— Я вернусь!
Последнее, что я услышал, уходя под воду, был голос Катрин, одиноко звучащий во мраке пещеры:
— Я люблю тебя! Я тебя люблю!
2
Вынырнув под плотиком, я высунул в отверстие голову и с наслаждением вдохнул горячий от солнца воздух. Ветер стих, никаких голосов или других звуков, говорящих о присутствии людей, не было слышно. Я выплыл из-под плота, вскарабкался на него и скинул с себя акваланг. Что-то стукнулось о доски, я нагнулся и увидел, что это золотая статуэтка девушки майя, отлитая Виверо, прихваченная мною в темноте из пещеры. Я сунул ее за пояс и поплыл к грубому деревянному пирсу, сколоченному Рудецки. Поднявшись по ступеням, выбитым в скале, я застыл в изумлении. Лагерь был полностью разрушен, от домиков остался только фундамент. По всей территории валялись сломанные деревья, ветви, доски, и нигде не было видно ни единой живой души.
Домик, в котором мы держали оборону, рухнул, придавленный огромным деревом, вывороченным с корнем. Ступая по веткам и листве, я пошел к нему, как вдруг из-под развалин вылетела, громкая хлопая крыльями, яркая пестрая птица, испугав меня. Я полез сквозь ветви внутрь развалин, надеясь найти запасные акваланги. И где-то рядом должен был лежать Фаллон! Я нашел два мачете и принялся расчищать одним из них себе путь. После десяти минут работы я обнаружил залитое кровью лицо Смита. Пробравшись немного вперед, я наконец нашел Фаллона.
Его придавило к полу веткой, и пощупав его запястье, я с изумлением обнаружил, что он жив! Его не убил Гатт, он устоял против рака и выжил, несмотря на неистовство стихии. Я стал освобождать его, что оказалось нелегкой задачей. Вскоре, однако, я вытащил его из-под дерева и устроил в тенечке. Он еще не пришел в себя, но цвет лица стал лучше. Никаких повреждений на его теле я не заметил, только на лбу чернел синяк. Оставив его на время, я пошел заниматься компрессором.
Детали его были зарыты возле домика, но теперь, после бури, все вокруг покрывали ветки и разные обломки. Я бросил взгляд на склон холма, и у меня перехватило дух от увиденного. Гряда была совершенно голой, словно над ней поработала бригада Рудецки с бензопилами и огнеметами. Все это сотворил ветер — огромной силы ветер, вырвавший деревья с корнями. Вот почему все вокруг и было завалено деревьями и листвой.
Склон холма очистился от деревьев, и обнажилась скала, ранее скрытая под слоем почвы. На верху ее гордо вырисовывался на фоне неба храм Юм Чака, — таким его. и лицезрел когда-то Виверо. Я отступил назад, чтобы можно было охватить взором всю горную гряду, и застыл, охваченный священным трепетом: начертанный горящим золотом, блистал на склонах холмов знак Виверо!
Человек не религиозный, я невольно опустился на колени, ибо ноги мои стали ватными. Слезы выступили у меня на глазах. Какой-нибудь скептик объяснил бы картину, представшую мне, игрой света и тени, вспомнив о подобных капризах солнечных лучей в других частях света. Но этот скептик не пережил того, что выпало на мою долю в тот день.
Пусть это и была игра света и тени, но впечатление от нее было вполне реальным, настолько реальным, что не возникало даже тени сомнения в том, что я вижу творение рук искусного ваятеля. Закатное солнце, пронизывая рваные облака, заливало огненным светом цепь холмов, высвечивая огромную фигуру Распятого Христа. На распростертых вдоль всей гряды руках вырисовывался каждый мускул, а на ладонях глубокими тенями чернели шляпки гвоздей. У подножья холмов широкие плечи и торс переходили во впалый живот, и в боку, под ребрами, зияла дыра, которую скептик счел бы обыкновенной пещерой. Ребра выделялись настолько четко, что напоминали рисунок из анатомического атласа, и казалось, что могучая грудь сейчас раздастся и глубоко вздохнет.
Но особенно влекло к себе лицо. Склоненная на плечо, голова была увенчана терновым венцом из острых скал, четко вырисовывающихся на фоне темнеющего неба. Глубокие тени образовывали в углах рта страдальческие складки, впалые, полуприкрытые веками глаза смотрели на Кинтана-Роо; и казалось, что губы сейчас раздвинутся и каменный голос произнесет: «Элои! Элои! Ламма савахфани?» — «Боже Мой! Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?»
