Так мы и сидели, молча, сцепившись перепачканными в чужой крови руками…
По-хорошему, мне тоже не помешала бы помощь целителя. Порезы на шее и подбородке, синяки (мистер Адамс оказался неожиданно силен для своей далеко не богатырской комплекции), нервы опять же и непонятные чары, почти лишившие меня сил сопротивляться, — я не сомневалась, что попала под магическое воздействие, а не потеряла контроль над телом вследствие испуга. Но чтобы обратиться за помощью, пришлось бы оставить Оливера. Оставить одного, потому что даже леди Пенелопа, заглянувшая в приоткрывшуюся со стороны коридора дверь, не рискнула подойти к нам или хотя бы окликнуть. И я осталась. Порезы — это мелочи. Синяки сами сойдут со временем. И силы, я чувствовала, возвращались постепенно.
Потом пришел инспектор Крейг. Сел с другой стороны от ректора. Кивнул на закрытую дверь.
— Как? — спросил коротко.
— Не рассмотрел, — с трудом шевеля губами, ответил Оливер. — Похоже, но другое. Крючки на ментальном уровне.
— Нашел, значит, гад, как за живое зацепить. Ладно, поищем…
Ректор снова сдавил с силой мою руку, но ничего не сказал.
А я ни слова не поняла из их разговора.
Инспектор ушел, но спустя время вернулся. Может, через десять минут. Может, через час.
— Нашли что-нибудь? — спросил Оливер, когда полицейский опять присел рядом с ним.
— Тебе не понравится.
— Я догадывался.
— Знал? — уточнил Крейг.
— Догадывался, — повторил ректор мрачно и стиснул зубы так, что желваки заходили на скулах.
— А кто-то, выходит, знал, — растянул инспектор задумчиво. Я не видела его за Оливером, услышала только, как он кряхтит и ворочается на скамейке, словно ищет что-то в карманах, потом — негромкое бульканье. — Глотни вот, не помешает.
Ректор взял обтянутую кожей флягу и долго-долго смотрел на нее. А когда решился наконец пригубить, открылась дверь в операционную.
— Лучше не надо, — покачал головой Грин, опершись, а вернее — почти рухнув на дверной косяк. Каких усилий стоила ему эта операция, можно было представить по тому, как у меня потемнело в глазах, а рот наполнился горькой слюной. Причем стоял целитель на относительном отдалении.
Фляга вылетела из руки милорда Райхона и оказалась у доктора. Тот сделал большой глоток и шумно выдохнул.
— Жить будет.
Пальцы Оливера, сомкнувшиеся на моем запястье, задрожали еще сильнее.
— Он потерял много крови, — добавил Грин. — Нужно делать переливание и чем скорее, тем лучше. Кровь близкого родственника, думаю, подойдет лучше всего, поэтому — да, пить не стоит.
— Я… — ректор вскочил со скамьи и буквально подлетел к целителю. — Я до гроба ваш должник…
— Я не ростовщик, — раздраженно перебил взволнованную речь целитель. — Должники мне не нужны.
— Понимаю, но если что-то могу…
— Хотите кофе? — спросила я, прежде чем сама смогла понять, зачем. Он выглядел таким изнеможенным, что в голове само собой всплыло: кофе, крепкий, три кусочка сахара.
— Вы идиотка? — со смесью злости и удивления выцедил доктор.
— Нет.
— Да! — он скрылся в операционной, дверь захлопнулась. Но в следующую секунду открылась снова. — Да, я хочу кофе. Оставьте на столе… через пятнадцать минут, я еще не… Вы почему еще здесь? — переключился Грин на ректора. — Я разве не сказал… Демоны! Не сказал, простите…
Я вышла в коридор. Дошла до уборной и долго и тщательно отмывала руки, стараясь не смотреть ни в висящее над раковиной зеркало, ни на стекающую с пальцев алую пену.
По пути к кабинету Грина размышляла о том, остались ли у него еще чашки, или он все уже разгрохал.
— Ты?! — возопила рассевшаяся за столом заведующего Белинда Лемон. — Что ты тут делаешь?
«А ты?» — могла бы спросить я. Вряд ли патрон поручил ей рыться в своем столе.
— Доктор закончил операцию, — ответила я ровно. — Попросил сварить ему кофе.
— Я сама все сделаю! — заявила рыжая.
— Ему не нужно все, Белинда. Только кофе.
Просто кофе. Без слащавого сюсюканья и томных взглядов, иначе чашки и правда закончатся.
