— А ты не дурак,. Уил, ты сообразительный малый. Любопытно, старик Фаллон еще жив? Я полагаю, он тоже здесь, и еще два человека. Я даю вам час подумать — не более. Посмотрим, насколько ты крутой парень, Уил. Уверен, что у тебя уже сейчас дрожат поджилки.
Гатт замолчал, я взглянул на часы и обнаружил, что еще нет и семи утра. В глазах. Смита я прочитал презрение и ненависть: Гатт наговорил вполне достаточно, чтобы он заподозрил меня в измене. Ведь атака, лагеря началась тотчас же после моего разговор с Гаттом с глазу на глаз на окраине лагеря и произошла с безжалостной стремительностью.
— О какой сделке он говорил? — усталым голосом старого больного человека спросил меня Фаллон, откладывая ружье в сторону и медленно сползая по стенке на пол. Я посмотрел на Смита, сжимающего в руке автоматический пистолет.
— Что за сделка, в самом деле? — повторил вопрос Смит.
— Ни о какой сделке не может быть и речи, — сказал я.
— Но этот парень сказал, что можно договориться.
— Вряд ли тебе понравятся его условия, — холодно ответил я и поднял револьвер, заметив, как напряглась рука Смита.
— Хорошо, давайте перестреляем друг друга и избавим Гатта от ненужных хлопот.
Смит посмотрел на револьвер, нацеленный ему в. живот.
— Мне любопытно узнать, какую он предлагает сделку, — упрямо повторил он.
— Положи пистолет на пол,, потом поговорим,— сказал я. — Так мне будет спокойнее.
Все мысли Смита были написаны у него на лице. Не без колебаний он все-таки наклонился и положил пистолет у своих ног. Я расслабился и положил револьвер на стол. Все несколько успокоились после этого.
— Чего хочет Гатт? — не поднимая головы, спросил скрипучим голосом Фаллон. — Или кош?
— Он хочет, чтобы я нырнул и достал сокровища.
— А что случилось с Рудецки?
— Он мертв, ему повезло.
— Что значит — повезло? — прошипел Смит, трясясь от гнева.
— Гатт сказал, что будет мучить кого-то из вас до тех пор, пока я не выполню его требования. Он способен жечь человеку ноги паяльной лампой, резать его по кусочкам, короче — он готов на все. У него большая фантазия и немалый опыт в подобной работе.
— И вы позволите ему сделать это из-за каких-то паршивых побрякушек? — не глядя на меня, спросил Смит. Щека его нервно подергивалась.
— Я не смог остановить его, — сказал я. — Вот почему я сказал, что рад, что Рудецки и Фоулер погибли. Понимаешь, мы сбросили баллоны с воздухом в воду, а без них погружаться невозможно. С аквалангом на такую глубину опуститься нельзя.
Смит повернулся к Фаллону, лицо его исказилось от отчаяния и жалости к себе:
— Это вы, безумный старик, втянули меня в эту затею! Какое вы имели право?! Боже, что же мне теперь делать? Я не хочу умирать, я не хочу, чтобы меня пытали! — Он заплакал.
На Смита было больно смотреть, это был уже не мужчина. Гатт знал, как разрушить сердцевину человека, и дал этот час отсрочки вовсе не для размышлений и передышки. Это был прием опытного садиста. Катрин была в шоке, Фаллона грызли угрызения совести и рак, а Смит погибал от страха.
Я же страдал от бессилия. Я готов был выскочить наружу и разметать всех в стороны. Я был готов своими руками вырвать из груди Гатта сердце. Но ничего из этого все равно бы не вышло, и это действовало на меня убийственно.
— Я знаю, что надо делать, — прошептал Смит, подняв голову. — Надо выдать им Фаллона. Пусть делают с ним что хотят, но нас оставят в покое. — В его глазах появился безумный блеск.
— Замолчи! — крикнул я, но тотчас же взял себя в руки, подавив в себе соблазн сорвать на Смите собственное отчаяние и тем самым сыграть на руку Гатту, который только того и добивался, чтобы стравить нас друг с другом.
— Послушай меня, Смит, — решительно и спокойно продолжал я. — Нам всем не. миновать смерти. Но можно погибнуть от пули, а не умереть мучительной смертью под пытками. Я сделал свой выбор: я буду сражаться с Гаттом и постараюсь убить его.
