Курута отстегнул шпагу и протянул ее цесаревичу. Но тот махнул рукой, без сил опустился на стул и закрыл лицо платком. Было очевидно, что он не слышит ничего вокруг, и приближенные на цыпочках вышли из столовой.
В считанные часы Варшава была охвачена движением. Знатнейшие чины двора, войско, духовенство изготовилось к присяге. Ждали приказа. Его не последовало. К Брюлевскому дворцу спешили толпы адъютантов, а потом повалили и сами начальники. Их встречали невнятным: «Его высочество болен». Константин взял паузу.
Поздно вечером 4 декабря позволение переговорить с цесаревичем испросил подполковник Лунин. Бретер и забияка. Константин любил такие характеры. Подумать только, когда-то они хотели стреляться! Подобным людям всегда тесно! А разве не тесно ему самому?
– Входите, Мишель. – Цесаревич привстал со стула, приветствуя гостя, и указал ему на кресло у стола. – Трубку?
– Если позволите. – Лунин остался стоять, ибо прекрасно знал, до какой грани можно пользоваться снисходительным панибратством великого князя. – Я пришел к вам по поручению командиров полков Литовского корпуса. Гвардейские и армейские части, собранные сейчас в Варшаве, не желают присягать Николаю. Вы наш государь.
– Разве я вас принуждаю?
Лунин не ожидал такого откровенного ответа.
– Мы решили во время церемонии заставить полки присягнуть вам.
Константин поднял руку.
– Церемонии не будет. – Его голос звучал отрывисто. – Столица полна слухами обо мне и хочет встречать колокольным звоном. Скоро мы двинемся туда. Готовьтесь цеплять на штыки букеты цветов.
Петербург.
«Дорогая и добрая матушка!
Моя скорбь по отлетевшему ангелу так же глубока, как и Ваша. Однако несмотря на все желание, я не смогу прибыть в Петербург. Если бы я приехал теперь, то это выглядело бы так, будто я водворяю на трон моего брата. Он же должен сделать это сам».
Такой ответ достиг столицы 7-го вечером. Мария Федоровна показала письмо сыну. Ни манифеста, ни просто обращения к народу с подтверждением отказа от короны в почте не было.
– Сам так сам. – Николай уже был доведен до той черты, за которой у одних происходит истерика, а у него начинала хлестать во все стороны напористая злость. – Что вы скажете, мадам, я тут составил манифест на досуге?
Пожилая дама с некоторым сомнением приняла бумажку, которую великий князь прятал за клапаном рукава.
– Слово «императорского» пишется с большой буквы. – Мария Федоровна улыбнулась. – Надо дать Карамзину поправить стиль, а потом Сперанскому выверить все по законам.
– А Милорадович? – на минуту усомнился Никс.
– Вы же все решили, – не позволила ему отступить мать.
Да, он решил. И один Бог знает, как тяжело это далось.
– Своим отказом цесаревич Константин губит Россию! – Генерал-губернатор был потрясен письмами из Варшавы. – Неужели он не понимает, что может пролиться кровь?
– И она прольется, если мы не поторопимся. – В голосе великого князя послышалась непривычная твердость. Случись ему царствовать хоть полчаса, он докажет, что был достоин короны. Оставалась еще надежда, что Михаил сумеет вытребовать у варшавского затворника манифест об отречении. Но проходили дни, а с западной границы не было вестей.
Наступило 12 декабря, день рождения покойного государя, отчего у многих близких сановников и комнатных слуг с утра глаза были на мокром месте. Никс – не исключение. Дамы же предались реву на три голоса в покоях матушки. Великий князь пошел бы к ним, но его отвлек приезд курьера. Адъютант Дибича Фредерикс, молоденький безусый мальчик, с сапог которого пыль сползала слоями, протянул царевичу три пакета. Один обычный, два других с пометой: «Нужное».
– Вы знаете, что здесь? – осведомился Николай, не без колебаний вертя в руках почту.
– Никак нет. – Юноша таращил на царевича красные от усталости глаза и не понимал, почему его не отпустят. – На имя его величества. Точно такие же посланы в Варшаву. Генерал Дибич не знал, где именно находится государь. Он не прибыл?