Руки мои дрожали, и я легко представил себе, как впечатлило это чудо Виверо, человека, исповедовавшего свою веру бесхитростно, но гораздо глубже, чем люди наших дней. Неудивительно, что он призывал своих сыновей завоевать город Уаксуанок, а послание свое засекретил и окаймил золотой приманкой. Если бы это явление получило известность при жизни Виверо, оно стало бы одним из чудес христианского мира, а самого старого конкистадора причислили бы к лику святых.
Вполне возможно, что этот световой эффект проявлялся не каждый день и зависел от положения солнца и времени года. Майя, с их иными изобразительными традициями и взглядами на окружающий мир, вряд ли даже обращали на этот феномен внимание. Виверо, как истинный христианин, все сразу же понял.
Охваченный необычным трансом, я не мог оторвать взгляда от великого чуда, явившегося мне посередине разрушенного лагеря, следя за тем, как, по мере захода солнца, огромный божественный лик искажается в гримасе мучительной агонии. Внезапно меня охватил ужас, и я закрыл глаза. За моей спиной затрещали ветки.
— Молись, Уил, — произнес хриплый голос. — Наконец-то ты занялся правильным делом.
Я обернулся: надо мной стоял, с револьвером в руке, Гатт. Вид у него был такой, словно ему на голову свалился весь лес. От утренней элегантности не осталось и следа: он потерял пиджак, порванная рубаха висела на нем клочьями, на волосатой груди запеклись кровавые ссадины. Брюки на коленях тоже были порваны, на одной ноге не было ботинка, и он слегка прихрамывал. Но при всем этом у него имелось явное преимущество: он был вооружен.
— Не двигайся! — приказал он, потирая рукой свою мокрую от пота щеку и оставляя на ней грязный след. — Эффектное зрелище, не правда ли? Но тебе оно уже не поможет, Уил.
Сбоку от меня лежало мачете, но я не успел бы до него дотянуться. Я ничего не сказал Гатту, а просто взглянул ему в глаза.
— Откусил язык? — рассмеялся он. — А утром ты был поразговорчивей. Помолись еще, и я всажу тебе пулю в твои кишки, чтобы ты помучился, как вон тот парень. — Он указал пальцем на Христа. — Может, потом и присоединишься к нему на небе.
В его глазах появился маниакальный блеск, а правая щека конвульсивно задергалась. Он жаждал мести, утешительной награды за свое горькое поражение в попытке добыть сокровища. Я же смотрел на его револьвер и не видел в барабане пуль. В револьвере Гатта не было ни одного патрона!
— Ты доставил мне массу хлопот, — сказал Гатт. — Никто из парней, огорчивших меня, не остался в живых. И ты не станешь исключением, — хрипло рассмеялся он.
Я нагнулся и сжал рукоятку мачете. Гатт вскинул револьвер.
— Брось это немедленно!
Я крепче сжал мачете и стал подниматься на ноги: мне надоело играть с ним в кошки-мышки.
— Ладно, приятель, вот и пришел тебе конец! — воскликнул Гатт и спустил курок. Сухо щелкнув, боек ударил в пустое гнездо барабана. Гатт с удивлением посмотрел на свой револьвер, увидел, что я наступаю на него с мачете в руке, повернулся и побежал. Он запутался в ветках упавшего дерева, я взмахнул мачете — Гатт вскрикнул от ужаса и вырвался на свободу. Я обогнул дерево и начал теснить его к синоту.
Сжимая в руке револьвер, он пятился назад, пока не ступил на бетонный фундамент домика. Внезапно он резким движением швырнул в меня револьвер, и я присел, а в этот момент Гатт подхватил с фундамента валявшееся там мачете. На губах его появилась злорадная улыбка, но холодные глаза внимательно следили за мной.
Мачете — не спортивная сабля, которой учил меня фехтовать когда-то венгерский мастер, у него нет гарды, защищающей руку. И не отпрыгни я назад, когда Гатт бросился вперед и нанес боковой рубящий удар, лезвие его мачете могло отрубить мне кисть.
