— Все еще сердишься?
— Еще чего! — хмыкнул тот. — Буду я обращать внимание на всяких обормотов.
— И правильно делаешь, — сказал Володя.
— Ты машиной или пешком? — спросил Назар.
— Пешком. — Володя с сожалением посмотрел на полуторку, в кузов которой с веселым гамом садились буровики первой смены. В дорожной тряске могли еще раз случайно ударить по ране.
— А то поедем со мной, — предложил Назар. — Я на булгаковской лошадке коронки да керновые ящики повезу. Могу прихватить.
— Поедем.
Вдруг шум во дворе смолк. Все разом перестали разговаривать, повернулись в сторону станции. Оттуда, со стороны невидимого леса, неслись необычные, заставлявшие поеживаться звуки. Будто хлопал кто-то огромным хлыстом в пустом, населенном заснеженными, сонными деревьями лесу.
— Стреляют... — прошептал Назар и зачем-то начал считать: — Раз... два... три... четыре... пять...
Стрельба смолкла. Потом на короткое время опять вспыхнула частая гулкая пальба, и все стихло. Люди постояли еще несколько минут в молчании, ожидая возобновления перестрелки, но в лесу было тихо, только с надрывом посвистывал на станции маневровый паровозик.
Шофер крутнул заводную рукоятку, и полуторка зафыркала, захлюпала, разгоняя тревожную тишину. Толпа во дворе пришла в движение.
— Что бы это значило? — Назар повернул к Володе курносое, круглое лицо и озадаченно почесал затылок.
— А кто его знает. — Володя постарался не выдать внезапно охватившего его волнения. — Может, тренировка, может, воров ловят.
— Тренировка... — Назар саркастически хмыкнул. — Хороша тренировка в такую темень!
— Поживем — увидим, — неопределенно сказал Володя.
Весь путь до участка он ломал голову: какую демонстрацию мог придумать Новгородский. Возникшая в предрассветной мгле перестрелка была частью запланированной акции — Володя в том не сомневался. Он смотрел на зачинающийся рассвет и гадал, что делают сейчас его товарищи в пробудившемся станционном поселке, от которого все дальше и дальше увозил его заезженный, хромоногий мерин.
А в станционном поселке в это время действительно царил переполох. Свободные от работы жители сбежались к окраине селения и с тревогой наблюдали за необычным для глухой таежной станции шествием.
Из лесу выкатили три подводы, их сопровождали люди в военных полушубках. В мутной синеве мерклого зимнего рассвета лица разглядеть было трудно, но двух из этих людей старожилы узнали. То были начальник районного отделения милиции Сажин и недавно появившийся в районе человек с хмурым волевым лицом — следователь уголовного розыска, фамилию которого никто в поселке не знал.
Встревоженные недавней пальбой, люди напряженно вглядывались в мрачный кортеж, опасливо жались к заборам, к воротам домов. На санях, закинутые мешковиной, лежали неподвижные человеческие тела. Кто-то заметил торчащий из-под мешковины валенок, кто-то полу черного полушубка, а на последней пароконной подводе, совсем не прикрытой, валялась кожаная каракулевая шапка. Многие сразу узнали ее. Такую шапку носил один человек в поселке — путевой рабочий, а потом весовщик станции, человек слоновьей комплекции со странной фамилией — Куница.
С улицы в улицу, со двора во двор пополз пущенный кем-то слух: «Чекисты трех шпионов застукали!» Многим не верилось: «На кой леший сдалась шпионам наша глушь?» Но новые слухи наползали один на другой. «Геолога убили. Работу партии хотели сорвать». Люди верили и не верили, мрачно шутили, но всем было ясно: произошло что-то серьезное, внесенное в жизнь тревожным военным временем.
А невеселая процессия тем временем продолжала свой путь. Подводы свернули к лесозаводу и одна за другой скрылись за воротами обширной куницынской усадьбы. К высокому дощатому забору никого из любопытных не допустили.
Подводы пробыли во дворе недолго. Вскоре лошади, таща разгруженные сани, снова вынеслись на улицу. Две из них люди в военных полушубках передали конюхам из зареченского колхоза, а на третьей милицейской подводе спешно уехал к вокзалу Сажин. На окраине поселка осталось уже совсем немного людей — рабочие лесозавода приступили к работе, — когда из района пришел темно-зеленый грузовик-фургон. Он рыча вполз в куницынский двор. Молчаливые военные люди опечатали все окна, двери зловещей усадьбы, сели в грузовик и умчались в сторону Медведёвки.
