– О вас доложить?
– Нет, Агафья. Его высочество здесь?
– Да где ж ему еще и быть-то, сердешному? – горестно вздохнула женщина. – Почитай, третью ночь под матерней дверью почивает. Боится, как бы не стало государыне плохо. Такие удары! Спаси, Господи!
– Ты мне его позови.
Камер-фрау моментом исчезла за дверью, через минуту послышались размашистые шаги и Никс появился на пороге, беспокойно оглядываясь через плечо.
– А, это вы, – вяло протянул он. – Чем могу служить…
– Ваше высочество, – понизив голос, зашептал Бенкендорф. – Как это могло случиться? Что значит ваша присяга?
По лицу великого князя мелькнуло раздражение.
– Когда целый город хочет Константина… Взывает к законности…
– Откуда вам знать, чего хочет город? – возмутился гость. – Вы были на улицах? В казармах?
Николай опустил голову.
– Там передаются самые фантастические слухи. Вам надо выйти из дворца.
– Сейчас? – ужаснулся Никс.
– Я выведу вас и приведу назад незаметно. Только оденьтесь поскромнее.
С минуту великий князь колебался. Потом кивнул. Исчез за дверями и вскоре вернулся. На нем была старая саперная шинель и фуражка. Александр Христофорович окинул царевича придирчивым взглядом, остался доволен и сделал знак следовать за собой. Они вместе покинули дворец через один из боковых выходов. Пройдя под сводами галереи, соединявшей Зимний с Эрмитажем, оказались на площади. Бенкендорф вспомнил, как геройствовал тут в ноябре прошлого года. Поежился.
Мела поземка. Втянув головы в плечи и наклонившись вперед, спутники двинулись по открытому, продуваемому пространству. Ветер с Невы к вечеру крепчал.
– Куда мы идем? – Николай беспокойно оглянулся. – Народу на улице совсем нет.
– Все сидят по кабакам, – пожал плечами генерал. – Вы бывали в подобных заведениях?
Великий князь отрицательно качнул головой.
– Почему?
– Если человек тратит время впустую, он опускается.
Бог мой! Двадцать девять лет. Отец семейства. Служака. Зверски требователен к себе.
– Вы пьете?
– Нет.
– Играете?
– Нет.
– Женщины?
– Я женат.
Бенкендорфа охватила тоска.
– Мы почти пришли. – Он повернул налево.
Спутники достигли середины Английской набережной и остановились в том месте, где ее рассекал Крюков канал. Через его замерзший язык был перекинут подъемный мост на гранитных столбах. Сразу за ним виднелась низенькая избенка.
– Сюда ходят адмиралтейские рабочие, – бросил Бенкендорф. – И те господа, которые, потеряв остроту ощущений на Невском, стремятся к свиному корыту. Такое случается день на шестой запоя.
Александр Христофорович толкнул рукой дверь. Никс содрогнулся, вступив под низкие закопченные своды. В нос ударил спертый запах пота и кислой овчины. Столов не было. Люди теснились вокруг открытых кадок с пивом. Его зачерпывали деревянными ковшами и, чтобы не ронять капель даром, выпивали прямо над бочкой. С усов и бород текла пена, падая обратно в чан. Между посетителями протискивался мужичок в красной рубахе. На шее у него висел ящик, куда желавшие приобщиться к мертвой чаше кидали полушки. В заклад отдавали тулупы, рубахи и нательное белье. Всю эту рванину вешали на кадку, откуда она благополучно сваливалась в пиво или просто полоскалась в нем рукавами.
– Где мы? – сипло спросил великий князь. Ему показалось, что из отверстых глубин ада сатана выплюнул на земную твердь эту язву.
– Тихо, – шикнул на него генерал. Он протянул мужичку в красной рубахе деньги. Тот, нимало не удивленный явлением господ, указал им на одну из кадок и снял с края два ковша.
– Я это не могу, – вознегодовал Никс.
– Зря, пиво хорошее, – отозвался Александр Христофорович, вытирая усы. Он сумел протиснуться к самому краю и помочь великому князю угнездиться тут же.
– А вот чего расскажу, – вещал один из завсегдатаев, помахивая деревянным граалем. – Оттого царя поставить не решаются, что скоро быть светопреставлению. Страшный суд, значит, грядет. И уж тогда один Царь на небе, один на земле. Не хотят Иисусу Христу дорогу заступать. Кончилося ихнее время.
