В бальной зале стояла тишина, когда Генрих медленно двигался к центру королевского возвышения. Иоанна встала и помогла монарху устроиться на троне.
— Добрый вечер, отец, — сухо приветствовал Ричард и отвернулся от человека, которого презирал, от монарха, в чьей душной тени он прожил всю жизнь. Они с отцом редко разговаривали, пропасть между ними становилась все шире, несмотря на то что ангел смерти с каждой ночью подлетал все ближе и ближе к постели короля Генриха. Ричард уверял себя, что подобное охлаждение в отношениях — дело обычное, даже желанное, поскольку лишь подтверждает, что он на верном пути, на пути, которым с незапамятных времен следовали все великие мужи.
По правде сказать, было в этом нечто поэтическое. Ричард, будучи настоящим знатоком древних мифов — не только созданных своими предками, кельтами и норманнами, но и греческих и римских, — считал, что эти сильно приукрашенные фантазией истории, которые официальная Церковь отвергает, называя их языческими выдумками, на самом деле исполнены великих символов человеческой природы. Вероятно, именно поэтому он ежедневно находил отражение собственной жизни в легендах об Уране и Кроносе, отце и сыне, которые сошлись в бесконечной борьбе, — а из этой борьбы рождается космос. Ричард задавался вопросом, известно ли Генриху, чем заканчиваются все подобные легенды: сын, обретя силу, неизменно побеждает и умерщвляет высокомерного отца. Старое уступает новому — таков закон Неба и Земли.
Король Генрих, прихрамывая, прошел вперед; он старался переносить всю тяжесть тела на левую ногу, потому что правое колено было поражено подагрой и болело все сильнее. Седой король уселся на трон, намеренно не глядя на сына и не отвечая на его равнодушное приветствие. Своенравный старик с плохо скрываемой брезгливостью обвел взглядом собравшуюся знать, замершую в поклоне при его появлении.
— Продолжайте веселиться. Я слишком стар для этой суеты, — распорядился он. Голос короля стал скрипучим, но властности в нем не убавилось.
Вновь заиграла музыка, и вся знать, мужчины и женщины с благородными манерами и жестоким сердцем, стали по очереди приближаться к трону. Полупоклон, реверанс — и пары возвращались на середину залы, отведенную для танцев. Ричард смотрел в потолок, избегая встречаться взглядом с лизоблюдами, которые выстроились в ожидании королевских милостей. Присутствие отца всегда охлаждало пыл принца, словно холодный снегопад в шотландских горах, когда сапфировые озера замерзают и превращаются в ледяные глыбы.
Боковая дверь бальной залы, отделанная бронзой и серебром, отворилась, и меланхолия Ричарда сменилась откровенной злобой. В дверном проеме возник ненавистный силуэт его младшего брата Джона. Мальчишку посылали в Испанию по государственным делам, и вернуться он должен был еще только через неделю. Когда черноволосый принц вошел в залу в сопровождении рыцарей — все прямо из седел, покрытые пылью после долгого пути, — музыка вновь смолкла, в зале зашептались. Процессия подошла к трону, Джон и его воины низко поклонились.
— Сын мой, — обрадовался Генрих, — тучи рассеиваются над стариком и небо посылает ему надежду всякий раз, когда ты удостаиваешь его своим присутствием.
Ричард с огорчением заметил, что мрачное лицо Генриха теперь светилось ласковой улыбкой. Джон был любимым сыном, который завоевал это положение лестью и угодничеством. В отличие от брата Ричард всегда говорил то, что думал, и нередко спорил с отцом из-за чрезмерно осторожной политики. Джон, казалось, готов был во всем угождать старому дураку, о королевстве же думал меньше всего.
— Счастлив греться в лучах твоей славы и благочестия, дорогой отец, после недель, проведенных в компании грязных неверных, — ответил Джон.