Сделав несколько выпадов, я понял, что Гатт не‘фехтовальщик, хотя для своего возраста и был достаточно подвижен. В молодости он, возможно, умел орудовать ножом, как все мафиози, но мачете больше похож на абордажный тесак или меч, и поэтому я имел преимущество. Я отогнал его от домика к краю синота, где он застыл на месте, широко расставив ноги и тяжело дыша. Его мгновенный удар сверху мог бы расколоть мой череп, но я парировал его, использовав знакомый прием, и мы оказались лицом к лицу. Глаза Гатта расширились от ужаса, когда я обманным движением сделал выпад и нанес рубящий удар точно в голову. Острие мачете попало ему под ухо, я отдернул руку, как учил меня тренеру и лезвие глубоко вошло в его шею. Он умер до того, как я понял, что почти отрезал ему голову. Гатт согнулся пополам и, упав на землю, покатился вниз, к краю синота, где с глухим стуком рухнул на деревянный пирс.
Я даже не взглянул на него: шатаясь, дошел до упавшего дерева и оперся на ствол. Потом меня стало рвать так, что едва не вывернуло наизнанку.
3
Видимо, я потерял на какое-то время сознание, потому что, очнувшись, обнаружил, что лежу на боку и смотрю на суетящихся на земле муравьев, — в первый момент они показались мне огромными, как слоны. Я сел на дерево и попытался собраться с мыслями, но они путались и ускользали, порхая, словно летучие мыши на чердаке. Раскопки, ферма, храм Юм Чака — все сплелось в один чудовищный кошмарный клубок. На глазах у меня выступили слезы: хотелось одного — вернуться домой, в Хейтри, и напиться чаю с оладьями и земляничным джемом. Мэдж Эджкомб возьмет старинный серебряный прибор и сервирует все это для меня на большом подносе. Большой поднос!
Все встало на свои места, и голова моя едва не лопнула от хлынувших ужасных воспоминаний. Я взглянул на свои руки: они были покрыты засохшей кровью. И тут я поклялся, что если вернусь живым в Англию, в уютные долины Девона, то уже навсегда останусь, на земле своих предков, на ферме Хейтри, и не стану искать себе приключений. Я буду выводить тучный рогатый скот и потягивать пиво в пабе, и если меня снова назовут сереньким человечком, я рассмеюсь в ответ и соглашусь, что так оно и есть, и большего мне от жизни и не нужно.
У меня болело в боку, я посмотрел и увидел, что Гатт рассек мне гидрокостюм и кожу, словно мясник тесаком. Видны были кости моих ребер, так что боль только начиналась.
Внезапно я вспомнил о Катрин в подводной пещере. О Боже, нужно было снова лезть в синот! Я должен был выполнить свой долг серенького человечка. Окинув взглядом руины Уаксуанока, я увидел медленно приближающихся ко мне привидений в белом — расплывчатые фигуры с винтовками в руках. Они двигались, не сводя с меня полных ненависти взглядов, подбадривая друг друга радостными возгласами, и вскоре дюжина чиклерос Кинтана-Роо окружила меня, медленно сжимая кольцо.
Я нагнулся за своим мачете, сжал рукоятку и с трудом распрямился, шепча чуть слышно:
— Подходите ближе, мерзавцы! Давайте быстрее со всем покончим!
В глазах чиклерос я прочел настороженность и уважение. Один из них лязгнул затвором, когда я поднял мачете. Внезапно мне заложило уши от странного пульсирующего рокота, в глазах у меня потемнело, и уже падая, я увидел, как чиклерос разбегаются в разные стороны, что-то испуганно крича.
Последнее, что я увидел, была спускающаяся на меня с неба саранча; Затем земля покачнулась у меня под ногами и стремительно приблизилась к моим глазам.
— Очнись, Джемми! — услышал я отдаленный голос и пошевелился. — Джемми, как ты себя чувствуешь? Эй, да принесите же наконец носилки!
— Кому здесь требуются носилки? — спросил я, открыв глаза.
Надо мной стоял Пэт Харрис. Я приподнялся, опершись на локоть, он поддержал меня за спину,
— Как ты здесь оказался? —: спросил я.
— Прилетел на армейском вертолете. Правительство послало сюда войска. Посмотри сам! — сказал он.
