— Что это значит «тогда они меня»?
— Именно такой человек был нужен американцам. И тогда они сделали меня шефом полиции.
Я так же, как и старик, в таких случаях, прежде чем продолжать говорить, делаю небольшую паузу и глоток из бутылки.
— Вернемся еще раз к имперской школе: из этих занятых нацистами или вновь построенных зданий нацисты исчезли, уступив место освобожденным узникам концлагерей. Отовсюду приходили выжившие узники. Вот так в мае 1945 года и возник самый большой лагерь во всей стране: — Displaced-Persons-Camp, сокращенно DP-Camp (лагерь для перемещенных лиц), как эта территория невинно была названа американцами. Имелась своего рода лагерная полиция, но она не могла сделать многого. Занимались мародерством что есть силы.
— И тогда американцам потребовался кто-то для грубой работы.
— Это говоришь ты.
— Сколько человек было в этом лагере?
— Трудно сказать, цифра менялась постоянно. Естественно, тот, кто имел друзей в Америке, исчезал быстро, то есть как только он снова оказывался в состоянии выдержать путешествие. Затем вместо них появились евреи из Польши, даже из Советского Союза, сбежавшие в Польшу от погромов в СССР. Это было чертовски волнительное время! Некоторые хотели мстить нацистам. Но кто были нацисты? Где были нацисты?
Я откидываюсь в своем кресле.
— У меня еще есть лед в холодильнике и джин. От времени это безвкусное пойло становится вкуснее в смеси с такими ингредиентами — или? — спрашивает старик и приступает, когда я киваю, к работе.
— Тащили все что попало, — продолжаю я, — все, что можно было отпилить, отвинтить или демонтировать каким-либо другим способом. И сбыть. Например, целые садовые ворота.
— Кто же покупает садовые ворота?
— А слесаря, и потом — фурнитура. Постепенно лагерь превратился в, очевидно, крупнейший «черный рынок» Европы.
— Ты говорил о лагерной полиции. Но как выглядела эта
* * *
Дакар, Сенегал — вот откуда берутся самые черные из черных. В музыкальном кафе на парижской площади Пигаль я познакомился с одним сенегальцем, который рассказал мне, что совершенно черный он потому, что Сенегал является самой жаркой страной Африки. Так ли это? Ведь родившиеся в Африке дети белых родителей не становятся от этого черными.
Всю ночь корабль был ярко освещен, чтобы с нами никто не столкнулся.
По левому борту видна очень узкая полоска земли. В качестве попутчика у нас очень большой танкер. Он плывет не в полном балласте, так что видна добрая часть бульбовидного носа.
Солнца нет, небо затянуто серым, воздух парной. Я направил бинокль на берег. Очень медленно на однородно серой полоске прорисовываются детали. Этот берег, должно быть, является ноком с самым большим аэродромом, промежуточным посадочным аэродромом для трансатлантических полетов из и в Южную Америку.
— Ночью, когда мы сделали остановку, второй помощник высказал серьезные опасения, — рассказывает старик. — Ночью здесь вслепую плавает много судов, — предостерег он. Он боится, что в нас кто-нибудь врежется. При этом мы были освещены как рождественская елка.
— Ты его успокоил?
— Не уверен. Во всяком случае, я сказал ему, что дальность видимости при ясном горизонте составляет примерно десять морских миль. Световое пятно на небе можно видеть даже на расстоянии самое меньшее двенадцати морских миль. Нормальные сухогрузы типа «Бульк-керир» делают двенадцать морских миль в час, даже если рулевой на одном из кораблей вместо того, чтобы исполнять свои обязанности, пьет кофе или развлекается каким-нибудь другим способом, то все равно в течение целого часа он должен видеть нас сверкающих, как рождественская елка. Так как второй помощник посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Я вас предупредил!», я не мог отказать себе в удовольствии, — теперь старик ухмыляется, — не мог отказать себе в удовольствии сказать ему: «Надеюсь, утром увидимся снова!»
Приближается большой пассажирский пароход, первый, увиденный мною во время этого рейса.
Странные силуэты надвигаются поверх горизонта: цепочка зданий Дакара. Постепенно они все отчетливее выделяются на фоне неба. Побережье мало-помалу приобретает цвет и структуру. Такое впечатление, что сначала был сделан единственный голубой мазок, к которому затем добавили здесь красно-бурое пятно, пятно обрыва скалы, там белый домик, немного зелени, рядом еще мазок и над всем этим, словно театральный задник-кулиса, гигантские высотные дома. Такой столицу Сенегала я себе не представлял. Мое представление об Африке пришло из давно прошедшего времени. На карте вокруг Дакара нарисованы маленькие пальмы. Это куда больше отвечает моим представлениям об Африке.