— А ты, выходит, знаешь, что ему нужно, да? — девушка вскочила из-за стола и медленно пошла в мою сторону, угрожающе сжав кулачки. — Думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься, Элизабет? Решила облегчить себе жизнь? Он ведь тебе даже не интересен, я помню, как ты кривилась, когда я о нем заговаривала… Но протекция — это другое, да? Сколько тебе еще учиться? Четыре года? Хочешь провести их под крылышком у Грина? Обхаживаешь его, вертишь тут своим тощим задом… Думаешь, никто не знает, ради чего? Я видела твои экзаменационные листы, Элизабет. Подписанные, между прочим. И я должна поверить, что это — всего лишь за чашечку кофе? Он такого не заслуживает! Не заслуживает такого отношения! Он… Он жизни спасает!
— Угу. А ты тем временем копаешься в его вещах, — угрюмо закончила я воодушевленное выступление мисс Лемон.
— Дрянь! — взвизгнула она.
Я оценила воинственный настрой и растопыренные пальцы с острыми отполированными ноготками и покачала головой:
— Пока ты не сделала какую-нибудь глупость, Белинда, например, не попыталась вцепиться мне в волосы или расцарапать лицо, напомню: я два с половиной года проучилась на боевом и еще помню приемы. А Грин не будет сидеть у твоей постели и держать за руку. Ему некогда. Он жизни спасает, да.
Рыжая оказалась не такой дурой, как можно было заподозрить. Прошипела что-то злобно и вылетела в коридор, по пути чуть не сбив с ног инспектора Крейга.
Тот посторонился, пропуская девицу, после вошел неспешно в кабинет и плотно прикрыл дверь.
— Вы не берите в голову, мисс, — сказал мне с отеческой лаской. — Не ей вам о протекции говорить… Услыхал случайно, не обессудьте. А красавицу эту Грину миссис Ридли подсунула, та, что старшей сестрой здесь. Она — дама толковая, дела ведет справно. Эду ей отказать неудобно было, да и Анабель, как назло, уехала… Вот та большая умница была и с доктором нашим школу прошла хорошую. Он ить не только заради кофе девчонок берет, учит потихоньку… И парней бы брал, так у тех же гонор, и у Эда гонор, вот и не держатся они при нем. А с девчонок, говорит, будет толк… С девушек, в смысле. Только не с рыжей этой. Потерпит ее Грин еще немного и спровадит по-хорошему…
— Простите, инспектор, мне это не интересно.
— Понимаю, — закивал он. — Болтаю много. Сплетничаю как будто. Но оно — для кого сплетни, а для кого и ценная информация. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится… А чашки новые Эд вон в том шкафчике держит, — подсказал полицейский, когда я зажгла спиртовку. — Беда у него с ними, бьются часто. Так я за обычай взял чашками с ним расплачиваться. Приду ногу подчинить — несу чашку. И сладостей каких. Доктор наш до сладостей падкий, особенно, как полечит кого…
— Я спрошу у леди Пенелопы, — пообещала я, поняв намек. — Утром у нее был пирог и пастила. Возможно, еще что-то осталось.
— Возможно-возможно, — пробормотал себе под нос Крейг. — Спросите, обязательно.
— Можно я и вас спрошу? — решилась я. — Кем мистер Адамс приходится милорду Райхону? Если это не тайна, конечно.
— Да какие тайны, — отмахнулся инспектор. — Все знают. Разве что кроме студентов — тем-то семейные дела преподавателей не интересны. Да и ни к чему. А то станут, как девица давешняя, болтать, что милорд ректор племянничка на теплое место пристроил.
— Он — его племянник?
— Сын старшей сестры. Покойной.
— Понятно.
— Да в том-то и дело, что непонятно, мисс, — нахмурился Крейг. — Непонятно, чего библиотекарь добивался. Только вас устранить или еще чего. К примеру, Оливера дестабилизировать.
— В каком смысле? — встрепенулась я, когда в нарочито-простоватой речи инспектора появились четкие научные термины.
— В том смысле, что если малефик уровня Оливера Райхона потеряет контроль, нам уже не до стертой реальности станет — будем думать, как бы эту сохранить. А тут уж больно много совпадений получается. Если бы Джерри приказали просто вас убрать, мы бы сейчас не разговаривали. Он бы вас на месте смертельным проклятием припечатал. Да-да, малефик он, как и дядюшка, и неслабый. А матушка у него общую теорию с горем пополам осилила. Совсем они с братцем разные были, даже внешне. Оливер отцовскую кровь взял, южную. А Вирджиния в мать-северянку пошла. На вас чем-то похожа была: такая же светленькая, тоненькая, росточком только пониже. Но как он ее в последний раз видел… совсем похоже получилось бы. Убили ее. В Ньюсби, в гостиничном номере. Горло перерезали. А тело Оливер и нашел. Понимаете теперь, к чему я, мисс?
