— Вот идиот! — возмущается худой, как палка, ассистент.
— Они его уломали, — слышу я еще один голос. — Ребята, иметь или не иметь 800 000 марок, разница составляет 1 600 000 марок!
— Парень, парень, что за куча денег!
Взволнованные голоса перебивают один другого. Большие деньги, кажется, некоторым не дают покоя. Я и не предполагал, что даже воображаемые деньги могут так взволновать людей.
Шеф, который сегодня снова занял место за нашим столом, демонстрирует душевное спокойствие. Он признался мне, что испытывает облегчение от того, что гамбуржцы покинули корабль. Он не торопится и остается за столом и после того, как убрали посуду. Он наконец решается задать вопрос старику:
— Господин капитан, сколько вы потопили во время войны? — и добавляет: — Кораблей и тоннажа.
Старик задумчиво морщит лоб. Я знаю, что такие вопросы ему противны, но затем его лицо светлеет и он говорит, обращаясь ко мне:
— Ты был с нами, когда мы потопили ту дозорную лодку?
— А как же!
Глазами шеф следит за губами старика. Но для старика эта тема кажется исчерпанной. Похоже на то, что он самозабвенно предается своим воспоминаниям и не хочет, чтобы ему мешали. Мне становится жалко шефа, лицо которого все больше вытягивается, и я говорю:
— Я вижу это так, как будто это произошло только вчера. Эта ужасная акватория порта — и прямо напротив ворот бункера портовые фрицы запаковали целую вшивую эскадру.
— Целую — что? — спрашивает шеф.
— Вшивую эскадру, так называли небольшие подразделения, которые посылали для патрулирования недалеко от побережья. Бывших небольших сельделовов и тому подобное. Почти всегда из-за этого были скандалы, так как в этой тесноте мы не могли маневрировать. Длинной лодке приходилось разворачиваться, если она выходила из бункера ахтерштевнем.
Я смотрю на старика, ожидая, что он продолжит мой рассказ. Но старик и не думает этого делать. Так что продолжать приходится мне:
— Я стою с половиной экипажа на верхней палубе, чтобы сделать несколько снимков выхода лодки из бункера, и тут вижу, что интервал между нашим острым ахтерштевнем и вот таким «сельделовом», который и без того был чертовски мал, все уменьшается. Правда, машины уже были включены на передний ход, но лодка по инерции все еще двигалась задним. И вот уже пароход расщеплен — с чистым срезом. Мы почти ничего не почувствовали. Наш ахтерштевень вошел в борт, как в масло. А винты лодки уже тянули нас обратно и вода с силой устремилась в пробоину. Я оценил ситуацию с каким-то странным замедлением. Но на пострадавшей лодке началось столпотворение. Уже верхняя палуба вспоротого парохода наклонилась в нашу сторону, уже «пиплы» в их красивых белых форменках всплывали из проходов, затем они скользили по воде по направлению к нам до самого ледового ограждения и глядели на нас как обезьяны в зоопарке. У двоих были радиоприемники под мышкой. Это я помню совершенно точно: радиоприемники на батарейках. И тогда наш боцман, похожий на шкаф человек — он стоял очень близко от ахтерштевня в своих толстых морских сапогах, — вытащил руку из кармана своей кожаной куртки, показал на наполовину погрузившуюся в воду гигантскую пробоину и сказал «пиплам», которые как обезьяны висели на леерном ограждении: «У вас там дырка!» И все это так небрежно, как это было характерно для него, и больше ни слова. Тем временем мы дали полный вперед и интервал между нами и другим судном быстро увеличивался. То есть, между нами и тем местом, где оно еще плавало. Это был, если не ошибаюсь, единственный случай, когда ты не сообщил командующему подводным флотом о потопленном корабле, — обращаюсь я к старику. — Так что в статистику это не попало. Ведь так?
Старик кривит рот, как он делает всегда, когда старается скрыть усмешку. Затем он говорит:
— Это не гол в собственные ворота, мяч попал всего лишь в штангу!