— В Дакаре мы однажды уже побывали, — говорит старик. — Тогда на корабль погрузили фосфаты, 8500 тонн, трюмы с первого по четвертый. В то время наш реактор еще вызывал громадное уважение. Приемочная команда — различные цвета кожи — смотрела на нас преданными глазами. Они были готовы поверить всему, что мы говорили им о безопасности реактора. Несмотря на это, на время нашего пребывания все другие перемещения судов были запрещены, и только люди с маленького деревянного рыболовного катера не поняли запрета. Господи боже ты мой, ну и взяла их в оборот портовая полиция, им всем тогда досталось! Но сердце черного директора порта было открыто прогрессу, и он симпатизировал немцам. Я узнал об этом от его сына.
— Ну, и? — спросил я в надежде, что история на этом не кончится.
— С сыном мы провели послеобеденное время на полусонном острове работорговцев Горэ, — продолжает наконец старик, — он расположен перед гаванью. Там еще остались производящие сильное впечатление подземелья со ржавыми цепями, в которые заковывали рабов, и старые пушки дульного заряжания. — Ну и, естественно, там располагаются торговцы с их обычными товарами. Радист, который ездил с нами, показал выторгованный у контрабандистов золотой браслет. Анализ показал: «Латунь!»
Воспоминания, думаю я, как раз в духе старика.
Остров Иль-де-Мадлен отделяется от материка, на фоне которого мы его видим, и показывает нам свой скалистый берег. По левому борту плывет рыболовецкая лодка с очень острым, выступающим вперед носом. Я смотрю в бинокль: чернокожий экипаж. И приближаются все новые и новые рыболовецкие лодки.
Глядя в бинокль, старик говорит:
— Мы полностью обойдем Дакар. За мысом, находится защищенный от ветра рейд.
Навстречу нам движется корабль поменьше, создающий мощный бурун у форштевня. Из белой носовой волны выпрыгивают дельфины, один за другим. Это, кажется, доставляет им удовольствие. Еще я обнаруживаю двух китов. Своими темно-серыми спинами они напоминают современные подводные лодки. Они давно удалились, а я все еще вижу следы их ныряния. Я смотрю, как завороженный: так вот как это выглядит, когда с поверхности моря исчезает большая масса.
— Еще три мили до якорной стоянки, — говорит старик. — Нам надо обогнуть остров Горэ. Между островом и портом Дакар проход запрещен.
На экране радара я ясно распознаю бухту Дакара, чуть ли не менее ясно, чем на карте.
Винт делает немногим больше семидесяти оборотов, нам надо протянуть время, чтобы не оказаться на якорной стоянке преждевременно. Мы должны быть там примерно в десять часов. Жалко, что не придется сойти на берег.
Когда корабль идет так медленно, как сейчас, наша кормовая волна уже не бурлит белой пеной, а представляет собой длинный, вытянутый поток со жгутами из небольших водоворотов справа и слева.
Перед окрашенным в сизый цвет силуэтом города вдруг появляется полоса неспокойного и темного моря. Требуется какое-то время, чтобы обнаружить играющих там дельфинов. Это, должно быть, гигантский косяк. Теперь они обнаружили корабль и приближаются, но плывут не с кораблем, а с его левого борта.
Я спускаюсь по лестнице вниз, у фальшборта стоит медицинская сестра. Я думаю, что она хочет также посмотреть на дельфинов, но нет, она возмущена матросом, который что-то рассказал ей о летающих рыбах. «Летающие рыбы! — говорит она мне возмущенно. — И как раз тому человеку я так доверяла…»
Проходивший мимо боцман, услышав ее, говорит:
— Доверие хорошо, но контроль — лучше! — я вижу, как за спиной медицинской сестры он крутит пальцем у виска.
— Он что же, на полном серьезе морочил вам голову?
— Да. — Она так возмущена, что даже и не видит дельфинов.
Вывешены карантинный флаг, флаг пароходства «Хапаг-Ллойд», сенегальский флаг и флаг ФРГ. Много текстиля по ничтожному поводу — высадка на рейде нескольких человек.
Список экипажа старик приказал изменить: теперь два «помощника казначея» в возрасте до десяти лет значатся просто «мальчиками». В соответствии со списком экипажа нас всего семьдесят три человека на этом пароходе.
По УКВ объявился капитан порта Дакар. Нас ждут. Вскоре я уже различаю на рейде отдельные корабли. Еще примерно четверть часа мы будем идти с сорока оборотами, затем бросим якорь рядом с этим «стадом» кораблей.
Старик командует: «Левый борт, десять!»
— Руль на левый борт, десять! — докладывает рулевой.
Тогда старик говорит: «Левый борт двадцать».
— Руль на «левый борт двадцать!»