Другие загудели, застучали плошками, не соглашаясь со столь мрачным пророчеством.
– Чего врешь? – Здоровенный детина, по виду грузчик, наклонился вперед и выловил из пива лоскут материи. – Я слыхал, так дело было. В Черном море показывается престол с надписью: «Отпущен в воду Константином и будет взят Константином-царем. А более никто взять не может».
Отчего-то эта история понравилась слушателям больше, чем про конец света. Видать, хотелось еще покоптить небеса.
– Ничего не так, – к общему разговору подошел мужичок в красной рубахе. – Константин-царевич увидел себя обиженным, ездил в Царьград и во Иерусалим. И нашел в Царьграде отцовское письмо, и во Иерусалиме отцовское письмо, что быть ему после Александра царем. Только никто того письма признать не хочет. Министры не дают. Как их всех побьют, так и назначат царя. Православным на утешение.
– Давно пора, – послышались голоса.
– Еще был тут о прошлом году Константин-царевич в Питере, – продолжал сборщик питейной подати. – И как стали они с братом прощаться, то Николай-царевич говорит: «Ты положи свою шпагу, а я свою на нее сверху». Константин свою шпагу-то положил, а потом молвил: «Которая шпага была внизу, та наверху станет». Вона как.
Никс почувствовал, что вот-вот взорвется, но спутник наступил ему на ногу.
– Опять врешь, – вмешался грузчик. – Слышно, вдова покойного государя брюхата, и Константин, узнавши сие, от престола отказался.
– И совсем государь не покойный, – вылез из-за бочки какой-то дед. – А он сел в лодочку, да и уехал в море. Надоели вы мне, говорит. Пропади все пропадом!
– А вы, господа хорошие, почему молчите? – обратился к незнакомцам грузчик. – Вам, небось, поболее нашего известно?
Христофорыч повел плечами и, к немалому удивлению спутника, заговорил весьма развязно, в тон собеседникам.
– Может, и поболее. Слышно у нас, что Константин женился на некрещеной бабе. И оттого в православный город въехать не может. Хочет править к воротам, ан лошади встанут у первого креста и ни тпру ни ну.
Ужасная сия весть повергла слушателей в ужас, а Никса в негодование.
– Умоляю, уйдемте, – прошептал великий князь, вцепившись Шурке в рукав. – Это уму непостижимо.
Они потолклись еще минут пять, пока разговор не вильнул в сторону от августейших особ. Христофорыч потихоньку отвалил от кадки и вывел спутника на улицу. Некоторое время они стояли у двери, с наслаждением вдыхая морозный воздух.
– Что вы себе позволяете? – едва переведя дух, воскликнул Николай.
– А что? Все врали, и я приврал. Самую малость. – Шурка не был смущен. Даже напротив, весел. – Этим вас пугает Милорадович?
30 ноября 1825 года.
– Как вы могли даже помыслить, будто я предпочту ваши интересы интересам моих детей?
Вдовствующая императрица была человеком очень спокойным. Не то генерал-губернатор стоял бы в ее будуаре красный не от стыда, а от пощечин.
– Но разве Константин Павлович, в пользу которого я действовал со всей честностью, не ваш сын? – попытался оправдаться Милорадович.
Мария Федоровна смерила его колким взглядом серых холодных глаз.
– Не лгите мне. – Ее голос звучал устало. – Вы загнали нас в тупик. Николай присягнул Константину, а тот отрекся. Обоих можно сбросить со счетов. Какую участь вы уготовили Михаилу?
Граф отступил назад.
– Я полагал, что действую в ваших интересах. Ваш брат принц Александр Вюртембергский полностью одобрил мои шаги.
– Я отлично осведомлена о гаденьких делишках моих родственников. – Мария Федоровна заложила руки за спину, отчего стала похожа на покойную свекровь. – Их пригласили в Россию служить, а не царствовать. Что же касается моего братца, то его придется разочаровать. Как удобно! Старуха в качестве регента при маленьком императоре. Потом старуха умирает, и регентом становится он. Или вы, любезный Михаил Андреевич, приберегли эту роль для себя?