— Хорошо тебе так говорить, —с ненавистью взглянул на меня Смит. — Тебя он мучить не станет, ты в безопасности.
И тут я истерически расхохотался:
— В безопасности? Я — в безопасности? Боже, я сейчас умру со смеху! — У меня выступили от смеха на глазах слезы и закололо в боку. — В безопасности! Вот умора!
Смит взглянул на меня сперва изумленно, потом нервно хихикнул и залился нормальным хохотом. На лице Фаллона тоже появилась слабая улыбка. Он сказал:
— Извини, что я втянул тебя в эту авантюру, Смит. Но мое положение не лучше.. Джемми прав — нужно драться до конца.
— Мне тоже жаль, что я ляпнул подобную глупость, мистер Фаллон, — смущенно сказал Смит. — Похоже, у меня было временное затмение рассудка. — У меня осталось пять патронов: четыре дли них и один для меня. Постараюсь захватить с собой на тот свет как можно больше этих ублюдков.
— Ты прав. — Я взял со стола свой револьвер, думая о том, что у меня вряд ли хватит духа пустить себе пулю в висок.
— Следи за тем, что творится снаружи, Гатту верить нельзя.
Я опустился на колени рядом с Катрин. На ее щеках остались следы слез.
— Мне жаль, что я сломалась, — прошептала она.— Но я сильно испугалась. Они на самом деле убили Рудецки и Фоулера?
Я кивнул и, вздохнув, добавил:
— И Пола тоже. Так мне сказал Гатт.
— О Боже! Бедняжка Пол! Он хотел так много — и все сразу! — воскликнула Катрин, и на глазах ее выступили слезы.
Я не стал ей рассказывать о том, каким образом Холстед намеревался добиться всего сразу. Мне не хотелось причинять ей боль. Пусть запомнит его таким, каким он был в молодости, когда она вышла за него замуж, — нетерпеливым, полным творческих планов и амбиций. Рассказать ей теперь всю правду о нем было бы слишком жестоко. И я просто сказал:
— Мне очень жаль, что так вышло, Катрин.
— Джемми, — коснулась она моей ладони, — у нас есть шанс.
Я взглянул ей в глаза и твердо сказал:
— Шанс остается всегда, — хотя в душе вовсе не был в этом уверен. Я встал и подошел к стоящему возле окна Смиту.
— Ну, что там происходит? — спросил я его. — Где чиклерос?
— Укрылись вон в тех домиках, — сказал он, — по пять-шесть человек в каждом. Если они начнут стрелять оттуда, пули прошьют стены нашего домика, как фанерный ящик.
— Можно преподнести им сюрприз, — посмотрел я на взрывную машинку, думая о том, сколько взрывчатки заложил Рудецки под домики и целы ли еще провода. В детстве, читая о неудаче Гая Фокса, я всегда очень огорчался из-за отсыревших фитилей, которые спасли в «пороховую ночь» английский парламент.
Тишину внезапно нарушил хриплый голос Гатта, доносящийся из мегафона:
— Уил! Ты готов к переговорам? Твой час истек, Уил! — Гатт гнусно рассмеялся: — Лови рыбку, или я порежу тебя на наживку!
Гул самолета перекрыл голос Гатта: постепенно нарастая, он перешел в рев, когда самолет оказался над нами. Я судорожно схватил взрывную машинку и повернул ручку на девяносто градусов. Мощный взрыв потряс все вокруг, Смит издал ликующий вопль, и я подбежал к окну. Один из домиков с чиклерос взлетел на воздух, от него осталось лишь бетонное основание. Из второго домика разбегались в разные стороны фигурки в белом. Смит начал стрелять по ним, но я сжал его плечо:
— Не трать попусту патроны!
Самолет снова пролетел над нами, и я задумчиво произнес:
— Любопытно, кому он принадлежит? Возможно, Гатту.
— Может, и нет, — сказал Смит. — Но какой сигнал мы ему подали!
Я от души надеялся, что отправил Гатта в преисподнюю.
3
В течение часа все было тихо, затем вновь затрещали выстрелы. Пули прошивали стены нашего домика, откалывая щепки от обшивки, и мы прятались за бревнами и толстыми балками. Ясно было, что Гатт жив: без него и его подручных чиклерос не возобновили бы атаку. Гатт умел руководить людьми, у него было дьявольское упорство. Но чей, все-таки, это был самолет? Сделав пару кругов, он улетел на северо-запад.
