— В деревне что говорят?
— Всякое. Что надо, то и бают. Говорят, что наш квартирант своих прихлебателей хлопнул, а потом и сам себя решил. Даже свидетели объявились. Как же на деревне без этого! — Тихон Пантелеевич нервно хохотнул, с тревогой покосился на лежавшего сына. — Что-то на сердце у меня неспокойно. Не нравится мне твоя болячка. Впрямь доедешь?
— Доеду, — уверил Володя.
В дом вошли Возняков и Осинцев. Оба веселые, громогласные. Как ни больно было Володе, пришлось вставать и тащиться на кухню. На этот раз он не смог скрыть хромоту, и Возняков спросил:
— Ты что это еле шевелишься?
— Пустяки, — махнул рукой Володя. — Вчера ящички потаскал да ушибся сегодня, вот и побаливает с непривычки. Поездка как раз кстати. Покажусь на всякий случай в госпитале.
— Обязательно покажись, — согласился Возняков. — И садись в кабину.
— Ладно.
— Ну, на дорогу надо выпить! — объявил Возняков и выставил на стол бутылку с уже знакомой Володе жидкостью. — Путь неблизкий, а мороз на улице. Да и за наш успех. За будущий рудник! Как, стоит?
— Стоит, — охотно поддакнул Назар. — Чур, мне побольше. Как верховому. Все же в кузове ехать.
Возняков стал разливать спирт по стаканам. От радостного волнения у него подрагивали руки, и бутылка дробно постукивала горлышком по стаканам.
— Э-э... так и разлить добро недолго, — пожадничал Тихон Пантелеевич и потянулся к бутылке.
Возняков охотно отдал ее.
— Не могу, — счастливо улыбаясь, признался он. — Не могу. Волнуюсь. Пробы отправляем. Да сразу с двух участков. Здорово! Да?
— Здорово, — согласился Тихон Пантелеевич.
— Теперь все ясно, — продолжал блаженно улыбаться Возняков. — Теперь месторождение у нас в руках. Одного только до сих пор не понимаю — как диаспоровый боксит попал в реку.
— Это красный-то? — спросил Тихон Пантелеевич.
— Ну да.
— А чего тут неясного, — хмыкнул старик, — с обвалом.
— Каким обвалом?
— Скалы у реки, что возле ручья, видели?
— Видал. Даже осматривал.
— Так вот, те скалы раньше аж над самой рекой нависали. Их Волчьими клыками называли. Высоченные, крутые. Не то что ныне, с гулькин нос...
— Ну и что? — нетерпеливо спросил Возняков.
— Как что... — Тихон Пантелеевич степенно, с достоинством погладил тяжелый подбородок. — Когда мы Колчака из Заречья гнали, так каппелевцы на тех скалах пулеметы поставили. Ну, никак к селу не подойдешь. Хоть слева, хоть справа. Мы за рекой были...
— Но что случилось со скалами? — опять перебил Возняков.
— Что-что... — рассердился Тихон Пантелеевич. Он любил рассказывать о гражданской войне подробно, неторопливо. — Надоели нам эти пулеметы, мы и шарахнули по Волчьим клыкам из шестидюймовок. Цельная батарея беглым огнем.
— Ну?
— Вот и все. Через десяток минут эти самые клыки и обрушились в реку, вместе с колчаковцами. Село, стало быть, к вечеру освободили.
— Ну а скалы?
— Скалы... — Тихон Пантелеевич вспомнил о начале разговора. — Скалы чудные оказались. Особо средний клык. Широкий такой утес был. Я в бинокль как раз смотрел и, помню, сам удивился. Камень кругом серый, а пыль при обвале оказалась краснехонькой. Потом разглядел хорошенько, когда дома очутился. Поперек того места, откуда утес отвалился, красного камня пласт ну шириной метра в три был...
— Мы ведь там все оползали! — удивился Возняков. — И никакого красного пласта в обнажениях не обнаружили.
— Так как его увидишь, — усмехнулся Тихон Пантелеевич. — Завалило его. В тот же год. Вся щебенка, что наверху была, а то и целые глыбы потом тоже вниз сползли. Дожди, помнится, сильные были. Я по ранению в селе задержался. Так, почитай, каждый день на этих Волчьих клыках грохотало. Все оползни да обвалы были. Бабы ребятишек туда не пускали. Боялись.
