Дядя Фаттах, попыхивая трубкой, улыбнулся.
— Трус умирает по сотне раз в день, а мужественный человек только раз в жизни. Чего мне бояться?
Эти слова дяди Фаттаха понравились прокурору Дадашлы. Засмеявшись, он сказал:
— Видели, каков наш дядя Фаттах? Пожалуйста, в машину.
Гюндюз Керимбейли покачал головой:
— Я лучше пройдусь пешком.
— Вот в этом мы никогда не сойдемся. Я ходить пешком не люблю. Ладно, идите отдыхайте. Завтра с утра и мои сотрудники, и милиция в вашем распоряжении. Все, что у нас есть!.. Знаю, вы не любите, когда много людей, но все, что потребуется, предоставим.
Пожимая руку Дадашлы, Гюндюз спросил:
— Об этом тоже говорят на юридическом?
Прокурор Дадашлы подхватил:
— Так точно!
Попрощавшись, они разошлись.
Гюндюз Керимбейли с дядей Фаттахом зашагали по тротуару, а прокурор Дадашлы направился к дожидавшемуся его с утра «газику», как вдруг, вспомнив что-то очень важное, повернулся назад и крикнул вдогонку Гюндюзу:
— Чуть не забыл сказать вам! Страшно подумать!
Гюндюз Керимбейли остановился и повернулся к прокурору Дадашлы.
— Я обнаружил отличную рукопись Шейха Махмуда Шабустари[5], очень редкая вещь, не позднее XVI века! Покажу вам, когда мы пороемся в моей библиотеке, — сказал прокурор Дадашлы.
Улыбку Гюндюза прокурор Дадашлы, наверное, расценил как выражение явного удовольствия.
Гюндюз благодарно наклонил голову:
— Непременно пороемся.
С удивительным для своих ста тридцати килограммов проворством прокурор Дадашлы забрался в ГАЗ-69 и, когда машина проезжала мимо Гюндюза, помахал ему рукой.
Дядя Фаттах шагал несколько впереди, глубоко затягиваясь трубкой, бережно укрываемой им в ладони, Гюндюз Керимбейли, едва выйдя из теплой комнаты, подняв воротник пальто, шел рядом с дядей Фаттахом и, чтобы не угодить в лужу, не отрывал глаз от земли.
Дядя Фаттах, не вынимая трубки изо рта, показал головой на что-то впереди:
— Вот, смотри, здесь.
Гюндюз удивленно взглянул на дядю Фаттаха. Дядя Фаттах пояснил, невозмутимо дымя трубкой:
— Эх, сынок, наш райцентр — маленький райцентр. И еще говорят, шила в мешке не утаишь. Совсем спокойный город, а теперь в самое что ни на есть тихое время года и вдруг такая история... Я об убийстве деда учителя говорю.
Гюндюз Керимбейли, дойдя до места, указанного дядей Фаттахом, остановился и, прищурившись, огляделся вокруг.
Обычная улица обычного районного городка. Вдоль улицы вытянулись заборы, прикрывающие дворы одноэтажных и двухэтажных домов. Через каждые пятнадцать-двадцать шагов попадались разноцветные ворота, с трудом различимые в надвигающейся темноте.
Гюндюз Керимбейли сильнее закашлялся и еще плотнее вжался в свое пальто.
— Идем, сынок, идем, — сказал дядя Фаттах. — Ты, кажется, успел уже простудиться.
Как бы не расслышав его слов, следователь по особо важным делам указал на забор, прислонившийся вплотную к тротуару, на котором резко выделялись ворота, и спросил:
— Чей это дом?
Дядя Фаттах сначала пригляделся к воротам, будто и сам был в здешних местах пришельцем, а затем сказал:
— Этот?.. Это двор женщины Фатьмы.
— А кто она, женщина Фатьма?
Губы дяди Фаттаха, посасывающие трубку, улыбнулись.
— Кем она может быть? Сплетница.
Гюндюз Керимбейли тоже не мог не улыбнуться.
— С кем же она живет здесь?
— Сын есть у нее, шофер. С ним...
— А как его зовут?
— Джеби.
Гюндюз Керимбейли хотел еще что-то спросить, но кашель чуть не согнул его, и дядя Фаттах откровенно забеспокоился.
— Сильно ты простудился, — сказал он. — Давай-ка пойдем лучше. Аллах милостив, может, завтра погода исправится. Идем-идем, отдохнешь хоть немного.
Гюндюз Керимбейли наконец-то откашлялся и сказал:
— Один человек плакался, что он весь в долгах. Ему говорят, не переживай, аллах милостив. А тот возражает, в том-то все и дело, что и всю причитающуюся мне милость я уже задолжал.
Гюндюз Керимбейли улыбнулся и снова закашлялся. Взяв его под руку, дядя Фаттах произнес:
— Пошли! Если уж суждено оплачивать долги милостью, так пусть этот долг подождет до завтра.
Следователь по особо важным делам согласился:
— Пошли. Но только еще не к вам, дядя Фаттах, а в дом, где живет Фазиль Гемерлинский. А потом уже к вам.
Дядя Фаттах посмотрел на своего продрогшего гостя и огорченно возразил:
— Нет, товарищ, это не дело. Этот дом находится на одном конце города, а дом для приезжих — совсем в другой стороне!
— Замерзнуть боишься, дядя Фаттах?
Рассердившись, дядя Фаттах вынул изо рта трубку:
— Погоды я не боюсь, товарищ! Я за тебя боюсь, за тебя! И молодость тогда не выручит. Из одного климата совсем в другой попал. Тебя-то, наверное, тоже кто-нибудь ждет в Баку?
Следователь по особо важным делам поежился.
— Вот это ты прямо в точку попал, дядя Фаттах. Ох как я тороплюсь в Баку! Знаешь почему? У дочки моей день рождения через три дня...
Дядя Фаттах уже успокоился.
— Пусть растет большой и красивой! Наверное, дитя еще...
— Спасибо, десять лет исполнится. А десять лет, сам знаешь, дядя Фаттах, это юбилей. Ну, пошли?
— В дом для приезжих?
— Сначала в тот, дом, где живет учитель Фазиль. А затем и домой.
Дядя Фаттах, кажется, смекнул, что переубедить приехавшего бакинца безнадежная задача, и, покачав головой, двинулся с места, опять несколько опережая своего спутника.
Незаметно совсем стемнело. И оттого, что на улицах было так неуютно темно, а из расположенных на деревянных крышах труб струились веселые дымки, холод чувствовался еще больше. Окна, словно по очереди, загорались, и следователь по особо важным делам, шагая возле дяди Фаттаха, что есть силы напрягал глаза, с ресниц которых стекали капельки мокрого снега, чтобы рассмотреть и дымящиеся трубы, и окна, в которых так приветливо горел свет, а затем по привычке уставился лицом вниз, чтоб не попасть ногой в лужу.
Дядя Фаттах, покуривая трубку, как бы беседовал сам с собой:
— Такие в мире дела. На склоне лет человек приезжает навестить внука, а какой-то негодяй выпускает из него кровь, чтобы заграбастать пятнадцать копеек!.. Получит их он, жди, а!.. Ядом вытекут из носу.
— При чем здесь мир, а, дядя Фаттах, это же люди...
— А мир и люди — это одно и то же, сынок. Человека называют самым разумным существом планеты. А смотри, что он вытворяет иногда, это самое разумное существо. Конечно, что сбылось, того не исправишь, это верно. Кому что судьбой предписано, то и сбудется. Смерть не бывает лучше или хуже, это все правда. Смерть есть смерть. Но оценку выставляют и смерти. А ее дешевизна обидна человеку!..
Чем больше дядя Фаттах говорил о дурных людях, тем темнее становилось. Пропитанный мерзкой сыростью снег, словно боясь упустить редкую возможность, валил все сильнее и сильнее. Гюндюз Керимбейли окончательно заледенел, и при каждом взрыве кашля этого приезжего бакинца дядя Фаттах качал головой
— Тебе б сейчас дома сидеть да чай пить с малиновым вареньем...
Гюндюз не выдержал:
— Да, сейчас чай с малиной — лекарство.
Дядя Фаттах остановился перед воротами белевшего в темноте двухэтажного дома и, показав окно на втором этаже, где еще горел свет, сказал:
— Вот здесь он живет.
Гюндюз Керимбейли, кутая шею в воротник пальто, еще раз взглянул в освещенное окно.
Мгновение они постояли молча. В течение этого короткого мгновения в нарастающем шуме хлынувшего потока мокрых снежных хлопьев послышались перебивающие друг друга человеческие голоса. Голоса доносились из указанного дядей Фаттахом окна. Очевидно, два человека ожесточенно ругались между собой.
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и дядя Фаттах прислушались к голосам. Слова невозможно было разобрать, но не приходилось сомневаться: спор в доме все более разгорался.
Дядя Фаттах, дымя трубкой, сказал:
— Кажется, не вовремя мы пришли...