Я представила себя… нет, не себя, просто девушку с распоротым горлом, лежащую на ковре в приемной ректора. Представила, как он увидел бы ее, выглянув на шум. Тут уж точно не станешь сверять рост, да и забрызганного кровью лица не разглядишь — только светлые волосы, тонкую фигурку и кровь, много-много крови.
Оливер сильный, а в жизни случаются трагические совпадения…
Но потом он увидел бы убийцу. Или еще одно тело на полу.
— Понимаю.
Мой ответ прозвучал неожиданно спокойно, и руки, когда я сняла вспенившийся кофе с огня и перелила в чашку, не задрожали. В конце концов, мне всего лишь оцарапали шею. Я даже испугаться толком не успела. Я не истекала кровью на хирургическом столе, и не сходила с ума под дверью операционной в страхе за жизнь родного человека… не в этот раз…
— Продолжим разговор попозже, мисс, — сказал инспектор. — Схожу, посмотрю, как там…
— Хорошо.
Хорошо — продолжим. И «там» тоже все хорошо.
Я положила в кофе сахар, размешала и поставила чашку на стол. Сходила в кабинет леди Пенелопы. Она куда-то отлучилась, но в шкафу обнаружился кусочек утреннего пирога и плитка горького шоколада, презентованная, очевидно, кем-то из пациенток. Подумав, что наставница не будет возражать, взяла и то, и другое и отнесла к Грину, оставила рядом с кофе.
Самого доктора я увидела, когда уже выходила из его кабинета. Вернее, сначала почувствовала, несильно, издали… Оливер говорил, что маг не ощущает откат от своих чар настолько болезненно, как попавший под возвратную волну посторонний. Говорил, что поскольку негативная энергия так же несет частицу силы создававшего плетение человека, его организм реагирует на нее не так остро… Хотелось бы верить. Потому что в противном случае вернувшийся из операционной Эдвард Грин должен был чувствовать себя хуже некуда.
Заметив меня, он остановился в конце коридора, не рискуя приблизиться. Стоял, заложив руки за спину, склонив к плечу голову. За окнами уже сгустились сумерки, а освещение в служебных помещениях лечебницы не очень хорошее, но я и так знала, что доктор сейчас мертвецки бледен, темная щетина лежит пыльным налетом на впалых щеках, покрасневшие глаза блестят от усталых слез, и еще сильнее обозначилась горбинка на тонком, хищно изогнутом носу…
«Ваш кофе готов», — мысленно сказала я ему, кивнув на открытую дверь кабинета.
«Все-таки вы идиотка», — наверное, подумал он.
К прерванному разговору, как и обещал инспектор, мы вернулись. Но сначала пришла от своих рожениц леди Пенелопа, заварила мне большую чашку чая на травах и поставила на стол чудом не найденное мною, а потому не доставшееся Грину печенье. Пока остывал чай, достала салфетку и пузырек с какой-то маслянистой жидкостью и в прямом смысле стерла с моего лица и шеи саднящие полоски порезов.
— Хорошенькой девушке ни к чему хранить такие воспоминания, — сказала она.
Никаких ахов и вздохов, ненужных причитаний, даже жалость во взгляде, которую я то и дело отмечала в последнее время, ей удалось спрятать. Впрочем, я в любом случае не устроила бы истерику.
Потом подошел Крейг. Наставница сварила ему и себе кофе. Себе налила со сливками, инспектору щедро плеснула в чашку бренди.
Так, под видом милого чаепития, мы и обсуждали сегодняшнее происшествие и дела давно минувших дней. Вернее, одно давнее дело, имевшее прямое отношение к случившемуся. Тайной, как было мне сказано ранее, это не было. Просто забылось с годами, хоть сразу и наделало немало шума.