Милорадович попятился и отчаянно замотал головой. С этой женщиной не садись играть в карты. Оставит голым.
Судя по кивку, вдовствующая императрица была довольна его реакцией.
– Так мой брат видит себя правителем до совершеннолетия Саши? У него два взрослых сына. Разумно. А где будут мои сыновья?! Моя кровь? В Петропавловке? Или в земле? – Ее голос задрожал, но через минуту снова обрел властность. – Александр, наш ангел, все предусмотрел, а вы одним ослушанием его воли создали юридический нонсенс. Да знаете ли вы, чего заслуживаете?
«Шлиссельбурга», – с упавшим сердцем подумал Милорадович. Если трон все-таки займет Николай, а не старый друг и покровитель генерала Константин, то его погладят железными когтями.
– Я выполняю свой долг, мадам, – с достоинством произнес Михаил Андреевич. – И обязан предотвратить кровопролитие, неминуемое, если вместо известного наследника на престол взойдет узурпатор.
3 декабря 1825 года.
Утром 3 декабря из Варшавы прискакал Рыжий, еще больше запутавший ситуацию. Константин поручил ему сказать, что подтверждает отказ от короны. При этом сам цесаревич брату не присягал и Варшаву к присяге не привел. Только слепой не заметил бы подвоха.
Никс близорукостью не отличался. Чуть только ему донесли, что Михаил в городе и с дороги сразу отправился к беременной жене, великий князь подхватил Александру под руку и поспешил к ним.
– Ты сдурел? – встретил его Рыжий самым недружелюбным образом. – Что за спектакль вы устроили? Константин не хочет быть царем. Вопит, что его удавят, как батюшку. Но у тебя-то остался здравый смысл? Что тут будет, если вы еще потянете пару недель? Революция?
Александру и Элен ошеломила бурная вспышка великого князя.
– Вы понимаете благородство Николя в ложном свете, – попыталась защитить мужа Шарлотта.
Никс досадливо дернул бровью.
– Дамы, ступайте в зимний сад.
Когда стеклянные двери за ними закрылись, крик возобновился.
– Ты струсил! Признайся, струсил!
– У меня в залоге было три женщины и четверо детей. Как бы ты поступил на моем месте?
О, на его месте! Все горазды кулаками махать. Михаил снова взвился, назвал брата «якобинцем» и отправился к матушке. Никсу ничего не оставалось делать, как плестись к кабинету Марии Федоровны и ждать, пока его высочество накричится теперь уже в присутствии царицы-вдовы.
Однако Мария Федоровна умела унять свое дитя парой веских фраз.
– Поцелуйте брату руку за то, что ваша жена, как и все мы, до сих пор жива. Город набит войсками. И они, по сведениям генерал-губернатора, подозревают измену.
– Но я не понимаю…
– Вы многого не понимаете, – оборвала государыня. – Ваш брат стоит на углях. И может в любой момент потерять голову.
Она распечатала письмо Константина и, пробежав его глазами, горестно вздохнула.
– Это фиговый листок. – Бумажка выпала из ее рук. – Что он пишет? Не хочу, не буду! Как ребенок перед тарелкой каши. При теперешней ситуации ему следует приехать в Петербург и гласно объявить о своем отречении. Или на худой конец прислать манифест. Которому тоже неизвестно, поверят ли?
Опираясь на руку сына, императрица вышла из комнаты к Николаю.
– Преклоните колени перед Константином. Он подтверждает свое отречение.
Великий князь поднял на мать усталый, измученный взгляд. Его все допекли.
– Прежде всего, – произнес он с известной долей дерзости, – я хотел бы знать, за что благодарю брата? За то, что он, позабыв о долге, твердит свою волю, невзирая на опасность? Чья жертва больше? Того, кто отвергает корону? Или того, кто принимает в подобных обстоятельствах?
Ему было больно. Но Мария Федоровна не позволила сыну долго жалеть себя.
– Прекратите философствовать, – твердо сказала она. – Считаю за благо просить его высочество о немедленном приезде сюда и издании манифеста. Только так можно предотвратить взрыв.
Когда матушка удалилась, Михаил сел на кушетку рядом с Никсом.
– Ты ничего не помнишь, – задумчиво произнес тот. – Тебя всю дорогу несли на руках.
– Куда? – не понял Рыжий.
