Но Шпиндель спрашивать не стал. Он начал рассказывать, как ловко ему удалось смыться.
— Там, блин, за мной такой кабан погнался — я бу-бу! Килограмм на двести! А я — шнырь! — и между гаражей проскочил. Он и передом, и боком, и раком — и ни хрена пролезть не может! Мата нагнул — во! А я — фьють! — в тот двор, рынок обежал — и сюда.
— Молодец, — иронически похвалил Епиха. — Ты, бля, как неуловимый Джо! Которого никто не ловит, потому что он на хрен никому не нужен. Видишь, бля, какие бабки крутые взяли?
И он потряс мятыми бумажками из кошелька.
— А коробку смотрел? — спросил Шпиндель.
— Нет. Там какая-то фигня электронная.
Но Шпиндель уже полез расковыривать серебристую заклейку на плоской стороне коробки. Трык! — коробка открылась, и на цементный пол подвальной комнатушки с шорохом и шлепаньем, одна за одной посыпались заклеенные бумажной лентой с печатями пачки зеленоватых купюр с овальными портретами лысоватого мужика и нерусскими буквами…
— Баксы! — вырвалось у Епихи и Шпинделя почти одновременно…
СУРОВОЕ ДЕЛО
Толстый мужик, неудачно пытавшийся поймать Шпинделя, в это самое время, запыхавшись и отдуваясь, возвращался на аллею. Он вовремя вспомнил, что, пустившись в погоню, оставил свои пакеты с покупками каким-то незнакомым бабам. Денег в них, конечно, не было, но продуктов лежало рублей на полтораста. Фиг его знает, бабы, конечно, вроде приличные, но нынче все воруют… А он как-никак почти полчаса безуспешно бегал вокруг гаражей и по дворам.
На аллее, когда он там появился, обнаружилась небольшая толпа, стояли «Скорая» и милицейский «уазик», расхаживало несколько милиционеров в форме и в штатском. Фотограф прятал в футляр камеру со вспышкой, какая-то дама что-то разглядывала в кустах. Другие свидетелей опрашивали. Служебно-розыскная собака виновато скулила — не могла унюхать след на мокром асфальте и сырой траве — дождь все еще моросил. Два мрачных санитара под командой толстой врачихи в кожаной куртке поверх белого халата запихивали в «Скорую» носилки. На носилках лежало тело, укрытое с головой, так сказать, по-покойницки, а около бордюрного камня, на асфальте, сиротливо валялись авоськи с картошкой и огурцами. Капли дождя нет-нет да и попадали в небольшую багровую лужицу, разбавляя кровь водицей…
Бабы, которым толстяк оставлял свои пакеты, никуда не делись. Они что-то рассказывали оперу в штатском.
— Вот, вот он! — загалдели они, указывая на толстого мужика. Тот даже испугался, потому что менты сразу начали на него смотреть, а собака загавкала. Еще, блин, заподозрят, будто он сумку вырвал или бабку затоптал…
Но выяснилось, что бабы просто объясняли оперу: мол, именно он за одним из грабителей погнался, оставив нам свои пакеты. Как раз за тем, который, удирая, толканул старушку.
— Документы предъявите, пожалуйста! — вежливо попросил опер у толстяка.
Тот предъявил и оказался Жулиным Василием Борисовичем.
— Василий Борисович, вы грабителей разглядели?
— Одного только. Невысокий такой, тощенький, в джинсовом костюме. Но прыткий — успел через гаражи проскочить, а мне их обежать пришлось. Не протиснуться было. Куда побежал — черт его знает, там двор проходной на три стороны.
— А второго, значит, не разглядели?
— Я ж шел-то впереди! Слышу, женщина кричит: «Ой!» Обернулся — как раз этот хлюст налетел на старушку, сшиб с ног — и бегом в кусты! Я вот этим девушкам пакеты оставил и за ним… Вы про второго у самой женщины спросите, она этого должна была рассмотреть.
— К сожалению, — произнес опер с явным удивлением, — исчезла она куда-то.
— Наверно, сама за парнем погналась, — предположил Жулин.
— Нет, — сказала одна из женщин, которым Василий Борисович оставлял свои пакеты. — Второй парень куда-то вправо побежал, к забору. Я, правда, только видела, как кусты шевелятся, самого не разглядела. А эта, потерпевшая, мимо нас по аллее побежала. Прямо вперед. Напугалась, наверно, сильно…
— А по-моему, — заметила вторая, — она больше всего испугалась, когда мы с Аленой стали кричать: «Милиция! Милиция!»
— Не ошибаетесь? — спросил опер. — Это точно?
— Мне так показалось… Мы ж вообще-то из-за этой бабушки кричать стали. Увидели, что она не встает и не шевелится, потом кровь разглядели — и заорали. Ужас, правда, ни за что ни про что…
— Она что ж, до смерти убилась? — охнул Жулин.
— «Скорая» поздно приехала, — произнесла сокрушенно та, которую назвали Аленой. — Я слышала, вроде бы перелом основания черепа…
— Надо же!
— Спасибо, — сказал опер. — Василий Борисович, дайте свой домашний телефон, пожалуйста. Вы нам можете понадобиться.
Жулин продиктовал телефон, забрал пакеты и пошел в том же направлении по аллее, в каком двигался до происшествия.
Аллея вывела его на небольшую площадь, ему надо было обойти ее по краю и свернуть в боковую улицу. У тротуара стояло несколько легковых автомобилей. Когда Василий Борисович проходил мимо малиновой «девятки» с тонированными стеклами, дверца машины неожиданно распахнулась, и оттуда выскочила та самая женщина, которую ограбили.
— Извините, — сказала она, — я вам даже «спасибо» не сказала…
— Не за что, — отмахнулся Жулин. — Не догнал я этого подонка. А вы чего ж убежали-то? Там милиционеры вас хотят расспросить, что и как… Вы ж второго видели, а я нет.
— Ой, — сказала женщина, — давайте не будем об этом на улице, а? Садитесь в нашу машину, там и поговорим…
И уселась на переднее сиденье рядом с водителем. Жулин неловко полез на заднее, разумеется, держа в руках пакеты с покупками. Сел и отчего-то забеспокоился.
В машине за рулем сидел крупный мужик, габаритами не меньше Жулина, но явно помоложе и покрепче. А на заднем сиденье располагался еще один. Не успел Василий Борисович ерзнуть назад к дверце, как откуда ни возьмись появился третий, сильным движением корпуса отпихнул Жулина на середину и уселся рядом. Клац! — дверца захлопнулась, а «девятка», зафырчав мотором, круто вывернула от тротуара на мостовую и понеслась прочь от площади. Жулин так опешил, что пришел в себя лишь через пару минут.
— Вы что? — испуганно пробормотал толстяк. — Куда везете?
— Молчи, сука! — И в мягкий бок Жулина уперлось пистолетное дуло.
— Да что вы… — охнул Жулин. — Не брал я вашей сумки!
Бац! — его крепко двинули пистолетом по голове, и Василий Борисович потерял сознание…
Очнулся он не скоро, только тогда, когда его уже выволокли из машины и тащили под руки в наручниках. Судя по всему, пока он был без памяти, «девятка» успела выехать куда-то за город и находилась на безлюдной территории какого-то заброшенного склада.
Жулина сперва втащили через ворота в приземистое, длинное кирпичное здание, а потом доволокли до открытого канализационного люка в асфальтовом полу и поставили на колени, держа с двух сторон за локти скованных рук и нагнув его лицом к колодцу, источавшему жуткую вонь.
— Значит, ты одного парня хорошо запомнил? — спросил спокойный голос откуда-то из-за спины.
— Да, — еле ворочая присохшим от страха языком, произнес Василий Борисович.
— Если его тебе предъявят, опознать сможешь?
— Да…
— Спасибо, — произнесли сзади. — Больше вопросов не имею!
Дут! — выстрел из пистолета с глушителем ударил как раз в тот момент, когда Жулин подумал, что его собираются отпустить. Пуля вонзилась в затылок, просверлила череп насквозь и вылетела через правый глаз вместе со студнеобразными ошметками, кровью и мозгом. Труп обмяк и шмякнулся на пол. Один из тех, что держал Жулина за локти, расстегнул и снял с убитого наручники, ухватил за лодыжки и спихнул в колодец, где журчала прокатывающаяся по коллекторам вонючая мутно-зеленая жижа.
— Зачем ты его? — испуганно взвизгнула «потерпевшая». — Он же ничего нам не сделал…
— Он слишком много знал, — ответил тот, кто застрелил Жулина. — Во-первых, пацана видел в лицо, а во-вторых — тебя. Если его менты допросят, то могут выйти и на эту шелупонь, которая тебя, корову траханую, облапошила, и за тебя зацепиться.
Женщину затрясло мелкой дрожью. Она поняла, что и ей жить недолго.
— Не трясись, слякоть! — процедил крутой. — Мы на тебя надеялись, стерва, понимаешь? У нас шанс был, маленький, но был. И если б ты, падла, варежку не разинула, мы бы сейчас имели эти баксы.
— Жо-орик! — взвыла баба, заливаясь слезами. — Кто ж знал?
— Если б тебя менты схавали — я б ничего не сказал, — жестко произнес Жора. — Это уж судьба была бы такая. Но ведь нормально прошла! Опера даже не усекли ничего, хотя стеклили в оба. А ты лопухнулась, гадина!
И он наотмашь хлестнул бабу по щеке.
— На пустом месте поскользнулась, лярва! — Жора левой рукой сгреб бабу за ворот платья, а правой приставил к ее испуганно зажмурившемуся глазу глушитель, навинченный на ствол пистолета.
— Так бы и нажал, чтоб мозги твои сучьи размазать! — прошипел он с яростью. — Но нельзя! Ты этих пацанов видела. Если, блин, мы их не найдем раньше, чем менты, — нам всем хана. Шура Казан не простит. Ему эти деньги нужны завтра до полудня. Поэтому, падла, придется тебе чуток пожить. Однако наказать тебя, прошмондовку, надо. Сухарь, Клим! Давай сюда козлы!
Парни приволокли со двора деревянные козлы, на которых в деревнях дрова пилят.
— Раздевайся, паскуда! — приказал Жора, оттолкнув бабу. — Догола!
— Жорочка! Милый! Не надо-о!
— Быстрей, стерва, если не хочешь, чтоб мы твое тряпье изодрали! Клади вон туда, на козлы, не попачкаешь…
Баба, всхлипывая, сняла кожаный жакет, положила его на шероховатый, изрезанный пилами чурбак, потом дрожащими руками расстегнула ворот кофточки.
— Живее, живее копошись, а то поможем! — прорычал Жора, когда женщина стянула через голову юбку и осталась только в колготках, туфлях и нижнем белье. — Титешник снимай, не стесняйся! Все свои… Телись живее, падла!
— Трусишки тоже не забудь! — хохотнул один из подручных. — А она еще ничего, Сухарь, верно?
Сухарь смачно сопел, держа руку в кармане штанов, алчно глядя на то, как женщина, скорчившись и инстинктивно пытаясь закрыться от лапающих взглядов, снимает колготки и трусы…
— Ложись животом! — приказал Жора, указывая на чурбак, поверх которого была набросана одежда. — Не бойся, сиськи не занозишь! Привязывайте ее!
Сухарь и Клим вытащили моток капронового шнура и проворно прикрутили женщину кистями рук к передним «рожкам» козел, а лодыжками — к задним «ножкам». Она не сопротивлялась, потому что знала: начнешь брыкаться — хуже будет.
— Клево! — хихикнул Клим и пошлепал привязанную по ягодицам.
— Ну, кто готов? — хмыкнул Жора.
— Я! — счастливо хохотнул Сухарь. — Как юный пионер…
— Иди, заряжай Нинке! В задницу…
Сухарь расстегнул штаны, достал мощный прибор, приставил, нажал…
— А-а-ай! — истошно завизжала женщина. — У-уй, мама-а! Больно-о-о!
— Ни хрена, потерпишь! — пропыхтел Сухарь, ухватывая ее за бедра и жадно дергая на себя. — На! На! На, с-сука!
— А! Ай! О-ой! — взвизгивала Нинка от этих пронзающих толчков. — Пожалейте, мальчики-и!
— Ничего, — безжалостно сказал Жора, — не помрешь. Пасть открой, сучонка! И упаси тебя Бог не только кусануть, а и чуть-чуть на зуб попробовать — сразу башку отверну! Соси, падла!
И сцапав ее за шею, надавил большими пальцами на подбородок, разжал рот и всунул туда хреновину.
Клим подошел сбоку, ухватил Нинку за груди и стал жадно мять их волосатыми ручищами.
— Ишь, сисятая! — урчал он. — Вот уж я тебя полапаю, полапаю!
— Ы! Ы! Ы! — ускоренно запыхтел Сухарь, кончая. — У-у-у, бля-а-а!
— Переход подачи! — объявил Жора. — Клим, становись на хлебальник! Сухарь — на сиськи!
А сам, по-быстрому накатив на шишку презерватив, пристроился на освободившееся после Сухаря место.
— Оп-па! — сладострастно воскликнул он, грубо вгоняя плоть.
— Уй! — вскрикнула Нинка, болезненно дернувшись.