– Ступайте. – Никс сделал курьеру знак удалиться.
Пакеты лежали перед ним. Какое право он имел их вскрывать? Но, с другой стороны, если почту продублировали, значит, она содержит сведения особой важности. С кружащейся от собственной отваги головой великий князь погрузился в чтение. Уже второй абзац поверг его в трепет. Речь шла о заговоре, раскинувшемся по всей империи от Петербурга до Москвы и 2-й армии в Бессарабии. Начальник Главного штаба Дибич и военный министр Чернышев узнали о нем, разбирая бумаги покойного государя. Они уже отдали приказ об аресте командира бригады Сергея Волконского и полковника Павла Пестеля. Но на большее не решались.
Николай встал из-за стола, прошелся по комнате, потянулся к графину с водой и заметил, что его руки дрожат. Еще вчера ему несносно было собственное фальшивое положение. Случай открыл истинную цену вещей. Нужно действовать. Но все, что Никс сейчас мог – просить других о помощи. А те – оказать поддержку или уклониться.
– В письме назван Кавалергардский полк, а также Захар Чернышев и Никита Муравьев как главные заговорщики. Надобно произвести аресты.
Милорадович мялся.
– Чернышевы и Муравьевы – семьи известные. Родные поднимут шум. К тому же, насколько я знаю, сих господ сейчас нет в столице. Они в отпусках. Не лучше ли подождать, пока расследование на юге не даст результатов? Тогда…
Николай несколько раз сжал и разжал кулаки. Иногда это помогало успокоиться.
– Отдайте по крайней мере полиции приказание следить за тем, что происходит в городе, – глухо произнес он.
– Всенепременно.
На том и разошлись. В своем нынешнем положении Николай ничего не мог предпринять. Ему никто не подчинялся. Он не имел права приказывать.
– Довольно, – молвила Мария Федоровна, перекрестив и поцеловав сына. – Созывайте Государственный совет. Завтра…
– Завтра тринадцатое, – напомнил великий князь.
– Значит, заседание пройдет после полуночи.
Ночь с 13 декабря на 14 декабря 1825 года.
Советники собрались в просторном покое с ложными колонами из малахита. Все чувствовали, что настал решительный момент. Каждая секунда ожидания накаляла атмосферу. Но часы отсчитывали четверть за четвертью, а великие князья не шли. Михаил опаздывал, его не было в городе. Вступив в зал ровно в одиннадцать, Николай извинился тем, что хотел непременно привести с собой брата, который мог бы лично подтвердить все, что написано в посланиях из Варшавы.
– Я выполняю волю цесаревича Константина, – сказал великий князь, садясь.
Все безмолвно смотрели на него. Чтобы прекратить затянувшуюся паузу, Никс взял манифест о своем восшествии на престол и начал читать его. Советники встали. Николай подумал, что и ему надо встать, поднялся, продолжая читать. Эхо от его голоса еще дрожало под потолком, когда члены Совета, не проронив ни слова, склонились перед новым государем в глубоком поклоне.
Был понедельник, первый час ночи, что многие считали дурным началом. Николай Павлович пошел в свои покои. Его встретила Александра. Вместе они сели на диван. Муж держал ее за руку.
– Все называют меня счастливцем. – Его губы искривились в такой кислой улыбке, будто за щекой была клюква. – А Константина – моим благодетелем.
– Бог им судья. – Шарлотта сама помогла мужу раздеться. – Идем спать. Ты устал и извелся.
Никс проводил ее до постели и вышел в смежный со спальней покой. Он хотел помолиться один, но через минуту услышал тихие всхлипывания. Александре жаль было их прежней жизни, старого дома в Аничковом дворце, где счастливо, весело, бестолково семья росла и обожала самое себя. Муж вернулся, встал перед кроватью на колени, называл ее императрицей, целовал в мокрые щеки. Потом сказал:
– Обещай мне быть мужественной. Надо перенести все, что бы завтра ни послала судьба. Если придется умереть, то умереть с честью.
– Что за мрачные мысли? – Шарлотта встрепенулась.
Николай перекрестил жену и побрел к себе в кабинет. «Завтра я или император, или без дыхания».
Глава 10
В мутной воде
29 ноября 1825 года. Санкт-Петербург.
– Царь умер! Это вы его у меня вырвали! – Якубович, знаменитый кавказский забияка, тряс Кондратия Рылеева за грудки. Поэт сопротивлялся, но что поделаешь против эдакого кабанищи? Отвратная рожа, усы торчком, на голове черная повязка, во лбу гниет рана, из которой хирурги не могут извлечь осколок. Аккуратный Рылеев постарался отцепить от лацканов фрака пухлые кулаки кавказца. Игрок, дуэлянт, похититель невест, поджигатель аулов. Такой человек нужен. Кому-то придется нанести роковой удар.
– Полно, у нас еще два «царя» на очереди, – рассмеялся поэт. – Выбирайте любого.
– Эти мне зла не делали, – буркнул Якубович. – На мой вкус, лучше Константин, он старый котище, уж как придавит мышь, та не пикнет. А Николай что? Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Кто его знает?
Рылеев постарался отделаться от шумного гостя, заверив, что о дальнейших намерениях пришлет сообщить особо. Когда тот удалился из приветливой гостиной на Мойке, оставшимся сразу стало ясно, как много места он занимал.
– Вы ему верите? – с сомнением спросил Александр Бестужев.
– Не более, чем остальным.
Настроение царило подавленное. Подполковник путей сообщения Батеньков, невысокий, с нервными руками и быстрым взглядом, выразил общее мнение:
– Лучше бы нам, господа, разойтись. После присяги Константину упущен случай, подобного которому не будет еще лет пятьдесят. Теперь все пропало.
– Вы правы. – Рылеев поморщился. – Князь Оболенский вчера посылал спрашивать у кавалергардского корнета Александра Муравьева, можно ли надеяться на их полк. Тот отвечал, что это намерение безумное. То же и по другим частям.
– Чтобы всколыхнуть солдат, нужны веские доводы, – поддержал хозяина дома Николай Бестужев. – Надобно говорить, что министры скрыли настоящее завещание царя, что там дана свобода крестьянам, а служба убавлена до пятнадцати лет. Тогда будет толк.
– Чего же мы сидим? Нынче ночью обойдем посты в столице и расскажем правду!
Батеньков посчитал затею глупой и откланялся. А поэт под руки с братьями Бестужевыми погрузился во вьюжную ночь, чтобы у каждой полосатой будки замедлять шаг и угощать служивых новостью. Их жадно слушали. Верили сразу. Но слабый грудью Рылеев скоро закашлял и, несмотря на бобровую шубу – дар Русско-Американской компании своему бессменному управляющему – почувствовал себя больным. Пришлось возвращаться домой. Пить очищенное вино и есть кислую капусту.
Тем временем князь Сергей Трубецкой заканчивал чаевничать у старинного приятеля Опочинина. Тот смеялся, рассказывая, как теперь перед ним заискивают придворные, только потому, что прежде он был дружен с Константином Павловичем. У бывшего адъютанта с языка срывались фразы вроде: «Ну, вся надежда на Милорадовича! Он один скрутил Николая в бараний рог и решительно отказал в помощи столичного гарнизона». Князь невзначай задавал то один, то другой вопрос и под конец знал куда больше, чем сам Опочинин. Добряк выпроводил приятеля около девяти, ибо жена уже начинала сердиться. Трубецкой побрел по дворцовой площади к Главному штабу и там под аркой столкнулся с генералом Шиповым, командиром Семеновского полка.
Это был дар Провидения. В прежние годы Шипов принадлежал к числу заговорщиков, но потом волей обстоятельств отошел от товарищей. Они сердечно поздоровались, пожали руки и спрятались от пурги за углом арки.
– Большое несчастье, если Константину быть императором! – прокричал Шипов, стараясь заглушить ветер.
– Почему ты такого мнения?! – встрепенулся Трубецкой.
– Он варвар! Не жалеет людей! С детства не хотел ничего знать, кроме солдатиков!
– Но Николай жесток!
Шипов махнул рукой.
– Николай просвещенный человек, а Константин дикарь!