Судача всякий на свой лад, жители разошлись по домам.
В кабинете начальника станции Хребет произошел любопытный разговор. Сажин зашел сюда, чтобы позвонить в Медведёвку.
Начальник станции Нестор Прохорович Нестягин, кум Тихона Огнищева и старинный приятель самого Сажина, нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая, когда начальник милиции кончит говорить. Наконец тот положил телефонную трубку.
Нестягин, худой, темнолицый, сутуловатый старичок, сразу вынырнул из-за своего стола и взял Сажина под руку.
— Скажи, Порфирий, — косясь на дверь, зашептал он. — Что там произошло? Что за пальба?
— А тебе что?
— Да так... Но все-таки... Ведь все слышали!
— Что, здорово слышно было? — удивился Сажин.
— Ха! Весь поселок на ноги подняли.
— М-да... — Сажин озадаченно почесал вислый, подмороженный нос.
— Ведь все слышали, — продолжал шептать Нестягин. — И видели... Думаешь, я не знаю, кто эти — в полушубках... Чекисты!
— Хм...
— Кого это вы?
— Я тут ни при чем.
— Ну, они! — Нестягин даже переступил от нетерпения.
— А тебе что за дело до этого? — спросил Сажин.
— Как что! Ведь у нас это произошло! Куница-то мой работник!
— Работник... — Сажин устало усмехнулся. — Ротозей ты хороший.
— Ничего подобного! Я давно чувствовал, что Куница не чистый человек.
— Конечно! Недаром ты его из путевых рабочих в весовщики произвел.
Нестягин смутился, но быстро нашелся:
— Ничего ты не понимаешь. Весовщик — что? Ерунда. А путевое хозяйство — дело ответственное. Тут глаз да глаз нужен. Потому что движение. Грузы транзитом на фронт идут!
— Пожалуй, — неохотно согласился Сажин.
— Слушай, Порфирий, — Нестягин приподнялся на цыпочках, стараясь говорить прямо в ухо приятелю. — Скажи, что там стряслось?
Сажин промолчал.
— Ага! Боишься, что разболтаю, да?
— А что, ты можешь.
— Эх ты! А еще друг, — обиделся Нестягин. — Еще вместе в гражданскую воевали...
— Ох и прилипчивый ты, Нестор, — вздохнул Сажин.
— Ну скажи, Порфирий. По-дружески прошу. Сколько их взяли?
— Ни одного.
— Так как же так! — изумился Нестягин. — А на подводах-то...
— Ихний главный двоих своих помощничков прихлопнул. Следы хотел замести...
— Ну?
— А как сам в кольцо попал, то и себе пулю в лоб пустил.
— Вот сволочь! Как же это они допустили! — огорчился Нестягин.
— Так уж вышло, — снова вздохнул Сажин. — Человек предполагает, а бог располагает.
— И что же... Нашли у них что-нибудь?
— Чего нашли?
— Ну, документы там... радиостанцию или взрывчатку...
— Какую там взрывчатку, — усмехнулся Сажин. — Все уничтожили. Все бумажки сжечь успели, гады...
— Скажи, пожалуйста! — опять огорчился Нестягин.
— Ты только того, Нестор. Не особенно... — предупредил Сажин. — Конечно, хотя многие все видели и слышали... но не особенно распространяйся.
— Что ты, Порфирий! Я ж не маленький!
— Ну-ну... — Сажин простился и заспешил из кабинета. Он в точности выполнил просьбу Новгородского.
Нестор Нестягин был своим человеком — Сажин это знал. Но знал и другое. Нестор и в молодости был любителем пустить пыль в глаза, а под старость язык у простодушного работяги-железнодорожника совсем подхудился. Любил Нестор хвастануть. Порфирий Николаевич не сомневался, что через день-два его приятель не выдержит и под «большим секретом» похвалится перед кем-нибудь своей осведомленностью. Скорей всего перед женой. Супруга Нестора Прохоровича — баба въедливая. Уж кто-кто, а она вывернет муженька наизнанку, если почувствует, что тот что-то знает. А в том Сажин был уверен. Почувствует, учует. Осведомленность будет распирать Нестора. Тем более что о происшедших событиях знают и будут говорить все. К тому же он, Сажин, не настаивал на строжайшем соблюдении тайны. Нестор воспользуется этой лазейкой.
15. БОКСИТ!
Вечером Володя перетащил несколько ящиков с керном, и боль сразу усилилась. С трудом сдерживаясь, чтобы не стонать, он внимательно следил за действиями буровой бригады.
Только что был сделан подъем, из мокрой колонковой трубы, на конец которой была навернута ощетинившаяся резцами буровая коронка, рабочие выбили длинные цилиндрические столбики выбуренной породы — керна. В самом нижнем столбце, поднятом с забоя, Володя увидел то, ради чего сидел здесь весь день, превозмогая нарастающую боль. В светло-сером плотном известняке тут и там краснели желваки темно-вишневого диаспорового боксита.
— Брекчия! — обрадованно зашумел Осинцев. — Брекчия! Как и в той скважине. Через двадцать — тридцать сантиметров пойдет чистый боксит!
Да, это была брекчия — сцементированная временем и давлением смесь двух различных пород, когда-то раздробленных подвижками земной коры. Будто в гигантской ступе, крепчайшие породы были разбиты на мелкие и крупные куски, перемешаны, а потом спрессованы под сверхмощным прессом. Буровая коронка выпилила изящный столбик этой пестроцветной смеси, он вошел в трубу, был оторван от забоя и поднят наверх. Володя с волнением осмотрел образец:
— Да. Это брекчия. Теперь будем бурить всухую.
Буровики заботливо уложили поднятый керн в ящики, отключили насос и стали производить новый спуск.
Бурить по руде всухую приказал Возняков. Он боялся, что в боксите могут оказаться мягкие прослойки, которые размоет промывочная жидкость. Володя был согласен с ним. Получить достоверное представление о структуре и составе рудного тела было крайне необходимо. Рабочие же не знали этого. Но они верили Вознякову и потому без возражений подчинились приказу. Без воды, закачиваемой в скважину через пустотелый снаряд, бурить гораздо труднее. Шлам — мука разрушенной при бурении породы — не вымывался из-под коронки и потому буровикам приходилось то и дело прокачивать снаряд рычагом.
Уже стало смеркаться, когда сделали очередной подъем. Осинцев и Володя с волнением следили, как медленно, столб за столбом, выползал из узкого горла скважины буровой снаряд. Вот наконец показалась толстая колонковая труба. Как только наверх вынырнула лоснящаяся, полустершаяся коронка, Назар ловко закрыл скважину специальным фланцем. Рабочие оттянули колонковую трубу от станка и, поддерживая тросом на весу, стали бить по ее блестящим бокам деревянными молотками.
«Дон-дон-дон... — гремело и перекатывалось по вышке. — Дон-дон».
Володя смотрел, как из трубы по съеденным зубьям коронки капля за каплей стекали красноватые струйки воды, и для него уже не существовало ничего на свете. Все выключилось. Не было ни грохота движка, ни отрывистых команд Осинцева, ни боли. Были только торжественные «дон-дон», струйки воды и изъеденная пасть коронки.
И вот случилось. При очередном ударе из трубы выпал сначала небольшой кусок, а вслед за ним выскользнул и уперся в пол тяжелый темно-вишневый столбик породы, при виде которого у Володи сразу отчего-то пересохло во рту.
— Боксит! — хрипло сказал он, а потом сердито крикнул: — Ящики!
В такой команде нужды не было. Предусмотрительный Назар уже давно распорядился об этом. Буровики один за другим подбирали выползающие из колонковой трубы длинные, похожие на снаряды цилиндрики боксита, обмывали их теплой водой и в строгом порядке выкладывали змейкой на полу вышки. Когда выполз последний кусок, тридцатисантиметровый пропласток пестрой брекчии, Володя на всякий случай заглянул в колонковую и постучал по ней. Она отозвалась нежным пустым звоном. То же самое сделал Осинцев. Убедившись, что в трубе не осталось ни одного кусочка породы, буровики стали менять коронку.
Володя забыл о боли. Он описал поднятый керн, бережно уложил его в ящики. Делал это неторопливо, тщательно, так, как его учил с детства делать любое дело отец. Буровики успели за это время сменить коронку, совершили очередной спуск и снова начали бурить.
В полночь на вышку приехал Возняков. Он был утомлен, грязен, но в то же время очень весел.
— Ну, как тут у вас? — перекрывая грохот двигателя и станка, зычно заорал он, едва успев ввалиться в тепляк. — Есть боксит?
— Есть! — поддаваясь настроению начальника, без всякой на то нужды закричал Володя. — Почти десять метров диаспорового да полметра серого.
— Подстилающие известняки вскрыли?
— Чуть-чуть. Еще раз спустились, чтобы вскрыть основательнее.
— Правильно, — одобрил Возняков. — Бурить до утра. Первые скважины должны дать нам полное представление о подстилающих породах. А с утра контрольный замер, демонтаж и перевозка. — Он повернулся к Осинцеву: — Ясно?
— Ясно, — сказал Назар.
— Ну, а у Ушакова как? — нетерпеливо спросил Володя.
— У Ушакова? У Ушакова, батенька мой, еще чище. Четырнадцать с половиной метров! — Возняков затряс над головой масластыми кулаками. — Четырнадцать с половиной! Диаспорового! И это в двух километрах отсюда. Вы представляете, какое месторождение мы вскрыли?!
Назар только быстро передвинул шапку на голове, а Володя свистнул.
— Во-во! Свистите! Общеголяли мы вас с Ушаковым! — захохотал Возняков. Он был безгранично счастлив и не умел того скрыть. — Теперь вашему участку тягаться да тягаться за ним.
— Везет Мокшину, — завистливо вздохнул Назар. — Опять скажет, что где он — там удача.
Возняков передернулся, будто ему плеснули кипятку за ворот, и вышел из тепляка. Володя с Назаром переглянулись, последовали за ним.
— Вот что, Осинцев, — срывающимся от внутренней злобы голосом сказал начальник. — Ты при мне впредь имени этого негодяя не называй. Понял? А то я не знаю, что могу сделать...
— Да что вы, Олег Александрович! — опешил Назар.
— Вот так. Запомни. Этого фашистского гада и его сподручных сегодня утром ликвидировали чекисты. Жаль живьем не взяли... Я б ему... за все... за Николашина...
Володя в который уже раз удивлялся начальнику. Он никогда не подозревал, что этот простодушный, вспыльчивый добряк способен на такую лютую, всепоглощающую ненависть.
Назар настолько оторопел, что вопреки своим правилам ничего не произнес.
— А вам обоим завтра ехать в Сосногорск, — все еще продолжая волноваться, сказал Возняков. — Утром отберем пробы, погрузим на полуторку — и с ходу в химлабораторию управления. Ни часа тянуть не будем.
— Так у меня же завтра демонтаж и перевозка, — напомнил Назар.
— Ерунда. Я сам прослежу за перевозкой, — отмахнулся Возняков. — А вам в город! За пробы головой отвечаете! Нигде никаких остановок. Образцы завтра же должны быть в лаборатории. Понятно?
— Понятно.
— Вот так. В управлении получите по доверенности кое-какие материалы — и сразу назад. Машина в партии нужна позарез.
Утром у Володи открылось сильное кровотечение. Незадолго до этого он неловко поскользнулся и ударился бедром о ящики с образцами. Пришлось обратиться за помощью к отцу. Тихон Пантелеевич туго перевязал рану и, поглядывая в окно на стоящую у ворот полуторку, незнакомым, неуверенным голосом спросил:
— Доедешь ли, сынок?
— Доеду, тятя. — Володю тронуло волнение, которого отец не смог скрыть, и неожиданно для себя он назвал отца, как в детстве, тятей.
— Смотри, Вовка, — вздохнул Тихон Пантелеевич. Сдается мне, что не на машине тебе сейчас трястись, а в постель ложиться надо.
— Нельзя мне в постель. Сам знаешь... Ничего, до Сосногорска дотяну, а там в госпитале покажусь, — пообещал Володя.
Он лежал лицом вниз на сундуке и даже прикрыл глаза от боли, раздирающей все тело.
— Покажись! Обязательно покажись. А то знаешь...
— Знаю, — сказал Володя. — Все знаю. Ружьишко-то вернули?
— Вернули. Как обыск вчера приехали делать, так и привезли.
— Все у него забрали? — Володе не хотелось называть имени квартиранта.
— Все. Сволочь. За кроватью под половицей тайник держал.
— И что там было?
— А бог его знает. По-моему, он заранее все в рюкзак сложил. Сажин сказывал только, что в какой-то банке цельная химлаборатория была. Я не видел. На работе был.