— Не нравится, курва?! Не нравится?! А варежку разевать лучше? Лучше, сука?! Ты Бога благодари, что мы тебе в это место лом не впиндюрили! Поняла?! Поняла, падла?!
Нинка только мычала — рот у нее тоже был занят…
После того, как ее трахнул еще и Клим, Жора спросил у стонущей бабы:
— Ну как, понравилось? Сорок три года прожила, а не пробовала? Век живи, век учись… Сейчас мы тебя еще ремешком немного поучим — совсем умная будешь.
Клим и Сухарь выдернули из штанов крепкие ремни из жесткой кожи, сложили их вдвое и встали по обе стороны от козел.
— Двадцать горячих врубите, — огласил приговор Жора. — Но покрепче, блин, с оттяжечкой!
Сухарь занес руку, махнул… Ремень звонко хлестнул Нинку поперек ягодиц, оставив алую полосу на молочно-белой коже.
— А-а-а! — истошно заорала она.
Клим в свою очередь крепко стеганул бабу, и пошло… Жора, пока Нинку пороли и она, истерически, взахлеб визжа, извивалась, привязанная к козлам, неторопливо считал удары.
— Так, — сказал он, когда экзекуторы приложились по десятому разу, — хватит. Отвязывайте ее. Одевайся, лахудра!
Нинка, охая и всхлипывая, сползла с козел, стала натягивать трусы на исполосованную, припухшую задницу.
— Обрати внимание, сучка, — процедил Жора, — на морде тебе отметин не поставили. Пять минут даем, чтоб прореветься, подмыться-умыться и подштукатуриться. Поможешь найти этих засранцев — простим. Не найдем — будешь в этом люке гнить, уловила? И не от пули сдохнешь, поняла?
— Да где ж я их искать-то буду? — простонала Нинка.
— Искать мы будем, твое дело — опознать. Давай ворочайся, мы и так до хрена времени потеряли…
Клим сопроводил Нинку к умывальнику, Сухарь потащил козлы на двор, а Жора, оставшись один, закурил с устатку.
Да, отвели душу на Нинке, но не больно это утешило. И то, что они этого дурака толстого замочили, положение не шибко исправляло. Если менты найдут пацанов, стыбзивших сумку у этой разгильдяйки, — это хана. Шуре Казану никаких объяснений не потребуется, и перевалить вину на Нинку не удастся. Ему нужны его бабки. Такие, которых Мише и всем его друганам за сто лет не собрать. И эти бабки уже завтра должны быть у него на хате.
Жора успел за пять минут промотать в голове все, что стряслось в течение двух дней.
Вчера прибыл курьер от южных друзей Казана и привез баксы. За какой товар платили — фиг знает. Жоре и его корешам об этом знать не полагалось. Система была отработана с давних времен: курьеры приезжали в магазин «Аудиовидеотехника» с кейсом и оставляли деньги директору, который состоял под крышей Казана. Курьер выходил из магазина с пустым кейсом, а денежки перегружались в коробку из-под какой-нибудь магнитолы, телевизора или видака. Потом директор звонил в контору Казана и передавал факсом условную фразу: «Передайте Александру Петровичу, что SONY Black Trinitron KV-14T1R (называлась та марка изделия, коробку из-под которой использовали в качестве контейнера для денег), которым он интересовался, поступил в продажу». После этого Казан давал команду Жоре, и тот, в компании с Климом и Сухарем, приезжал в магазин в качестве покупателей. Надо было представиться, что, мол, от Александра Петровича, и предъявить распечатку факса, на которой было написано название изделия.
Однако не все коту масленица. То ли где-то завелся стукачок, то ли просто рожи Жоры и его друганов кое-кому примелькались. Наверное, могли бы и хуже влететь, если б не один из рыночных ментов, который еще вчера предупредил Клима, что за магазином установил наблюдение РУОП. Соответственно, Жора доложил об этом Казану.
Шура подсказал вроде бы простую и верную идею: послать в магазин кого-то, чья рожа еще не намозолила глаза. Причем желательно того, кто толком не будет знать, что именно забирает из магазина. Жора покумекал и решил, что для этой цели подойдет Нинка, которая работала на «лохотроне» около Богоявленского рынка. Ее должен был подвезти к магазину хахаль, у которого имелись «Жигули»-«шестерка». Забрав коробку из-под материнской платы «Пентиума II», как предполагалось, Нинка с хахалем отправятся к хахалю на квартиру. Там они могли спокойно передать коробку Жоре.