— Интересно, куда подевались остальные чиклерос? — сказал Смит, выводя меня из размышлений. — По нам стреляют не более четырех. Во время взрыва погибло тоже четверо. Куда же подевались все остальные?
Катрин пряталась за бревнами, сжимая в руке револьвер.
Фаллон неподвижно стоял возле окна с дробовиком в руках, ожидая неизбежного конца.
В тридцати футах от домика лежал мертвый Фоулер. Ветер надувал на нем испачканную кровью рубашку и трепал волосы. Я проглотил подступивший к горлу ком и взглянул на руины Уаксуанока и кромку леса. Поднимался ветер. Верхушки деревьев плясали!, ветви раскачивались, разбрасывая листву. Небо на востоке почернело, затянутое тучами, время от времени их прошивали яркие молнии. Начался сезон ливней.
Еще одна пуля прошила домик, и щепка впилась мне в ногу.
— Откуда она прилетела, черт подери? — встревожился Смит, указывая на дырку в полу.
Я тотчас смекнул, в чем дело: чиклерос забрались на холм позади синота и обстреливали нас сверху. Ситуация осложнилась — ведь сверху мы не были защищены.
— Не хочешь ли выскочить наружу, Смит? — спросил я.
— Только не я, — упрямо ответил он. — Я умру здесь.
Через десять секунд пуля угодила ему прямо в лоб. Он отлетел в угол и упал на пол, так и не увидев человека, который его убил, и не узнав, как выглядит Гатт, приказавший, чтобы его убили.
— Вы можете выбраться отсюда, — сказал Фаллон, глядя на меня блестящими глазами. — Только поторопитесь!
В синоте им до вас не добраться. А я вас прикрою. Обо мне не волнуйтесь, я все равно уже мертвец. Но Гатту не взять меня живым.
Я схватил Катрин за руку.
— Быстро надевай акваланг!
Она влезла в гидрокостюм, и я помог ей надеть акваланг, после чего переоделся сам.
— Приближается буря, — сказал Фаллон, — ветер крепчает.
Он выложил все оружие на полу под окном и взял в руки винтовку.
— Убирайтесь же наконец! — воскликнул он. — Время идет!
Он повернулся к нам спиной и замер у окна с винтовкой в руках, готовый к последнему бою.
Я открыл дверь, отодвинув в сторону стол, и мы выбежали наружу. Катрин завернула за угол, я последовал за ней, но едва не упал от удара ветра, плотного, как стена.
У меня перехватило дыхание. Воздушные баллоны давили мне на плечи, быстро бежать я не мог. Катрин приходилось еще труднее. Нас легко могли подстрелить по пути к синоту. Я посмотрел вверх на склон холма: яростный холодный ветер гнул высокие деревья, словно стебельки, и мне вдруг пришло в голову, что засевшим там чиклерос пора спасать собственную шкуру.
Катрин в нерешительности застыла на краю синота.
— Прыгай! Прыгай, черт подери! — крикнул ей я и подтолкнул ее в спину. Потеряв равновесие, она полетела в воду с тридцатифутовой высоты. Я прыгнул следом за ней и вошел в воду ногами. Ремни акваланга врезались мне в тело, и вода сомкнулась у меня над головой.
1
Оказавшись под водой, я резко согнулся пополам и ушел в глубину, уже головой вперед, одновременно высматривая Катрин. К моему удивлению, она стремительно всплывала на поверхность. Я последовал за ней и, вынырнув, понял, что случилось. От удара о воду с нее слетела маска, а воздушный шланг перекрутился и запутался между баллонами так, что она не могла дотянуться до него рукой. Не поддавшись панике, Катрин позволила мне оттащить ее к краю синота под склоном холма, где мы были защищены от выстрелов сверху. Я распутал шланг и велел ей плыть под водой к якорному тросу.
— Не бойся выстрелов, — сказал ей я, — вода останавливает пулю на глубине шести дюймов.
Катрин нырнула, и я последовал за ней, держась на глубине четырех футов. Катрин я нашел возле троса под плотиком и рукой показал ей вниз. Мы начали погружение. Опустившись до глубины в шестьдесят пять футов, мы заплыли в пещеру и с чувством глубокого облегчения вынырнули на поверхность.
— Мы добились своего, — сказал я, когда мы вылезли на уступ и я включил свет.