– В Зимний. Тебе было три года. Госпожа Ливен могла взять на руки только одного. А мы с Аней бежали за ней по снегу. Мы хотели спросить, куда она нас тащит. Темно и страшно. Деревья большие, скрипят. А за спиной во дворце шум. Топот, крики. И думаешь, спрятаться бы за липу, сесть в сугроб, авось, тебя не найдут.
Михаил вздрогнул. Он действительно не помнил событий той мартовской ночи, когда воспитательница великих княжон графиня Ливен вошла в их спальню, шепотом приказала одеваться, взяла за руки и по винтовой лестнице вывела в парк. Они пешком прошли весь путь от Михайловского до Зимнего. То-то радости было после промозглого замка оказаться в своих любимых постелях, с игрушками. А назавтра сказали, что папа уехал…
– Там было так холодно, – произнес Николай, – что на подоконники ставили свежеиспеченный хлеб, чтобы он впитал сырость. Накануне нас отослали с ужина рано. Ты сидел в углу и ни с кем не хотел играть. Рыл в кадке с пальмой ямку и закапывал там оловянного гренадера. Когда няня спросила, что ты делаешь, ты отвечал: «Хороню отца». Тебе запретили, но ты не унимался. Впрягал лошадку в повозку, вез солдатика и снова закапывал…
– Никс, прекрати! – Рыжий обнял брата за плечи.
– Ты понимаешь, что Константин просто боится?
Михаил с усилием кивнул.
– А обвиняешь в трусости меня.
– Я не поеду снова в Варшаву. Я останусь с тобой.
Николай покачал головой.
– Уезжай. Если что, уцелеет хоть кто-то из нас.
– Но у меня здесь жена…
– Я постараюсь, чтобы все прошло мирно. Да и не будут же они воевать с женщинами!
Варшава.
«Дорогой Константин!
Мы ожидаем Вас с крайним нетерпением. Совершенная неизвестность о Ваших действиях порождает самые нелепые слухи. Присутствие Ваше здесь необходимо, чтобы развеять тягостные обманы, которым легко поддается простой народ. С Божьей помощью мы сохраняем порядок. Но приезжайте, приезжайте как можно скорее! Умоляю!
Николай».
Его высочество повертел в руках лист и отложил в сторону. Уголки его губ дрогнули. Тяжелые, бульдожьи брылы затряслись. Пусть теперь попляшут! Они сами загнали себя в угол. Матушка может писать что угодно, он с места не двинется.
«Добрый Константин!
Гнет моей скорби увеличивается с каждым часом, ибо от Вас нет вестей. Приезжайте, ради Бога! Я стою перед Вами на коленях. Ваш долг – быть здесь!»
Мария Федоровна всегда знала долг каждого! Жаль, забыла о своем, когда сговорилась с Александром лишить второго сына короны. Теперь ему протягивали венец на золотом блюде. Нет, он подождет. Пусть Петербург накалится как следует. Слова об его отречении – бомба, брошенная в Преображенский полк. Посмотрим, как брат потягается с гвардией.
В день, когда Варшавы достигло роковое известие, Константин заперся у себя в спальне. Всю ночь он рыдал. Слезы были искренни и горьки. Как бы ни обидел его Александр, теперь вспоминалось другое. Детство. Юность. Страх ареста перед убийством отца. Они оба не знали. Не хотели. Не могли удержать. Потом на старшего лег крест. А младший не особенно умел ему помочь. Ни темпераментом, ни склонностями он не напоминал государственного человека. Может, Александр из жалости хотел, чтобы чаша сия миновала Константина?
Утром великий князь с красными глазами и опухшим лицом появился на пороге столовой.
– Наш ангел отлетел, – были его первые слова. – Я потерял друга, благодетеля, Россия – отца… Кто поведет нас? Мы осиротели!
– Нет, ваше величество! – воскликнул генерал Курута, бросаясь к воспитаннику. – Россия не пропала. Она приветствует нового…
Дядька не успел окончить фразу. Его высочество вспыхнул, схватил его за грудки и затряс с таким гневом, как если бы все присутствовавшие должны были знать об отречении.
– Что ты такое говоришь, несчастный?! Да за такие слова… Да знаешь ли ты, что за это кандалы, Сибирь! Изволь немедленно идти под арест!