Принца посылали руководить торговыми переговорами с мусульманскими захватчиками, которые господствовали на большей части Иберии. Ричард полагал, что вести переговоры с язычниками — это его долг как наследного принца, но Генрих воспротивился, прямо заявив, что из-за вспыльчивого характера Ричарда Англия погрязнет в войне с арабской Испанией, вместо того чтобы открыть базары Кордовы для уэльских гончарных изделий. Четыреста лет назад французы остановили мусульманское вторжение у этого самого города Тура, и Генрих заявил: он не желает, чтобы его сын дал маврам предлог начать вторую священную войну против неверных. Однако, по мнению Ричарда, такое решение меньше всего имело отношение к предполагаемому отсутствию дипломатических талантов у старшего сына, скорее сыграло роль постоянное стремление отца возвысить Джона в глазах знати.
Принц с иссиня-черными волосами улыбнулся отцу и Иоанне, но намеренно избегал встречаться взглядом со старшим братом. Он шагнул вперед и вручил отцу тяжелый свиток. Старик развернул его с видимым усилием.
— У меня добрые вести, отец, — произнес Джон. — Наши посланцы не уступили неверным за столом переговоров, и мы заключили соглашение, которое наполнит золотом сундуки наших торговцев.
Генрих внимательно изучил документ и с гордостью посмотрел на сына.
— Мы обсудим подробности твоей поездки в Кордову и гарантии, которые ты обеспечил для наших людей, завтра, — сказал король. — А сегодня вечером время петь и танцевать. Приглашаю тебя с твоими рыцарями отведать вина и повеселиться в кругу соотечественников.
Старик повернулся к собравшимся:
— Я посвящаю этот вечер Джону и его храбрым рыцарям, которые проделали долгий путь в царство наших врагов и возвратились с благословениями дружбы и торговли. — Генрих поднял сверкающий кубок в честь своего сына, добившегося таких успехов.
Гости встретили его тост ликующими возгласами, поэтому иронического фырканья Ричарда никто не заметил. Наследный принц знал, что старик вводит себя в заблуждение, полагая, что с сарацинами возможен мир. Темнокожие захватчики могут облачаться в дорогие шелка и пышные наряды, но в их жилах течет кровь дикарей из пустыни. Он немного знал их религию и считал ее отвратительной и явно нелепой.
Еще в детстве священник однажды поведал ему, что Сатана рядит свою ложь в праведные одежды, чтобы ввести человека в заблуждение и заставить служить себе. Религия неверных — главный тому пример. Они утверждают, что поклоняются Богу, но отрицают подлинность Священного Писания. Они даже верят, что Иисус Христос — мессия, и тут же отрицают его божественную сущность и даже факт его распятия на кресте. Доверяют же словам неграмотного погонщика верблюдов. Ричард не сомневался, что Мухаммед — посланник Дьявола, призванный искушать Божью паству. И если его отец по неведению гордился заключенными с этими злодеями соглашениями, Ричард считал, что открытие торговых путей только ободрит дьяволов и те запустят свои щупальца в самое сердце христианского мира.
Джон занял место на возвышении, удостоив старшего брата лишь небрежным кивком. Ричард почувствовал, как в нем поднимается гнев. Менестрели заиграли снова, и гости возобновили танцы, чтобы отпраздновать счастливое возвращение молодого принца. На глаза Ричарду в очередной раз попалась бледная Жоли, и он заставил себя отвлечься от мрачных мыслей. Он встал, с целеустремленным видом пересек зал и изящно поклонился изумленной девушке. Кумушки зашептались — именно этого он и добивался. Девушка была явно ему не ровня, но она могла помочь ему наделать шуму и отвлечь внимание двора от неожиданного приезда братца Джона. К тому же Ричард знал, что отец вскипит от злости из-за того, что сын нарушил придворный этикет, однако уесть старика было для него дополнительным удовольствием.
Жоли взялась за протянутую ей руку, и ее бледные щеки вспыхнули от лестного предложения потанцевать с наследным принцем. Ричард взял ее за руку, зная, что король не спускает с него негодующего взора. Придворные тут же расступились, освобождая место для принца, и он плавно заскользил вокруг восхищенной дочери не очень знатного лорда. Он обнял ее, несмотря на то что музыка предполагала более сдержанные фигуры танца. Остальные пары после минутного колебания присоединились к ним. Лучше следовать примеру королей, даже если принц решил нарушить традиции. Трубадуры быстро перестроились, изменив темп наигрыша своих крумгорнов, шалмеев[32] и тимпанов[33], приноравливаясь к более естественным и быстрым шагам, которые захватили теперь всех танцующих.
Ричард прижимал к себе Жоли, шептал ей на ушко учтивые благоглупости и фальшивые заверения, как водится у царственных особ. Он чувствовал, как девушка вся трепещет от возбуждения, и знал: стоит ему пожелать — и она окажется в его объятиях еще до рассвета. По правде говоря, Ричарда эта девушка не интересовала, но если он все же решит развлечься с ней, придется держать ответ перед отцом за последующий скандал. Однако Ричард не сомневался, что Генрих вздохнет с облегчением, узнав, что тайное свидание у сына было, по крайней мере, с женщиной. Ричард чувствовал, что все взгляды прикованы к нему, и приказал себе не обращать на них внимания. По опыту он знал: единственный способ сохранить рассудок при дворе — жить настоящим. А там хоть трава не расти! Вероятно, его последующие действия были бы продиктованы именно этим девизом, но тут в королевскую залу ворвался герольд от Папы Римского. Он принес вести, которые круто и навсегда изменят жизнь их всех, как, впрочем, и сам ход истории.
Глава 7
ПОСЛАННИК РИМА
— Этот мальчишка хочет моей смерти, — испугался король Генрих, — и гибели моего королевства.
Стареющий монарх с возрастающим раздражением наблюдал, как Ричард весь вечер танцует с Жоли. Король знал отца девушки, до зубовного скрежета послушного человечишку, и Генриху абсолютно не хотелось приносить извинения от имени своего взбалмошного сына людям, стоявшим настолько ниже его самого. Родители непременно станут жаловаться и стенать, когда узнают, что их дочь потеряла невинность в объятиях похотливого юнца (хотя сам король не сомневался, что Жоли уже давным-давно распрощалась с невинностью). Неизбежно последуют требования искупить позор, запятнавший честь их семьи. С другой стороны, лучше уж так, чем болтовня злых, завистливых языков о тайном пристрастии Ричарда к юношам. И для владений Плантагенетов будет лучше, если его сын разорит казну из-за романтических глупостей, нежели из-за его вздорной мечты о завоеваниях.
По мере того как отпущенных самому Генриху часов жизни оставалось все меньше, самолюбование Ричарда становилось для него все несноснее. Король ясно видел непомерное честолюбие сына и его преувеличенные представления о своем жребии. Рыжеволосый юноша после немногих побед на поле брани окрестил себя «Львиным Сердцем», и это прозвище быстро распространилось по королевству, равно как и байки о его храбрости и хитроумии. Генриху нехотя пришлось признать, что такая репутация имела под собой основания — воинская доблесть юнца была недалека от гениальности. Но, по правде говоря, король опасался, что воинское искусство Ричарда когда-нибудь заставит его народ слагать не героические баллады, а песни скорби. Генрих знал, что его красавец сын имеет огромное влияние на простолюдинов: его огненные кудри и царственная осанка смутно напоминали языческого бога Аполлона. Но если парень когда-нибудь взойдет на английский престол, ему придется расстаться с честолюбивыми мечтами, не то он — в погоне за призраком славы — ввергнет королевство в необдуманные авантюры.
Монарх с плохо скрываемым презрением осмотрел знать, собравшуюся на празднество. Лизоблюды и интриганы, все без исключения. Они суетливо, учтиво кланяясь и улыбаясь, расступились перед Ричардом, когда тот вышел танцевать, а ведь каждый лелеял надежду в один прекрасный день перегрызть горло принцам из Анжуйского дома и прибрать к рукам их трон.
— Отец, можно задать тебе вопрос? — Голос Иоанны в одно мгновение вывел Генриха из мрачных раздумий.
— Спрашивай, дитя мое, у меня нет тайн от тебя. — Как он любил свою малышку, воплощение совершенства и благородства! И не мог поверить, что Иоанна родилась от его союза с мстительной, ненавистной, постылой женщиной.
— Почему ты так суров с ним? — Простой вопрос, но раньше она никогда его не задавала, несмотря на многие годы ожесточенного конфликта между отцом и сыном, где ей нередко приходилось выступать миротворцем. По необъяснимой причине его дорогая Иоанна приняла сторону Ричарда и неизменно вставала на защиту брата. Генрих вспомнил, как в детстве дочь плакала, когда Джон с Ричардом поехали охотиться на волка, который наводил страх на уэльские деревни. После того как юноши вернулись, гордо волоча на аркане серую тушу чудовища, она рыдала над убитым хищником, как над любимым домашним зверьком.