Шеф смотрит на нас, предающихся своим воспоминаниям, слегка разочарованно, это не та история, которую он хотел бы услышать. Он встает, упираясь в стол:
— Ну, а что, если?
— В камеру безопасности? — спрашиваю я с нетерпением.
— Нет. Сегодня наша тема: «Цепная реакция. Контроль и управление!»
Шеф даже ждет, пока я выберусь из-за стола.
— А если бы у нас произошло столкновение — что тогда?
— Как это написано в правилах предупреждения столкновений? Вы это хотите знать?
— Да.
— Могу вас успокоить. Практически исключено, что корабль, который нас таранит, доберется до реакторной установки. По всей длине реакторной зоны мы имеем в качестве защиты от столкновений рамные шпангоуты и таранные палубы, а также произвели дополнительное усиление и секционирование судовых цистерн. Эти конструкции могли бы принять энергию таранного удара и перевести ее в обычную судовую конструкцию. Именно для этого корабля Общество по использованию ядерной энергии в кораблестроении и судоходстве провело на заводах Ховальдверке — Дейтше верфт (GKSS bei HDW) в Гамбурге много опытов, касающихся проблемы столкновений.
— А что произойдет при касании грунта?
— И здесь мы защищены, — говорит шеф. — Мы имеем двойное дно с уложенным промежуточным слоем, то есть тройное дно, а оно в критическом случае может много чего выдержать.
Я только взглянул на шефа, а он уже говорит дальше:
— Деформирующая энергия определенно не в состоянии достигнуть камеры безопасности и кроме того мы, вы это, вероятно, уже знаете, имеем статус двух отделений. Это означает, что мы останемся на плаву и тогда два главных соседних водонепроницаемых отделения затонут — итак, два из тринадцати.
Теперь я уже не хочу мучить шефа расспросами, я должен проконсультироваться со стариком. Ведь на подводных лодках это было по-другому, там ведь имелось три секции.
В помещении для приемов шеф снова подходит к диаграммам и сразу же начинает:
— Итак, цепная реакция. Контроль и управление. Для этого берут поглощающие стержни. Поглощающие стержни — это трубы из нержавеющей стали. Они имеют начинку из карбида бора, и этот карбид бора действует как поглотитель нейтронов.
Прежде чем я успеваю открыть рот, чтобы спросить, почему карбид бора поглощает нейтроны, шеф говорит:
— Воспринимать как есть, просто воспринимать. Поглощающими стержни называются потому, что они поглощают нейтроны, освобождающиеся в топливных элементах. Это вы должны пока что принять как данность.
Шеф ведет себя как опытный шоумен, у которого всегда готов следующий трюк, в то время как он демонстрирует первый.
— Шеф, это для меня слишком высоко, — пытаюсь я вставить слово, — ведь в трубах находится карбид бора. Как же он оттуда изнутри ловит нейтроны, если выражаться совсем просто, то есть на моем языке.
— Я бы на вашем месте не ломал над этим голову. Это предложение вы должны просто принять как справедливое. Далее: взаимодействию между топливными и поглощающими стержнями служит топливный элемент.
— Очень хорошо, — говорю я послушно.
Шеф задумывается на несколько секунд, но вместо того, чтобы читать лекцию дальше, он говорит неожиданно дружеским тоном:
— Конечно, все это нелегко понять — но дело обстоит так, что нейтроны проходят через металлическую оболочку поглощающих стержней.
— К сожалению, не могу себе представить, как нейтрон может сделать это!
— Нейтрон так ничтожно мал, что в состоянии это сделать. Поглощающие стержни называют еще управляющими стержнями, так как с их помощью я могу управлять потоком нейтронов. Но давайте действовать систематически.
Шеф снова подходит к модели, поднимает стеклянный колпак, ставит его осторожно на ковер и говорит, показывая указательным пальцем правой руки:
— Здесь центральная часть реактора содержит 3344 труб урановых таблеток, которые образуют 16 топливных элементов. В каждом топливном элементе имеется крестообразный управляющий и поглощающий стержень. Эти поглощающие стержни приводят в движение моторы. Они установлены вот здесь вверху. Если поглощающие стержни вытянуть из элементов, то поток нейтронов возрастает до желаемой мощности. Для достижения равновесия стержни надо ввести снова — так это функционирует, в принципе — очень просто!