— Но сколько времени мы здесь продержимся? — сняв маску, спросила она.,— А Фаллон? Мы оставили его там умирать.
— Он сам так решил, — сказал я. — Перекрой клапан, зря расходуешь воздух.
Я осмотрел пещеру: она была достаточно большой, объемом приблизительно в три тысячи кубических футов. На такой глубине воздух содержал кислорода в три раза больше, чем на поверхности. Но с каждым выдохом из легких двуокиси углерода наше положение ухудшалось. Глядя на груду золотых тарелок в дальнем углу уступа, я подумал, что чем дольше мы будем оставаться внизу, тем больше времени нам потребуется на обратный путь. Наших же баллонов было недостаточно для длительной декомпрессии. Я сполоснул маску водой, надел ее и, выплыв из пещеры, опустился на дно. Там я нашел один из фонарей, включил его и при свете отыскал большие баллоны, воздушный шланг и распределитель. Удовлетворенно хмыкнул про себя, увидев, что вентиль на месте.
Я провозился с баллонами и распределителем почти час, выполнив работу, достойную Геркулеса, но наконец сделал так, что воздух в баллонах мог поступать через клапан воздушного шланга. После этого, волоча за собой шланг, похожий на огромную змею, я заплыл в пещеру. С трудом выбравшись из воды, я закрепил на уступе шланг и только тогда заметил, что Катрин чем-то удручена.
— Что с тобой? — спросил я, удивленный тем, что она не разделяет мой триумф.
— Я думаю о Фаллоне, — сказала она. — Оказывается, ты жестокий и расчетливый человек. Как же я ошиблась в тебе! Ты оставил человека, умирать и даже не вспоминаешь о нем!
— Катрин, Фаллон умирает от рака, — тихо сказал я. — Он узнал об этом еще в Мехико и поэтому стал вести себя столь легкомысленно. Теперь же чувствует угрызения совести, а он хочет, чтобы совесть его была чиста. Я не мог отказать ему в этом.
— О Боже! — воскликнула Катрин. — Я ничего об этом не знала. Так вот почему он не спешил уезжать отсюда! Этот древний город был его последним любовным романом. Он ведь гладил каждую вещь, попадавшую ему в руки. — Она всхлипнула. — Джемми, прости меня за слова, которые я тебе сказала!
— Забудем об этом!
Внезапно погас свет — кто-то наверху отключил его, и мы остались в темноте, ощущая- ее почти физически как влажный черный покров. Я сжал руку Катрин. Мы стали разговаривать, чтобы не чувствовать гнетущей тишины подводной пещеры. Мы говорили обо всем: о семье Катрин и ее работе, о моем увлечении в молодости фехтованием и подводным плаванием, о моей ферме, о Багамских островах, и о нашем будущем. В темноте мы настолько забылись, что поверили, что у нас может быть будущее. Наконец я взглянул на люминесцентный циферблат подводных часов: настало время подниматься на поверхность.
— Я готова, — сказала Катрин.
— Ты останешься здесь, — облизнув пересохшие губы, с трудом выдавил из себя я. — Воздуха хватит только на одного. Если мы начнем всплывать вместе, то оба погибнем. Даже если Гатт убрался отсюда, все равно нужно найти детали компрессора, которые спрятал Рудецки, и собрать их. Ты сможешь самостоятельно это сделать?
— Нет, не смогу, — сказала Катрин.
— Значит, это должен сделать я. Мне потребуется два часа на всплытие и не менее часа на то, чтобы собрать компрессор. Воздуха в пещере тебе хватит еще часов на восемь.
— Значит, если через восемь часов ты не вернешься, ты не вернешься никогда, Джемми?
Она была права, и я это знал.
— Лучше сразу утонуть, чем погибать от недостатка воздуха, — задумчиво произнесла она.
— Ради Бога! — воскликнул я. — Обещай мне дождаться меня здесь! Я вернусь, я непременно вернусь и спасу тебя!
— Поцелуй меня, дорогой, — мягко сказала она и обняла меня.
Я крепко прижал ее к себе. Не обращая внимания на гидрокостюмы, мы поцеловались.
— Нельзя терять время, — оттолкнув ее от себя, я стал нащупывать в темноте шланг. Мне под руку попалось что-то металлическое, и я сжал этот предмет в руке, другой рукой наконец нащупав шланг. Засунув найденный предмет под ремни акваланга, я опустил маску и соскользнул в воду, сказав еще раз: