- Так и побывала, - Наталья вылила в себя остатки мартини и сделала бармену жест “повтори”. - Осенью. В конце сентября и октябре, когда с Дроном полаялась. Назло ему туда пошла. Показалось, что терять уже нечего, так хоть деньги заработаю. На счастье, через три недели меня Аксель снял. И началась у меня, Ветка корявая, совсем другая жизнь.
Подошёл бармен. Принёс ещё два бокала с мартини и бутылку минералки. Малькова замолчала. Ждала, пока бармен отойдёт. Потом продолжила:
- Опыт у меня куцый, с гулькин нос. Но и его за глаза хватило. Так куда же нам, девочкам, подаваться прикажешь? Ой, только не говори мне про совместные предприятия. Я уже и там поболталась. Обстановку представляю. Нет, пока этот грёбанный ППНК не закончится, в нашей стране делать нечего. Минувшей осенью, когда Белый дом штурмовали, я на Тверской ошивалась. Ты когда-нибудь видела остервеневших бабок с автоматами? Нет? Я до сих пор забыть не могу. В этот раз до гражданской войны не скатились. А в следующий? Через полгода, через год?
Светлана, пришибленная мальковскими новостями, помолчала задумчиво. Ответила, вдохновлённая неожиданно всплывшими в памяти обрывками из курса школьного обществознания:
- Натка, этот ППНК может длиться очень долго. Знаешь, сколько он в Англии длился? А в Америке?
- Да мне плевать, - непримиримо отозвалась Малькова. - Я жить хочу. Понимаешь? Хочу нормально жить. Без всего этого дерьма. Чтоб никаких братков, перестрелок. Чтоб чисто вокруг было, ухожено. Дорогие вещи хочу покупать. Собственный дом хочу иметь. И знать, что никто его у меня не отнимет: ни бандиты, ни государство. У нас ведь жить надо сегодняшним днём, неизвестно каким завтрашний окажется. Скинут завтра коммунисты Ельцина, поставят демократов к стенке и что? Опять переворот? Или того хуже, гражданская война? Нет, Ветка, не переубедишь.
Возразить Светлане было нечего. Она никогда не пыталась заглянуть в завтрашний день, никогда не интересовалась политикой, социалкой. Жила, словно в очерченном круге, за который не проникала жизнь других. И думала, что Малькова такая же. Умом сейчас Светлана понимала: частично Наталья права. Но до конца согласиться с ней не могла. Она же умудрялась как-то жить, не пересекаясь с братками в малиновых пиджаках, не попадая в разборки. Никто не наезжал на неё, на её родителей и знакомых. Телевизор смотрела, газеты читала, соседи иной раз кое-что при ней обсуждали. Только всё это шло в стороне от Светланы. Разве мама периодически, возвращаясь с недавно появившегося в их районе оптового продуктового рынка, сообщала трагическим голосом, на какую немыслимую сумму подорожала бутылка постного масла или килограмм риса. Разве вот материальное положение её семьи постепенно ухудшалось. Да ведь не хлебом единым… Денег на приличную жизнь не хватало - это правда. Но не будет же бедственная ситуация продолжаться вечно? Сейчас плохо жилось большинству, тем, кто не хотел рвать, хапать, давить окружающих. И потом, что называть приличной жизнью? У каждого своё представление.
- Получается, ты своего немца не любишь, - констатировала Светлана. - Ты по расчёту замуж идёшь. Тогда почему не за итальянца, француза, американца?
- Ой, я тебя умоляю! - простонала Малькова. - Я тебе что, та самая интердевочка из кино, которой хоть бы и за финна, лишь бы из родной страны? Французы, между прочим, жадные до ужаса. Они, Ветка, свою скупость обаянием прикрывают, поскольку больше нечем. Итальянцы чересчур темпераментные. Настрогает мне макаронник десять детей, и буду я в пелёнках ковыряться. Спасибочки. Америкашки на работе зациклены, на успехе, на судебных процессах. Чуть что не так - судиться бегут. Оно мне надо?
- Немцы, говорят, тоже очень расчетливы, - вздохнула Светлана.
- Расчетливы, но не скупы, - Малькова хмыкнула. - Откуда, думаешь, у меня дорогие шмотки, деньги в кошельке? Они просто не транжиры. Зато солидны, надёжны. У них везде чистота, порядок, уважение к труду. Всё основательно, качественно. Считаешь, не смогу приспособиться? Уже приспособилась.
- Ну, хорошо, а как же Дрон? - в последней, отчаянной надежде, затаив дыхание, спросила Светлана.
- А что Дрон? - боевой задор слетел с Натальи моментально. Голос стих. Глаза перестали яростно блестеть. - Девки сказали, он с тобой роман крутит. Вот и вся его любовь. Быстренько кончилась…
- Ты что?!! - Светлана аж задохнулась от возмущения. - Да он со мной только из-за тебя общается. Я для него - живое напоминание. Знаешь, что он мне один раз сказал? Знаешь?
Малькова отвела глаза в сторону. На подругу не смотрела. Молчала. Лицо закаменело.
- Что сейчас готов жениться на тебе в десять минут! - выпалила Светлана, совершенно не обманувшаяся показным безразличием Натки.
- Что-то новенькое, - глухо отозвалась Наталья, всё ещё смотря в сторону. Достала из пачки длинную и тонкую коричневую сигарету с ментолом. Закурила, красиво выпуская дым из ноздрей - изящными струйками. - Свежо предание, но верится с трудом. Мне он совсем другое пел. Зачем, мол, жениться, когда и так хорошо? Ещё говорил, что на таких, как я, не женятся. Такие в любовницы годятся, не в жёны. Ещё говорил…
- Это он сдуру, Натка! - перебила Светлана. - Он же не думал, что может тебя потерять. Ему, знаешь, как плохо без тебя?!
- Ему и со мной плохо было.
- Нет, - отрезала Светлана. - С тобой ему было хорошо, а без тебя плохо. И ведь ещё не поздно. Я вас помирю, хочешь?
Ответа пришлось ждать долго. Малькова курила, сосредоточившись на своих мыслях. Глаза её потихоньку наполнялись влагой. Казалось, совсем немного, совсем чуть-чуть и прольётся солёная влага на тронутые румянами щёки растаявшим градом. Светлана вздохнуть боялась. Вдруг спугнёт Натку, и та что-нибудь не то, что-нибудь неправильное надумает. Плачущую Малькову она никогда до сей поры не видела. И нынче видеть не хотела. Осторожно перевела взгляд на барную стойку, на полки за ней, где под яркой электрической подсветкой переливались бутылки с разноцветными жидкостями. Сплошь ликёры. Светлане ликёры не нравились, и мода на ликёры не нравилась. Оставалось надеяться на недолговечность ликёрного поветрия.
- Ветка корявая, какая же ты глупая! - голос Мальковой еле слышно дрогнул. Светлана опять посмотрела на подругу. Та быстро хлопала густо накрашенными ресницами, промаргивая слёзы.
- Нельзя нам вместе. Сопьёмся мы, - голос Натальи сейчас был глуховато-хрипловат, но больше не дрожал. - Дрон первым и сопьётся.
- Ну, да… - усмехнулась Светлана, несколько снисходительно усмехнулась. - Он, если хочешь знать, не пьёт давно. Бросил. У него и пивное его брюшко исчезло. Ты не в курсе просто.
- Это ты не в курсе. Так и раньше было. Когда мы с ним разбегались недельки на две, на месяц, он в завязку уходил. А когда сходились, по новой начиналось. Нет, вместе мы с ним оба сопьёмся. И он первый.
Спорить не приходилось. Надо же, они, оказывается, не один раз расставались. Светлана не знала. Со стороны незаметно было, а Наталья никогда ей не жаловалась, не рассказывала ничего толком. Получается, между Мальковой и Дроном постоянно трения происходили, а никому невдомёк.
- Ну, ты хоть встреться с ним, объяснись. Попрощайся. Как я ему скажу, что ты появлялась и не захотела его видеть? Уезжаешь навсегда? Так и скажи ему об этом сама, чтоб не ждал. Чтоб не надеялся на чудо.
- Может, ты и права, - задумчиво проговорила Малькова. - Всё равно я думала перед отъездом проставиться. Тебя позвать, нашу компанию старую. Распрощаться с прежней жизнью и с чистой совестью поехать в новую.
- Только без Мюллера твоего.
- Ему не понравится, если без него.
- Ничего, потерпит. При Мюллере ребята любую пакость учудить могут. И потом, что делать солидному немецкому бизнесмену на пьянке российских студентов? Экзотики поднабраться?
- Ладно, обмозгую, - Наталья стрельнула в Светлану колким взглядом, щёлкнула пальцами, подзывая бармена. - Рассчитайте нас, юноша.
“Юноша”! Светлана хихикнула. Малькова в привычном репертуаре. Не может, как сама же и говорит, не приколоться. Бармен по виду абсолютный их ровесник. Ко всему прочему, он не подойдёт за деньгами. Не принято. Надо им к барной стойке идти. Как бы не так! Попирая все принятые в последние годы нормы и правила, бармен возник подле Мальковой на счёт раз.
Расставались девушки совсем в ином настроении, чем встретились. Светлана - изрядно опустошённая, без начальной радости. Наталья - потеплевшая, подобревшая, погрустневшая, но с проскакивающими иногда прежними задорными искорками в глазах.
Дрон возник в институте на следующий же день. Сразу отвёл Светлану в сторонку. Спросил прямо, без предварительных заходов:
- Скворцов сказал, Натаха объявилась?
Светлане и в голову не пришло утаивать от него свою встречу с Мальковой. Да и Наталья не просила её молчать. Дрон слушал, не проронив ни слова, морщил лоб. По лицу было видно, что ему тяжело, что он старательно загоняет боль внутрь. На все рассуждения Светланы одно только и бросил с досадой:
- Да пошла она! Пусть катится в свою Германию. Не заплачем.
Убеждать его, уговаривать не имело смысла. Надо дать человеку время, чтоб остыл, перестал себя накручивать. Никогда раньше не понимавшая подобных вещей, сейчас Светлана чувствовала это ясно и определённо. Наталью она видела несколько раз. Та неожиданно появлялась, пролетала метеором и стремительно исчезала, оставляя за собой сноп искр. По курсу поползли слухи, что ей удалось выбить “досрочку”. Однажды недалеко от метро Светлана увидела Малькову с Дроном. Они стояли рядышком, так сказать, нос к носу, и, опустив головы, что-то по очереди говорили друг другу. “Что, Иванушка, не весел? Что ты голову повесил?” - вспомнилось девушке из давно забытой детской сказки. Похоже, ребята выясняли отношения. Светлана не решилась подойти. И никогда впоследствии у неё не повернулся язык спросить у обоих, до чего же они тогда договорились.
Светлана считала, что никогда больше не увидит Наталью, ведь Малькова уезжала навсегда, возвращаться не собиралась ни под каким предлогом. Нужно было приучаться жить без неё. Собственные дела тоже требовали внимания. Близилась весенняя сессия, за ней - госэкзамены.
В двадцатых числах апреля Светлана ездила в центральное институтское здание на Малой Пироговке, сдавала в библиотеку кое-какие книги. На обратном пути у станции метро “Фрунзенская” столкнулась с Овсянниковым. Он словно специально её ждал. Обрадовался. Схватил за руку. Повлёк в метро. У Светланы появилось ощущение, что они давно не виделись. Действительно, за переживаниями, связанными с отъездом Натальи, с рассыпающейся на глазах любовью друзей, она в последние недели не замечала никого и ничего. Ходила под впечатлением последнего совместного сабантуя, организованного Мальковой в честь отъезда в Германию. Сама Наталья последний междусобойчик обозвала “отходной”. Ни в какой кабак она друзей не повела. Накрыла “поляну” у себя дома. Ей казалось, что друзья-приятели налижутся до неприличия и по обыкновению примутся дебоширить, изобретать разные непристойные шутки. Зря надеялась. Нализался до поросячьего визга один Дрон. Остальные вели себя чинно, сдержанно, словно посторонние. Никто не додумался напомнить славные, канувшие в прошлое денёчки:
- А помнишь, Натаха, как мы…
Осталось неясным, поняла ли Наталья, что для ребят она успела стать чужой, полностью отрезанным ломтём. Светлана же почувствовала это чётко, изо всех сил стараясь сгладить некоторую царившую за щедро накрытым столом натянутость. Пыталась веселиться сама и веселить остальных. Получалось у неё плохо. Ждала поддержки от Дрона, уже привыкла её получать при необходимости. Не дождалась. Дрон пил одну рюмку за другой, налегая на жидкости повышенной крепости, в общем разговоре практически не участвовал. Если спрашивали, отвечал. И то через два раза на третий. А так мычал нечленораздельно, поводя могучими плечами. Наталья держалась крепко. Но и она через пару часов тихого, похоронного застолья была на грани истерики. Светлана, заметив это, постаралась быстрее увести ребят. Никогда раньше к её словам не прислушивались. Но тут потянулись за ней, как цыплята за наседкой. И распрощались дружно на улице, прямо у подъезда Мальковой. Разбежались в разные стороны со скоростью перепуганных тараканов. Вроде и неспешно, а не догонишь. Светлане вместе со Скворцовым пришлось заниматься благотворительностью - тащить на себе Дрона до самой двери его квартиры. В одиночку Скворцов точно бы не