Шеф смотрит на меня выжидательно, и я испытываю иску — шение зааплодировать. Но здесь надо оставаться серьезным и демонстрировать напряженный интерес.
— Если управляющим стержням дать упасть в топливные элементы, то цепная реакция сразу погаснет. За две-три секунды реактор остановится.
Шеф делает паузу и наслаждается, видя мое изумление. Потом он говорит:
— Все, что я говорил относительно топливных элементов, относится к первому реактору, который мы имели до 1972 года и которому соответствует находящийся здесь наглядный материал. Второй реактор, который у нас сейчас, устроен по-другому. Он имеет только больше двенадцати квадратных топливных элементов — то есть ровно на три сотни меньше. Каждый из этих топливных элементов имеет шестнадцать на шестнадцать позиций, но только 225 топливных стержней — остальные являются поглощающими стержнями, которые можно перемещать по высоте. Топливные элементы, я забыл это сказать, установлены неподвижно.
На этом месте я закатываю глаза, чтобы продемонстрировать мое потрясение от такого обилия науки, но шефа не проведешь:
— Если вы внимательно следили за моим рассказом, то заметили бы, что еще четыре позиции топливных элементов остались свободными, — говорит он.
— Я слепо доверяю вам! — возражаю я.
Но этим шефа не смутишь. Он продолжает:
— Эти четыре позиции занимают четыре угловых стержня, которые вы видите на этой таблице. Эти угловые стержни являются измерительными клетками.
— Измерительными клетками?
— Да. Они служат для измерения температур горючего и воды. В этих четырех треугольных элементах размещены в основном экспериментальные топливные стержни со специальным обогащением, а также пробные вставки для исследования новых материалов для заполнения труб.
Чтобы выразить мое изумление, я могу лишь произносить «тс-тс-тс», как это часто делает старик. Но потом я все-таки говорю:
— Но здесь для меня многое еще остается загадкой.
— Да? — спрашивает шеф и быстро, будто боясь того, что я собью его с толку, продолжает: — На первом реакторе угловые элементы представляли собой еще настоящие треугольные топливные элементы. Теперь мы, между прочим, имеем и другие, а именно более короткое время падения, чем на первом реакторе.
— На первом реакторе это были две-три секунды, — вклиниваюсь я, и за это шеф вознаграждает меня одобрительным взглядом. Воодушевленный этим, я быстро спрашиваю: — Если стержни падают в топливные элементы, то реактор, так сказать, выключается.
— Не совсем верно, — отвечает шеф. — Для меня реактор только тогда остановлен, если переведен в холодное докритическое состояние. Если стержни опускают, то реактор находится хотя и в докритическом состоянии, но он еще не остыл. Еще горячий реактор мы не можем предоставить самому себе. Здесь мы не можем, как в автомобиле, просто вынуть ключ зажигания и пойти своей дорогой.
— Ключ зажигания? — повторяю я. — Он все-таки есть?
На лице шефа появляется выражение муки, он возмущенно качает головой, но, несмотря на это, говорит: «Да!»
— И его вы всегда носите с собой?
Шефа явно злит отступление от темы.
— Конечно же, и как раз в правом кармане брюк, — отвечает он неохотно.
Я намечаю на будущее при первом удобном случае еще раз спросить об этом одиозном ключе — так просто шеф от меня не отделается.
— Не будем отвлекаться от темы, а станем действовать по порядку, — говорит шеф решительно. — Таким образом, вот это — оборудование. А теперь заставим работать реактор. Для того чтобы его запустить, мы говорим, «сделать критическим», я использую два источника нейтронов. А нейтроны вызывают затем цепную реакцию.
— Это звучит настолько просто, как и убедительно, — говорю я только для того, чтобы доказать шефу, что я следую за ходом его рассуждений и не занимаю свою голову вопросом о ключе.
— А это и есть просто, — отвечает шеф резко.
Я же думаю: сейчас реактор, слава богу, работает! А шеф уже снова рассказывает профессорским тоном:
— Для запуска реактора должны быть выполнены несколько пусковых условий. Между прочим, требуется наличие и регистрация потока нейтронов… — шеф замолкает. Он, очевидно, толком не знает, как объяснить мне процесс. Я демонстрирую свою малость: шеф должен ясно почувствовать: он имеет дело с тупым непросвещенным человеком, который хочет подружиться с наукой.
«…наличие и регистрация», — повторяет он так нерешительно, как будто потерял нить повествования.
— Как это регистрация? — спрашиваю я быстро. Я веду себя, как спортсмен, который разгоняет санки, чтобы они достигли нужной скорости.
— Существует несколько методов измерений. У нас счетчики на основе бортрифлорида. Они регистрируют нейтроны, а именно через вторичный процесс.
Когда шеф замечает, что я чего-то не понимаю, он говорит:
— Давайте-ка сначала смочим язык. — Он ставит на прилавок две бутылки пива. Сделав большой глоток, он делает над собой усилие и начинает снова: — Итак, если пусковые условия выполнены, осуществлен необходимый контроль и не обнаружены недостатки, то реактор может быть пущен. Это происходит очень просто с помощью кодового переключателя и зонда для магнитного тока для сцепления. Теперь с помощью переключателя я могу группами выдвигать с помощью электромоторов регулирующие штифты, то есть приподнять их, вытащить из активной зоны реактора. При этом речь идет всего о миллиметрах, должен вам сказать. Как только одна группа полностью вытянута, за ней следует другая. Поток нейтронов растет, реактор становится критическим.
— Можно ли, выражаясь моим вульгарным языком, сказать: печь разгорается?
— В целом это неверно, — говорит шеф, — но вы можете спокойно говорить и так. Однако мы еще не дошли до конца: при дальнейшем вытягивании стержней — при этом мы должны учитывать период реактора и поток нейтронов — мы начинаем медленную ядерную растопку. Следствием этого является рост давления и температуры в напорном резервуаре.
Я снова закатываю глаза. Шеф видит это и бормочет:
— Еще проще об этом сказать невозможно. Это понял бы даже мой сын.
— Он наверняка умный ребенок. Ничего удивительного при такой наследственности, — подтруниваю я.
Шеф пропускает это мимо ушей и кратко говорит:
— В ближайшее время посмотрим все это в натуре — вот до этого! При этом он указывает шариковой ручкой на пространство между камерой безопасности и напорным резервуаром.
Я делаю глубокий вздох — не для того, чтобы расслабиться, а для того, чтобы доставить удовольствие шефу. Он должен видеть, как сильно он измотал меня. Затем я спрашиваю:
— А сколько лет вашему мальчику?
— Четыре года, — отвечает шеф. — При неправильном обслуживании реактор, между прочим, отключается сам.
— Это успокаивает, — говорю я шефу в приступе озорства, считая, что на сегодня это конец, реактор отключился.
Но тут шеф начинает еще раз:
— Топливные стержни центральной части омываются водой первичного контура. При этом вода первичного контура нагревается. Одновременно она служит тормозом для быстрых нейтронов — в качестве замедлителя для термализации нейтронов. Наш реактор работает на тепловых нейтронах.
Так как я снова смотрю с изумлением, то шеф начинает спотыкаться. Хорошо, думаю я, надо просто принимать все на веру и держать ушки на макушке.
— Первичные циркуляционные насосы, расположенные сбоку напорного резервуара, гонят воду первичного контура снизу через центральную часть наверх к парогенераторам. Она покидает парогенераторы, имея температуру 267 градусов Цельсия. Когда она поступает в парогенераторы, то имеет 270 градусов Цельсия. Это же все очень просто.
— Как на карусели, — добавляю я, но сразу же сожалею о своей нескромности.
Вопреки ожиданию, шеф воспринимает мою болтовню всерьез:
— Да, именно так. Между прочим, эту печь построили «Дойче Бабкок, Вилкокс — заводы по производству паровых котлов» и ИНТЕРАТОМ — это международная фирма по строительству атомных реакторов с ограниченной ответственностью.