Гюндюз Керимбейли, не отрывая глаз от окна, возразил:
— А может быть, как раз вовремя, — и добавил с резкой, решительной интонацией, так непохожей на знакомый сторожу мягкий и сдержанный тон: — Ты иди, дядя Фаттах, я потом приду.
Дядя Фаттах догадался, что лучше ему согласиться. Странно только, что этот промокший бакинец дрожал как цыпленок, а тут и дрожь как рукой сняло.
— Может, подождать тебя здесь?
— Нет, к чему ждать, иди.
— А как ты нас найдешь?
— Найду. Учитель меня проводит.
— Ну что ж. Мы как раз против школы живем...
Дымя трубкой, дядя Фаттах повернулся и медленно исчез в темноте.
Гюндюз решил постучать в маленькую калитку, но она оказалась открытой. Когда он вошел во двор, откуда-то выскочила здоровенная собака с обрезанными ушами, не иначе как волкодав, и залилась лаем. Не будь она на цепи, дела советника стали б плохи. В свете, идущем от одноэтажной пристройки, глаза ее злобно блестели.
Из двери дома чуть высунула голову пожилая женщина, стараясь не подставлять лицо пронизывающему снежному вихрю.
— Кто это там? — послышался ее голос.
— Я к учителю Фазилю.
Женщина прикрикнула псу:
— Тихо ты!
Пес тотчас замолк, будто только и ждал окрика этой женщины. Помахивая хвостом, торопливо убрался в конуру.
Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, Гюндюз приблизился к веранде.
Голоса слышались теперь совсем ясно.
— Я тебе не ребенок, чтобы меня запугивать.
— Не знаю, ребенок ты или еще кто-нибудь. Вот что я тебе скажу: промокший дождя не боится. Запомни: сделаешь только что-нибудь плохое, выпущу кишки твои наружу!
— Ну что ты за человек? Языка человеческого не понимаешь? Что ты на меня так набросился?
Гюндюз Керимбейли, должно быть, даже в интересах дела не любил подслушивать. Вытащив руку из кармана пальто, он постучал в дверь.
Сначала наступила тишина, а затем изнутри донесся голос:
— Ничего не надо, тетя Айна!
Гюндюз постучал снова.
— Ну что там еще? — одновременно с этими словами дверь отворилась, и открывший ее парень, оглядев незнакомого ему гостя, спросил: — Вы к кому?
Гюндюз посмотрел на стоявшего посреди комнаты мужчину лет сорока пяти — пятидесяти, одетого в ватник, и спросил застывшего перед ним молодого человека:
— Вы учитель Фазиль?
— Да, я.
— У меня к вам небольшое дело.
Бросив быстрый взгляд на мужчину в ватнике, учитель Фазиль предложил Гюндюзу пройти в помещение.
— Входите, пожалуйста, располагайтесь.
Войдя в комнату, Гюндюз Керимбейли направился к стулу, указанному Фазилем, и, поскольку здесь, было очень жарко, снял пальто. Портфель, с которого, не переставая, стекала вода, он поставил на пол возле стола. Сел и положил пальто на колени. Мужчина в ватнике, косо взглянув на гостя, посмотрел на учителя Фазиля и выразительно произнес:
— Я пошел! Надо будет, еще приду!
Когда он вышел, учитель Фазиль с глубоким вздохом повернулся к Гюндюзу:
— Извините, я подумал, тетя Айна снова интересуется, не надо ли нам чего. Я говорю о хозяйке дома... Я здесь квартирантом...
Следователь по особо важным делам достал из нагрудного кармана лежащего у него на коленях пальто удостоверение и показал его учителю Фазилю.
— Я беспокою вас по делу Махмуда Гемерлинского.
Учитель Фазиль сел на старый кожаный диван возле двери и с искренней, сердечной горестью сказал:
— Ужасно погиб старик! Из-за меня погиб!
— Почему из-за вас?
Учитель Фазиль посмотрел на Гюндюза Керимбейли и, несколько поколебавшись, ответил:
— Если б меня здесь не было, что ему-то тут делать?
Гюндюз, придерживая на коленях пальто, спросил:
— Зачем же он приезжал сюда?
Учитель Фазиль, встав с дивана, подошел к следователю и взял у него пальто.
— Давайте повешу, — сказал он. — Мокрое, пусть подсохнет немного.
Повесив пальто на гвоздь, прибитый к задней стороне двери, он снова сел на прежнее место:
— Меня приезжал проведать, зачем же...
— Это я прочел в вашем пояснении.
Учитель Фазиль удивленно взглянул на Гюндюза Керимбейли, если, мол, прочли, чего еще снова-то спрашивать?