Сердце Иоанны было открыто всем, и в этом заключались ее сила и самый ужасный недостаток. Девушка была готова видеть во всех только хорошее, даже когда там не на что было и смотреть, именно поэтому она оказалась в объятиях Эдмунда — пьяницы и блудника, пообещавшего ради нее отказаться от дурных привычек. Генрих знал, что мужчины, которым невтерпеж, частенько раздают подобные клятвы. Королю ничего не оставалось, как воспротивиться их отношениям. Разумеется, давняя вражда с отцом Эдмунда лишь способствовала королевскому решению. Раньше он ни в чем не отказывал Иоанне, и отношения отца с дочерью омрачились, так никогда и не став прежними. Эдмунд заявил, что сердце его разбито, и вскоре покинул родительский дом, чтобы залечить так называемые душевные раны. Генрих нисколько не сомневался, что вскоре до Иоанны дойдут слухи о его многочисленных любовных похождениях с мелкопоместными дворянками из французской глубинки, однако болвана убили в пьяной драке где-то под Ниццей. Поэтому Эдмунд останется в памяти Иоанны единственной настоящей любовью, а отец — злодеем, навеки разлучившим влюбленных.
Сердце разрывалось на части, когда король был вынужден вмешаться в помолвку дочери, но он обязан ставить государственные интересы выше прихотей собственных детей, несмотря на всю свою отцовскую любовь. По крайней мере, так он считал большую часть своей жизни. Когда в последние месяцы над ним нависла тень смерти, король позволил себе признаться, что нередко путал государственные интересы с собственной гордостью. Да, он раскаивается, но бремя королевского сана не позволяет признаться в этом остальным. Церковь знает, насколько легче становится человеку после исповеди, однако таким людям, как он, этот путь заказан. Единственное, что оставалось, — это позволить жгучему осознанию собственных ошибок и неудач разъедать потаенные уголки его души. Подобно могильным червям, которым очень скоро достанется его тело.
Но дочь задала ему вопрос. Почему он так суров с сыном, наследником престола, когда повсюду воспевают его доброту по отношению ко всем другим? Увы! Что он мог ответить своей драгоценной дочери? Отшутиться? Честно сказать, что причину охлаждения отношений с Ричардом так просто словами не объяснишь? Если посмотреть на это со стороны, он увидит не сына, а темное зеркало. Если уж быть абсолютно откровенным, в Ричарде он видел себя. Ричард, гордый и тщеславный, но в глубине души очень уязвимый, был точной копией молодого Генриха.
Генрих, на собственном опыте познавший, насколько тяжел крест короля, страдал от одиночества и душевной пустоты. Трон оказался тюрьмой, дворец — зверинцем, смотрителями которого служили мелкие дворяне, а их бесконечные интриги были единственным, что оставалось неизменным в постоянно меняющемся мире. Долгий путь, который проделала его душа от безрассудно смелого принца до черствого короля, утомил его больше любого сражения, в котором ему довелось участвовать. Утверждают, что сарацинский Пророк сказал: «Самую главную в жизни битву, самую священную войну человек ведет с самим собой». Генрих убедился, что еретики иногда знают об истинной природе человека больше, чем христианские праведники, которые самодовольно разглагольствуют об идеалах, надежно прикрывшись щитом лицемерия.
Но подобными мыслями он никогда в жизни не сможет поделиться ни с кем, даже с любимой дочерью, само существование которой свидетельствовало о том, что в его жилах еще осталась капля добродетели.
Да, он совсем состарился: не в силах навести порядок даже в собственных мыслях. Девушка задала ему вопрос. Что ж, она получит ответ — такой, какой он может дать.
— Я хочу защитить Ричарда от дворян, — после паузы произнес король. — Они набрасываются всякий раз, как только почуют слабину. Если Ричард не будет вести себя как настоящий мужчина, он не сможет стать королем. Однажды утром ему придется забыть о ласковых объятиях дам, ибо он проснется с кинжалом в груди.