Я увидел пять военных вертолетов и людей в униформе. Двое из Них бежали к нам с носилками. Значит, это боевые машины я принял за саранчу, теряя сознание.
— Если бы не буря, мы прилетели бы раньше, — сказал Пэт. — Из-за непогоды мы на полпути вынуждены были сделать посадку. Но куда все подевались? Когда я утром пролетал над лагерем, мне показалось, что здесь настоящий ад. Вот почему я срочно связался с мексиканской армией.
— Вы слегка опоздали, — усмехнулся я. — Здесь остались одни мертвецы. Но Фаллон еще жив, он где-то там, в развалинах домика. — Я схватил Пэта за руку. — Боже мой, ведь Катрин ждет помощи в синоте, в пещере. Нужно вытащить ее оттуда. Да не смотри на меня, как на сумасшедшего. Она погибнет, если немедленно не поднять ее. Мы с ней скрывались там от Гатта.
— Тебе нельзя нырять, — сказал Пэт. — Среди солдат есть аквалангисты, я сейчас же пойду поговорю с сержантом.
Пока он разговаривал с группой солдат, я дошел до синота и встал на краю, глядя на черную воду. Подбежал Пэт.
— Сержант сказал, что в его распоряжении четыре аквалангиста и достаточное количество баллонов с кислородом. Объясните им, где именно находится Катрин, и они спасут ее. Боже, кто это там на пирсе? — с ужасом воскликнул он, заметив труп.
— Это Гатт, — равнодушно сказал я. — Ведь я говорил тебе, что убью его. У меня уже не было сил, чтобы смеяться или плакать, но Харрису явно стало не по себе. — Где же ныряльщики? — раздраженно спросил я, обернувшись в сторону вертолетов.
Вскоре аквалангисты появились. Я объяснил им, что нужно делать, и отдал одному из них свой акваланг. Солдат взял с собой запасные баллоны и скрылся под водой. Оставалось лишь надеяться, что Катрин не умрет от страха, когда он вынырнет в пещере. Но она хорошо говорила по-испански, и я решил, что все будет в порядке.
Пока мне перевязали рану, я увидел, как уносят к вертолету на носилках Фаллона. Харрис с изумлением заметил:
— Похоже, здесь была настоящая бойня. Повсюду находят трупы.
— Да, что-то вроде этого, — отрешенно ответил я.
Сдвинуться с места, пока не появится на поверхности
Катрин, я наотрез отказался. Пришлось довольно долго ждать, пока из Кампече доставляли необходимое подводное снаряжение. Потом все было проще, и Катрин самостоятельно выбралась из пещеры. Я был горд за нее. Мы вместе пошли к вертолету, она поддерживала меня, поскольку я уже с трудом держался на ногах.
Я не знал, что нас ожидает в будущем, как не знал и того, можно ли все случившееся с нами считать неплохим началом супружеской жизни, но готов был попытаться-, если бы Катрин согласилась.
Из всего, что происходило потом, мне почти ничего не запомнилось. Очнулся я в больнице, в Мехико, и увидел Катрин возле моей кровати. Это было уже много позже. И все же я смутно припоминаю, как сжимали мои руки золотую девушку, отлитую Виверо, когда взлетал вертолет. Солнце только всходило, и Христа не было видно, но темные очертания храма Юм Чака смутно вырисовывались на холме, нависшем над синотом, и медленно отдалялись, чтобы исчезнуть навсегда под гул винтов вертолета.
Сьюзан Ховач
I
Николе снился сон. Она была одна на берегу океана, перед ней тянулись бескрайние пески. Вокруг царило безмолвие. Даже волны подкатывались к девушке беззвучно. Тишина усиливала ощущение пустоты и яркость красок. Никола долго шла по песку и вдруг поняла, что ее одиночество нарушено.
Впереди был Эван.
Он стоял спиной к Николе и находился далеко от нее, но она поняла, что это он. Девушка узнала его по темно-рыжим волосам и развороту плеч. Она окликнула его, но он не обернулся, и она побежала к нему по песку. Она бежала несколько минут, слыша лишь свое тяжелое дыхание, но ей не удавалось приблизиться к Эвану. Наконец она остановилась. На глазах у Николы Эван точно растворился, оставив ее снова одну на диком берегу. Она попыталась позвать Эвана; задыхаясь, Никола все же сумела выкрикнуть его имя.