Полицейский катер пересекает наш курс, и тут появляется солнце. Через несколько минут уже так сильно выступает пот, будто ты провел несколько раундов на ринге.
Очень медленно мы приближаемся к стоящим на якоре судам.
«Находимся на двадцати метрах воды», — слышу я голос старика.
Старик дает три коротких сигнала ревуном «Тайфун», что означает: «Ставлю механизмы на полный задний».
Я так увлекся рассматриванием домов на пирсе, что вздрогнул от грохота якорной цепи. От кабестана поднимается коричневая пыль. Ржавчина. Мы достигли рейда Дакара.
На быстром ходу приближается моторный баркас. По откидному трапу наверх поднимается сенегалец, гигант в длинном одеянии с ярким рисунком. Второй чернокожий, следующий за ним по пятам, выглядит в своем серебристо-сером костюме довольно убого на фоне цветового великолепия первого.
Многословное приветствие между стариком и теми двумя. Когда я подхожу ближе, то слышу, что гигант говорит по-французски, что в Сенегале период дождей — и сразу же начинается дождь — Вуду!
Гамбуржцы, покидающие корабль, уже попрощались, теперь, пока старик в своей каюте беседует с обоими эмиссарами агентства, аппаратуру из Гамбурга размещают в баркасе.
— Это было совсем непросто, — говорит старик, когда баркас отчалил и прекратились приветственные жесты. — Черные выглядят все на одно лицо — я имею в виду, для нас.
— В их глазах мы такие же, но скажи, пожалуйста, о чем ты говоришь?
— Сначала я пригласил их в мою каюту и немножко прощупал.
— Ну и?
— Мне надо было выяснить, кто из них главный, кто первый, а кто — второй. По ним не определишь, какую должность они занимают. Звездочки на погонах были бы практичнее.
Я жду, когда старик продолжит говорить. Когда пауза затягивается, я иронизирую:
— Погоны на роскошном одеянии гиганта смотрелись бы не очень хорошо, но почему ты предпочел бы их?
— Только тогда, когда я убедился, кто из них номер один и кто номер два, я смог приступить к раздаче подарков: восьми блоков сигарет «Лаки страйк» и двух бутылок «Джонни Уокер» для номера один и одной бутылки для номера два. Если секретарь или ассистент получит больше, чем его начальник, то это может плохо обернуться для корабля.
— Тайны мореходства, — смеюсь я.
Но старик говорит серьезно:
— Если тут ты совершаешь ошибку, то это бросается в глаза. Для этих господ соблюдение этикета особенно важно.
— А теперь они любят немцев!
— Ты же видел, как довольны они были, покидая корабль. — Наконец-то старик улыбается, но тут же снова становится серьезным и говорит: — Но тогда дурачком тебя будет считать твоя собственная фирма.
— Как это?
— Есть одно «но». Виски и сигареты берутся из запасов столовой, а там строгая отчетность. А эти ребята за полученные виски «Джонни Уокер» расписок не дают. Это означает, что если бы я захотел, то мог бы поставить их фамилии под все запасы столовой или даже выписать квитанцию на весь корабль.
Старик морщит нос, а это верный знак того, что речь идет о серьезной проблеме: «Если хочешь знать, из-за нескольких дурацких бутылок и сигарет мне уже устраивали головомойку. Мне пришлось объяснять господам из Гестахта, что эти люди могут создавать нам самые большие трудности, подлавливая нас на чем-либо, вплоть до заявлений, что „так дело не пойдет“, например. Мы же, в конце концов, находимся в территориальных водах Сенегала. А во сколько обходится один производственный день, ты же знаешь».
— Может, 100 000 марок или даже больше.
— Так оно и есть! — говорит старик. — Но их аккуратно фиксируют в гроссбухах. Здесь выдаются квитанции. Ты же знаешь: квитанции — это половина жизни…
— Да этого не может быть!
— Но есть! — говорит старик глубокомысленно, но затем его лицо светлеет, и он спрашивает: — Ты уже слышал о радисте и казначее?
— Нет. А что там такое?
— Позже, — говорит старик, — а сейчас не будем заставлять дам ждать: обед.
За обедом один из ассистентов читает вслух листок форматом А4 — переданный по радио информационный бюллетень: «Франкфурт-на-Майне. Грабитель миллионов Людвиг Лугмайер выдал полиции тайник, в котором она обнаружила 800 000 марок, которые являются частью суммы, захваченной при нападении на транспорт с деньгами в октябре 1973 года. Деньги были упакованы в пластиковый молочный бидон и зарыты в городском лесу Франкфурта. Остальную часть двухмиллионного трофея Лугмайер, по его словам, истратил во время его продолжавшегося восемнадцать месяцев бегства по всему миру.»