– Значит, если мы соберемся потребовать перемены правления, на твой полк рассчитывать нельзя?!
– Вы с ума сошли?! – искреннее удивился Шипов. – Нашли игрушки!
На том и расстались. Трубецкой был уверен, что генерал не донесет. А Шипов проклинал случай, сведший его с бывшим товарищем.
При выходе на Невский князь поравнялся с компанией молодых офицеров-кавалергардов. Они шли, перегородив улицу, махали руками и смеялись.
– Почем баранов продают? – Был их вопрос к каждому встречному.
– Бьюсь об заклад пятьюдесятью рублями, что корона достанется Константину! Кто против меня?
– Я! Я! Ставлю на Никса.
Трубецкой узнал в крикунах поручика Анненкова и корнета Арцыбашева, членов Южного общества. Замедлил шаг, поздоровался.
– Князь Сергей Петрович! – Анненков протянул руку. – А вы на кого ставите?
– На конституцию. – Его шутка была встречена взрывом смеха.
Трубецкой взял обоих юношей под руки и сделал несколько шагов вперед, обгоняя кампанию.
– Вы готовы поднять полк по тревоге?
– Без офицеров? – ошалел корнет. – Кто нас послушает?
– Нижние чины. Надобно выражать сомнение в истинности присяги…
– Нет, князь, – после короткой паузы отозвался Анненков. – Намерение было нанести удар сокровенно. В самое сердце государя. А не устраивать мятеж. Мы подчиняемся полковнику Пестелю. От него приказа не поступало. Наших в полку – раз-два и обчелся.
– Я вас понял, – холодно обрезал Трубецкой.
Принц Вюртембергский очень походил на свою сестру. А значит, и на покойного императора. Все говорили, что Александр – вылитая мать. То есть дядя. Круглое лицо с тонкими губами. В молодости его считали женственно-нежным, к старости – бабьим. С годами грузный и полноватый, как племянник, с покатыми, точно у него, плечами и чуть опущенной головой, принц носил то же имя и казался состарившейся копией монарха. Было бы только естественно, если бы он, а не шалопаи-племянники, получил власть. Ни-ни корону! На подобную дерзость вюртембергская родня никогда бы не отважилась. Но регентство при маленьком Саше – цель желанная, а с некоторых пор – достижимая.
– Так вы уверены, что войска выкрикнут Константина?
Безмолвный поклон адъютанта Бестужева был ему ответом. Этот черноволосый некрасивый молодой человек баловался сочинительством под фамилией Марлинский и был близок к обществам недовольных. Впрочем, кто сейчас доволен? Большего о нем принц не знал. Оказалось, что он знаком с Рылеевым не только по поэтическим салонам. Сам-то дядя императора знал Кондратия как управляющего Русско-Американской компании и именно в этом качестве считал его полезным. Оказалось, их связывают и иные интересы. (Странные эти русские – делают сразу сто дел. Неудивительно, что ни в одном им не сопутствует полная удача.)
– Вы можете гарантировать успех? – повторил принц.
Рылеев покачал головой.
– Я не Сивилла. Единственное, на что можно рассчитывать – замешательство в войсках при провозглашении Николая.
– Этого достаточно. – Александр Вюртембергский грузно поднялся со стула и прошелся вдоль стены с портретом покойного императора. – Губернатор Милорадович убежден, что действует в пользу Константина и что я с ним согласен. Но здесь возникает юридический казус. Цесаревич уже отрекся, а Николай уже присягнул. Они оба взаимно исключили друг друга…
«Станут ли наши лапотники разбираться в законодательной казуистике? – про себя усмехнулся Бестужев. – Для них мир прост: кто старший, тому и корона». Но вслух он сказал:
– А Михаил Павлович? Вы забываете о четвертом.
Хозяин кабинета поморщился.
– Мы говорим об отстранении династии в целом. Все общество недовольно положением в стране. Маленький монарх, не запятнанный преступлениями старого режима, вызовет симпатии большинства.
– Но он должен вступить на престол с новыми законами, – подал голос Рылеев. – Сразу же провозгласить конституцию. Только на этих условиях мы сможем договориться о совместных действиях.