справился. Дрона не держали ноги. Он всем своим немалым весом рухнул на плечи ближайшему другу и Светлане. Глаза прикрыл, изредка невнятное что-то бормотал. Казалось, находился в полубессознательном состоянии. Но перемещать своё большое тело в пространстве не мешал. В метро даже помогал, из последних сил изображая относительно трезвого человека. К удивлению Лёхи и Светланы, в вагоне дремал чутко. Его не пришлось будить на нужной станции. Но на улице опять расслабился, опять навалился на плечи друзей всей своей тяжестью. У Светланы онемели рука и шея. Хорошо, идти от метро до нужного дома было недалеко. Неожиданно Дрон открыл глаза и сказал почти трезвым голосом:
- Дура… Какая Натаха дура… - вырвался из поддерживающих его рук, буркнул, - Пустите… сам дойду… здесь уже близко…
Сделал несколько неверных шажков, запнулся и точно бы рухнул, не успей Светлана с Лёхой его подхватить. От того вечера у Светланы в памяти осталось лишь удивление при виде родителей Дрона. Они показались ей маленькими, суховатыми. Особенно, когда принимали на руки пьяного в усмерть сына. Девушке пришло на ум не слишком тактичное, однако, вполне справедливое сравнение: мыши родили гору. Впрочем, родители Юрки ей понравились. Тихие, спокойные, доброжелательные. Не суетились, не причитали и не охали. Невозмутимо приняли малоподвижную тушу. Вероятно, такое случалось неоднократно. Вот они и привыкли. Отец, Петр Георгиевич, ловко подхватил чадо подмышки и поразив неожиданной силой при столь невзрачной конституции, поволок Дрона вглубь квартиры. Мать, Полина Ивановна, настойчиво приглашала Светлану и Скворцова зайти хоть на четверть часика. Отчаявшись уговорить, спросила с несмелой надеждой:
- Но это всё? Она точно уезжает? Они больше не увидятся?
Было совершенно очевидно, что под неопределённым “она” Полина Ивановна подразумевала Наталью.
- Точно, - буркнул по своему обыкновению Скворцов.
- Ну, слава богу, - вздохнула милая маленькая женщина. И Светлана заметила, как у неё дёрнулась рука - перекреститься. Дёрнулась и вернулась на место.
Наталья уехала. Светлана не знала день отъезда. Ну, и хорошо. Долгие проводы - лишние слёзы. Без того душа изболелась. Родители тревожились. Видели, что у дочки с осени дела идут кувырком. Пора, пора было заняться своими делами.
И вот они, эти дела, взяли её возле метро за руку, повлекли в уютный вестибюль станции. Светлана будто проснулась наконец. Обнаружила, что на улице, похоже, весна, рядом Овсянников и не так уж всё плохо, как представлялось.
Они с Алексеем стояли на двигающемся вниз эскалаторе. Алексей находился на ступеньку ниже и, тем не менее, глаза его по уровню были выше глаз Светланы. Она с удивлением поняла, что не знала раньше, каков цвет глаз у Овсянникова. Неопределённый, оказывается. Почему-то такой цвет было принято называть зелёным. Намёк на лёгкую зелень, конечно, имелся. Но только намёк. После общих, ничего не значащих фраз Алексей вдруг небрежно поинтересовался:
- Тебе Дрон говорил, что я женат?
- Нет, - опешила Светлана. - Но я знаю. Мне Королёв говорил. Давно уже, зимой.
- Ну, так я развёлся благополучно. О чём тебе и сообщаю.
- Поздравляю, - растерянно пролепетала Светлана. - Буквально поветрие какое-то на разводы. Сперва Катин, потом ты. Но я-то здесь причём?
- Выходи за меня замуж.
Вот так взял и ляпнул. Без предисловия. Прямо на эскалаторе. У Светланы под ногами ступенька качнулась. От неожиданности она шлёпнулась на эту самую ступеньку мягким местом. Смотрела Алексею в лицо снизу вверх, таращилась испугано. Хорошо, на “Фрунзенской” эскалаторы длинные. Хватило времени и в себя прийти, и на ноги подняться, и в глаза Алексею засмотреться - не шутит ли? Не шутил, однако.
Быть невестой у Светланы получалось с трудом. Она тихо обмирала от счастья, вся сосредоточившись на одном объекте - Алексее. Остальное - люди, события, - дружным косяком шли в стороне от её сознания. Родителям Алексей не нравился. Ангелина Петровна высказывалась в том роде, что не нашего он поля ягода. Аркадий Сергеевич считал будущего зятя чересчур скользким и тёмной лошадкой. Но активно не отговаривали. Старались не мешать. Пусть дочка будет счастлива.