Вирджиния Райхон — сестра Оливера — никак особо не проявила себя во время учебы, и сейчас о ней никто в академии не помнил бы, если бы не брат и не трагическая история ее смерти, которой предшествовала в общем-то банальная история жизни. Джинни, как называл ее инспектор, была на одиннадцать лет старше брата, но, несмотря на такую разницу в возрасте, по словам того же Крейга, они были очень близки. Неудивительно, учитывая, что их мать умерла вскоре после рождения Оливера, а отец занимал в те времена ответственный пост в министерстве и не мог уделять достаточно внимания сыну, оставив это нянькам и не по годам умной и серьезной дочери. Даже во время учебы в академии она срывалась домой при каждой возможности, чтобы повидаться с братом. А в последний год умненькая и рассудительная Джинни, от которой никто не ожидал подобного, влюбилась в сокурсника и скоропалительно вышла за него замуж. Отца она поставила в известность об этом постфактум, так как понимала, что согласия на брак с выходцем из низов, к тому же не лучшим образом зарекомендовавшим себя в академии, родитель не дал бы. По воспоминаниям Крейга, который, казалось, знал и помнил каждого на его веку учившегося или работавшего в академии, Лесли Адамс отнюдь не был воплощением людских пороков и коварным соблазнителем, он был рвачом. Слабенький маг-теоретик, с горем пополам набиравший необходимый для получения стипендии балл, не мог рассчитывать на сколь-нибудь удачную карьеру после окончания учебы, а потому, когда судьба в лице Джинни Райхон улыбнулась ему, он ухватился за шанс на безбедное будущее обеими руками. Отец новоиспеченной миссис Адамс, хоть и не был счастлив такому зятю, лишать дочь обещанного приданного не стал и от дома не отказывал, лишь предупредил, что всегда рад ей, но не ее супругу. Вирджиния отреагировала предсказуемо: разругалась с родителем и уехала с мужем в его родную глухомань. Несколько лет они, как говорят, даже были счастливы: денег хватало, родился сын. А после начались проблемы. Какие — никто тогда доподлинно не знал. Вирджиния не жаловалась даже брату, с которым продолжала поддерживать теплые отношения и активную переписку, и приезжала неоднократно в академию, чтобы, по словам инспектора, «вправить братцу мозги». А когда Оливер, твердо ставший на путь истинный, окончив аспирантуру, уже преподавал в академии, Джинни после долгих лет ссоры вдруг решилась обратиться к отцу. Попросила того принять их с сыном на время. Объяснила это тем, что у маленького Джереми обнаружился дар, а в провинции нелегко найти учителей. Лорд Райхон, уставший от затянувшейся размолвки, с радостью согласился и принял внука. Вирджиния должна была приехать вслед за сыном, только хотела сначала встретиться с братом, якобы тоже по вопросам обучения начинающего мага. Но все оказалось намного серьезнее.
Инспектор не вдавался в подробности, но, если коротко, Лесли Адамс ввязался в какую-то сомнительную аферу и мало того, что задолжал большую сумму «серьезным» людям, так еще решил их обмануть. Кинуть, как говорят в моем мире. А методы у «серьезных» людей во всех мирах одинаковы. И дело было уже не в возвращении долга, а в том, чтобы утвердить свою власть, наказать показательно обманщика и его близких, чтобы другим неповадно было. Лесли Адамса повесили на крыльце его дома. Вирджинию нагнали уже в Ньюсби, городке в десяти милях от академии. Оливер не успел на встречу с сестрой всего на несколько часов.
— Тех, кто это сделал, нашли? — спросила я, когда инспектор закончил короткий и бесстрастный как полицейский рапорт рассказ.
— Официально — нет, — ответил он, посмотрев на меня обоими глазами одновременно.
Затянувшуюся паузу нельзя было назвать ни неловкой, ни напряженной: просто молчание, когда все уже сказано, и нет нужды что-либо добавлять.
— Ну, что вы такое говорите, мистер Крейг, — всплеснула руками леди Пенелопа. — Так Элизабет еще подумает невесть что.
Почему — невесть? Элизабет подумала вполне конкретные вещи, и что-то подсказывало, что в выводах она не ошиблась. И они, эти выводы, совсем ее не испугали и не оттолкнули.
— Милорда Райхона… Оливера вообще не было тогда ни в Ньюсби, ни даже в академии, — продолжала меж тем наставница. — Он уехал сразу же в столицу, к отцу. Взял бессрочный отпуск. Нужно было организовать похороны, позаботиться о племяннике. Мальчик остался один в неполные тринадцать — опасный возраст, переломный период для формирования личности и дара. Нельзя было оставлять Джереми без присмотра. И старый лорд Райхон сильно сдал после того, что случилось с дочерью. Оливер был при нем практически неотлучно, пригласил опытных целителей, но — увы… А то, что писали в газетах о тех жутких случаях, о каких-то странных смертях, вроде как не совсем естественных, — так это все передел власти, обычный в бандитских кругах. Такие люди ничем не гнушаются, хоть бомбами, хоть запрещенными артефактами. Полиция даже влезать в это не стала: меньше грязи на улицах. Верно, инспектор?