Главные хлопоты в тот вечер состояли в том, чтоб пристроить всех гостей на ночлег. Один охранник Ларева остался кемарить в хозяйской машине, двое пристроились спать на полу в кухне, Епиха и Шпиндель остались на печке, Анюту уложили в уютном чуланчике, а супругов Ларевых Механик, вопреки упорным протестам исконного хозяина здешних мест, уговорил-таки почивать в горнице, для чего освободил большую кровать, и вместе с Райкой и Юлькой отправился на чердак.
Там, на чердаке, Механик соорудил нечто вроде мансарды. Сколотил впритык к слуховому окну каркас из брусьев в форме прямоугольного параллелепипеда, обшил досками, настлал пол и потолок, оклеил обоями — и получилась довольно просторная комнатка. Начал делать и вторую такую же, у другого окна, но пока не докончил. Ну а в готовую принес ковер из Райкиного запаса, поверх него разложил матрасы. Юлька с Райкой застелили лежбище свежим бельем на троих. Получилось очень клево. И воздух свежий, смолистым деревом пахнет, и прохладно, и комаров нету. Все свои, привычные, домашние — уютно.
Механику уюта добавляло и то, что тут у него, совсем рядом, за дощатой перегородкой, под рукой, можно сказать, и весь немалый арсенал находился. Восемь автоматов, «СВД», пистолетов с десяток, арбалет, к которому Механик изготовил несколько стрел с разрывными боеголовками — танк такими, конечно, не подобьешь, но легкобронированную автомашину — запросто. Холодное оружие Механик делал уже не от нужды, а из любви к искусству — в дополнение к прежним своим «игрушкам» соорудил три метательных ножа и нож, бесшумно стреляющий лезвиями с помощью мощной пружины. Метательные ножи его конструкции имели такую аэродинамику и балансировку, что их мог бросать любой, самый нетренированный боец — все равно втыкались острием. Механик, когда их изготовил, пообещал бутылку той из баб, которая сумеет бросить нож так, чтоб он попал в цель рукояткой. Райка с Юлькой три дня с перерывами швыряли ножи как ни попадя, а они все равно вонзались остриями. Так эта бутылка никому и не досталась. А пружинный нож, в котором содержалось шесть узких лезвий, метров с десяти запросто прошибал доску в палец толщиной, почти не производя при этом шума. Манекен из холстины, набитой тряпками — типа портновского, — лезвия пробивали навылет.
Но сейчас Механику оружие особо не требовалось. Собаки помалкивали, значит, никого постороннего поблизости не было. Зато Райка и Юлька были рядышком. Большие, теплые, совсем родные. Даже не верилось, что еще совсем недавно, прошедшей зимой, Еремин ни одной из них не знал. Как он без них обходился, фиг теперь поймешь! И как они, при всей своей несхожести в характерах, разнице в возрасте и прошлом опыте, сумели и с ним, и друг с другом ужиться? А ведь и они, каждая в отдельности, и сам Механик — люди не сахарные.
Вот и сейчас, едва залегли по бокам от Механика, начали спорить. Но о чем? О делах хозяйственных. Юлька в какой-то поваренной книге вычитала, как в домашних условиях сгущенку делать. Дескать, молока коровьего до фига остается, масла им много не надо, простокваша и творог надоели. А сгущенка — вещь вкусная. Опять же, будет период, когда корова доиться перестанет. Молоко потребуется, а сгущеночка — вот она! Мудрая Райка объясняла, что сгущенка — баловство и на ее производство по той технологии, которую Юлька предлагает, уйдет до хрена сахару. А сахар не дешев, и сейчас на него самый сезон. Сплошные варенья намечаются, благо почти все ягоды уродили.
Весь базар шел через голову Механика, но его это ничуточки не раздражало. Во-первых, бабы общались вполголоса, а во-вторых, ему лично эти мирные, как выражаются ученые господа, «конструктивные» споры очень даже нравились. Успокаивали душу, заставляли думать, будто у них в доме течет нормальная, вполне человеческая жизнь, будто у них нет никаких врагов и все они полностью чисты перед законом. Конечно, все это было совсем не так, и забыть жестокую реальность Механик не мог, но все же в такие вот минуты можно было чуточку расслабиться. Даже немножко подремать, пока дамочки беседуют. Хотя Ерема четко знал, что ежели клуши треплются на ночь глядя, значит, за день не устали. А раз не устали, то фиг ему просто так дадут заснуть. Тем более что за ужином приняли по стопочке. Ларев, как и Механик, в последнее время старались особо не разгуливаться, поскольку чуяли, что здоровье уже не то.
Постепенно стороны пришли к какому-то консенсусу, сводившемуся к тому, что Юлька попробует закатать трехлитровую банку сгущенки, а Райка прикинет, насколько это экономически эффективно. Бабы притихли, и притаившийся Механик понял, что они не сейчас, так через час за него возьмутся.
Епиха и Шпиндель к этому моменту уже почти час как спали у себя на печке. Шпиндель, который был в некотором роде героем прошедшего дня, задолго перед сном по три раза пересказал общественности историю поимки Шванди, наслушался всяческих похвал и восхищений. Поэтому, счастливый и одухотворенный, как лег, так и заснул. Епиха, который малость завидовал приятелю — эх, и повезло же раздолбаю! — чуток поворочался, но потом тоже задал храпака.
Впрочем, проспал он не очень долго, потому как за ужином выпил от здешних щедрот целый литр молока и ему потребовалось на двор за малой нуждой. Исполнив это полезное для организма деяние, Епиха вернулся в дом.
Проходя через сени, где находилась приставная лестница, ведущая на чердак, Лешка услышал приглушенное хихиканье, бормотание и другие малопонятные звуки, доносившиеся сверху.
Епиха, как и Шпиндель, улегся спать еще тогда, когда размещение ночевщиков не было завершено, и заснул, не зная точно, где кто дрыхнет. В принципе ему это было по фигу, но вот возня на чердаке его заинтересовала. Потому что он довольно быстро усек, что там, на чердаке, происходит, хоть и не разобрал поначалу, кто именно этим занимается.
Тут следует заметить, что Леша Епифанов вообще-то хорошо понимал, что подсматривать и подслушивать в таких случаях неприлично. И в принципе надо не обращать на это внимания, а возвращаться на печку и продолжать прерванный сон. Но… Епихе было только шестнадцать, и по понятным причинам та сфера человеческой жизни, которая касалась отношений между полами, его ужас как интересовала. Хотя, конечно, он имел о ней достаточно широкое представление, но дальше того, что Нинка-злодейка заставила проделать их со Шпинделем, практический опыт Епихи не распространялся. А об этом опыте Епиха стремился забыть, как о страшном сне. Стыд при одном воспоминании начинал жечь уши. Хотелось провалиться под землю или умереть. Возгоралась ненависть и к Нинке, и к Шпинделю, и к себе самому. Да еще и деду Олегу рассказал… Правда, старый навряд ли побежит всем рассказывать, но даже если вдруг случайно, в поддатом состоянии сболтнет Юльке — Епихе останется только повеситься. Почему Епиха именно насчет Юльки стеснялся? Фиг его знает. Может, потому, что она ему начала исподволь нравиться. Эта, новая, Анюта, которая в гости приехала, на Епиху такого впечатления не производила. А Юлька — ого-го! — крутая. Когда этого «шпиона» ловили — с пистолетом прибежала. Эх, жаль, что Епихе не повезло вчера! Если б он на месте Шпинделя оказался, то мог бы Юльке понравиться…
Конечно, Епиха был вовсе не уверен, что если б он на месте Шпинделя оказался, то тоже сумел бы сцапать лазутчика. Тем более, что прекрасно понимал: в россказнях Шпинделя о героическом задержании Шванди и половины правды не наберется. С понтом дела он специально под ноги этому громиле бросился! Да еще так рассчитал якобы, чтоб тот головой в пень влетел! Навряд ли, конечно, дед Олег и господин Ларев в это дело поверили, но Швандя вроде ничего не опроверг. А факт есть факт — когда все прибежали, детина, которому Шпиндель макушкой до подмышки не достанет, в наручниках лежал. Когда ездили с Ларевым на протоку проверять то, что Швандя рассказывал, Епиха мечтал, чтоб там еще кто-то оказался. Он бы тоже тогда сумел себя показать — так ему представлялось. Но, увы, — нашли только пустую резиновую лодку да удочки, которые Швандя для маскировки притащил. А лодка маленькая, одноместная, так что даже напарника у Шванди скорее всего не было.
Наверно, если б Епиха не вспомнил обо всех этих разочарованиях, то спокойно пошел бы спать. Но он вспомнил, разволновался и решил упокоиться, то есть покурить на крылечке. Вспомнил, что в сенях, на подоконнике, у деда Олега «Прима» лежит и зажигалка. Особо не прислушиваясь к тому, что доносилось с чердака, Лешка нашел сигареты, закурил и вышел на крыльцо. Сел там на ступеньку и стал дым пускать, стряхивая пепел в ржавую консервную банку, которая у Олега Федоровича была приспособлена под пепельницу.
Насчет разочарований минувшего дня Епиха успокоился довольно быстро. А вот звуки, долетавшие с чердака, его воображение все больше и больше занимали. И хотя Епиха отсюда с крыльца ничего толком не слышал — только то, что доходило через неплотно закрытую дверь, — любопытство его все больше разгоралось. Уши как-то сами собой настраивались, слух обострялся, а кроме того, появилось нездоровое желание подобраться поближе…
Пока сигарета горела, Епиха себя сдерживал. Потому что понимал всю, мягко говоря, нечистоплотность своего желания. И кроме того, было занятие, которое оправдывало его пребывание на крыльце. Курить ему не запрещалось и даже заимствовать без спросу сигаретки у деда Олега. Олег Федорович сам разрешил это дело, потому что был заядлым курильщиком. Главное, что хозяин требовал, — не курить в пожароопасных местах и не бросать окурки где попало.
Однако сигарета выкурилась довольно быстро. Курить еще одну горлодерную «примочку» Епихе не хотелось. Да и просто сидеть на крыльце в одних трусах, при ночной прохладе и время от времени раздающемся во тьме комарином писке, желания не имелось. А раз так, то надо было уходить с крыльца и ложиться на печку, где высвистывал марши спящий Шпиндель. Епиха и собрался уходить. Поплевал на окурочек, аккуратно положил его в банку, вошел в сени и мягко, почти бесшумно задвинул за собой засов на входной двери. Дальше надо было открыть обитую войлоком и дерматином дверь, ведущую в комнату, а затем лезть на печку.
Но Епиха этого не сделал. Поддавшись непреодолимому соблазну, он осторожно поставил ногу на нижнюю ступеньку приставной лестницы, ведущей на чердак. Потом и вторую. Если бы лестница скрипнула или шатнулась, он, наверно, тут же слез бы с нее и пошел спать. Однако лестница стояла прочно и скрипеть не собиралась, а потому Епиха переставил ноги на вторую, потом на третью и, наконец, подобрался головой к самому люку. Крышки на нем не было, и Епиха осторожно выглянул на чердак.
Он сразу увидел, что чердак разделен на две половины, так сказать, «чистую» и «грязную». Люк располагался как раз на середине между этими половинами. Справа от люка просматривался обычный сельский чердак, где виднелись стропила, коньковое бревно, маленькое слуховое окно, выходящее в сад, засыпка из песка вместо пола и всякий хлам, набросанный поверх нее. А слева была дощатая перегородка, разделяющая чердак пополам, а в ней имелась небольшая дверца, обозначенная красноватым светом, пробивавшимся через щели. Именно из-за этой дверцы и долетали звуки, которые будоражили воображение Епихи…
НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ…
До дверцы от люка было всего метра два, может, два с половиной. И Епиха, конечно, не смог удержаться от того, чтоб не вылезти из люка и не подползти к дверце вплотную.
Затаив дыхание, Епиха прильнул к щелке.
Красноватый свет шел от керосиновой лампы, должно быть, завалявшейся на чердаке со времен коллективизации. Она была подвешена под потолком, и стекло ее с внешней стороны Механик покрыл прозрачным красным нитролаком. Лампа, наверно, немного коптила, но особо крепкого керосинового духа не чуялось, потому что в мансарде было открыто окно.
Впрочем, особенности освещения Епиху не удивили. Его поразило совсем другое. Щелка, через которую он подглядывал, была достаточно широка, чтоб он мог довольно полно увидеть всю картину того, что происходило на «лежбище».
А происходило там следующее. Совершенно голые Юлька и Раиса, ничем не прикрывшись, возлежали животами на простынях. Это было бы само по себе достойно Епихиного созерцания, поскольку в натуре он совсем голых баб никогда не видел. Но, кроме баб, Епиха уже через пару секунд увидел Олега Федоровича. То есть того, кого он в роли героя-любовника никак не представлял. И вообще с трудом предполагал, что этакий старикан может что-нибудь изобразить на амурном фронте. Но «дед» был тоже совершенно голый, и Епиха увидел у него такой «прибор» в рабочем состоянии, что чуть не охнул от изумления. Наличие этого агрегата как бы скромно намекало, что Олег Федорович раздел своих дам отнюдь не для того, чтоб намазать их кремом от загара или для проведения лечебного массажа. Обеих! Конечно, Епиха хоть и не часто, но смотрел порнуху и видел такие кадры, где один мужик поочередно двух баб дрючит, но там, как правило, здоровенные и молодые бугаи этим занимались, а не дедушки-гномы с седыми бороденками. К тому же нынешнюю сценку Епиха наблюдал не на экране видака, а наяву, всего-навсего в трех метрах от себя, причем в очень выгодном ракурсе: бабы лежали ногами в его сторону, а дед Олег — в том, что он настоящий дед, Епиха уже всерьез сомневался! — возлежал поперек ихних спин на боку и обеими руками поглаживал их лоснящиеся, озаренные красноватым светом тела. А потом начал водить своей седой бородой по большущим бабьим задницам и нежно целовать все четыре половинки. Бабы приглушенно хихикали и тоже поглаживали своего единственного партнера.
Как ни захватывало дух у Епихи от самого факта созерцания запретного зрелища и каким бы кругом ни шла у него голова при этом, он все-таки кое-какое соображение не потерял. И посматривал на эту картину не только со сладким, грешным любопытством, но и с некоторой ревностью. Ну, насчет тетки Райки ему было как-то все равно. Она старая, наверно, ей и нужен такой дед, как Олег Федорович. Но Юлька! Неужели ей приятно с ним?! Конечно, Епиха слышал поговорку: «Любовь зла, полюбишь и козла», но никак не думал, что такое может быть в натуре. Впрочем, и на поведение деда Епиха малость удивлялся: неужели приятно бабам задницы целовать? Погладить там, пошлепать, ущипнуть — это все и Лешка счел бы заманчивым, бородой пощекотать — куда ни шло, но припадать носом и губами к тем местам, которыми на толчок садятся? Этого кайфа Епиха по молодости лет не понимал.
И все же, стараясь пореже дышать, он с горячечной дрожью в теле наблюдал за возней на тюфяках, уже начисто забыв о всех морально-этических нормах. Теперь его только чуточку страшила возможность разоблачения, но и то как-то теоретически…
Механик тем временем, осторожно взяв за плечи, перевернул расслабленную Юльку на спину, и тут Епиха за один раз увидел столько интересного, что аж опупел малость. Все собственное оборудование у Епихи так возросло и окрепло, что чуть трусы не пробило…
И тут произошло нечто ужасное. То ли пылинка какая-то к Лешке в ноздрю попала, то ли еще какое щекотание в носу произошло, но только Епиха жутко громко чихнул. Ему этот чих показался чуть ли не атомным взрывом, и душа сразу ушла в пятки. С перепугу Епиха шарахнулся было к люку, но дверь мансарды открылась раньше, и жесткий голос, совсем не похожий на добренькое бормотание «деда Олега», прошипел:
— Назад! Стреляю без предупреждения!
И в затылок Епихе уткнулся пистолетный ствол. Откуда он взялся у голого Олега Федоровича? Лешка не то что просто испугался, а прямо-таки смертный холод почувствовал. Два пальца левой руки Механика, большой и указательный, как-то по-особенному ухватили Епиху за шкирман и одним толчком впихнули в мансарду. Здесь Епиху в одно мгновение сцапали за руки бабы, загнули локти назад и уткнули мордой в подушку.
— Лежать! — прошипела Юлька.
Епиха был ни жив ни мертв от страха. К тому же сразу стало невыносимо стыдно…
— Ты что тут делал, оголец? — сурово спросил Механик, который вообще-то прекрасно понимал, зачем приперся пацаненок. Другое дело, что поначалу Еремин, внезапно услышав чих, опасался появления кого-нибудь более взрослого и опасного, забравшегося на чердак вовсе не из сексуального любопытства.