— А где же завал в реке? — спросил Возняков.
— Разобрали. Сразу после гражданской. Всю щебенку и глыбы разобрали. Хороший бутовый камень был. Я тоже для кузницы материал там брал. Помню, красные камни попадались. Мы их не брали, выбрасывали. Потому порода незнакомая, ненадежная...
— И не могли вы обо всем этом раньше рассказать, — протяжно вздохнул Возняков. — Мы бы...
— А меня никто не спрашивал, — насупился Тихон Пантелеевич. — Вы ведь ученые. У вас свои дела. Вы с нами о них не говорите...
— Вот чертовщина! Действительно, надо было получше опросить всех старожилов... — огорчился Возняков. — А мы побеседовали с несколькими стариками — и все. Сказали, что красного камня нигде не видели, мы и махнули рукой...
— В гражданскую войну мужиков в селе, почитай, совсем не было. Все в лесу. А тех, что оставались, беляки порешили, — сердито сказал Тихон Пантелеевич. — Батю моего тоже... Да и вообще народу в селе мало было. Партизанское гнездо. Семьи у многих по соседним деревням хоронились. Уж после двадцатого года возвращаться стали...
— М-да... Все равно, прозевали мы тут, — махнул рукой Возняков. — Да и я, дуралей, додумался поручить повторный сбор сведений у населения Мокшину... — Он помолчал, потом сказал Володе: — Теперь я все понимаю. Все! — Возняков схватил широкий кухонный нож, постучал ногтем по лезвию. — Вот. Видели? То рудное тело. Представьте себе, что линия разлома пришлась как раз на кончик ножа. Маленький осколочек месторождения попал за зону сброса и дал о себе знать обломками в реке. Все просто. А мы тыкались вокруг этого осколочка и, естественно, никак не могли его нащупать. Летом мы обязательно обследуем выход пласта. Вы покажете нам, Тихон Пантелеевич, то место?
— Не трудно.
— Пора ехать, — напомнил Назар Осинцев.
— Да-да, — спохватился Возняков. — Пора, давайте выпьем. Счастливой дороги. Счастливых анализов!
Все чокнулись, выпили. Похрустывая ядреным соленым огурцом, Володя рассеянно глядел в окно. И вдруг вздрогнул от неожиданности. По противоположной стороне улицы шла Надя. Она была, как всегда, в полушубке, розовощекая. Надя несколько раз оглянулась на стоявшую у ворот полуторку, замедлила шаги.
— Чего это ты там узрел? — заметил Володино оцепенение Назар.
— Да так.
Назар глянул в окно.
— А! Мокшина нет, а следователи все еще что-то ищут, — сказал он Вознякову. — Уж не вас ли?
— Нет, — беззаботно отмахнулся тот. — Нас они теперь оставили в покое. Занимаются своими прямыми обязанностями. Кто-то с лесозавода пиломатериалы ворует, так опрашивают в селе всех застройщиков. Выявляют, у кого покупали доски.
— А я думал, что-нибудь этакое... — Назар покрутил пятерней перед носом. — На Володьку посмотреть, так он вроде бы жар-птицу увидел.
Володя поспешил отвернуться от окна.
— Ну, пора в путь! — скомандовал Возняков. — Удачи вам. Зайдешь, Осинцев, к моим, скажешь, что я скоро приеду.
— Когда?
— Скажи, что скоро, — вздохнул Возняков. — Может быть, в этом месяце...
— Ладно. Совру. Но это в последний раз.
— Ну что ты, Назар! Ей-богу же, поеду...
Выйдя из ворот, Володя опять увидел Надю. Она стояла возле одного из домов и внимательно разглядывала новую тесовую крышу. Володе показалось, что делает это она без всякого интереса, просто так, а на самом деле ждет, когда он подойдет к ней. Расстояние было невелико, но Володя сразу понял, что проковылять эти двести — триста метров заснеженной дороги ему сейчас не по силам. Перетянутая тугой повязкой рана горела и ныла, от нее растекалась по всему позвоночнику и правой ноге острая, рвущая боль. Придерживаясь за борт грузовика, он помахал Наде. Она не ответила, только склонила голову, издали разглядывая Володю.
«Подумаешь, царевна Несмеяна... — обиделся Володя. — Их величество не желают здороваться!»
Он сердито рванул дверцу и, стиснув зубы, чтобы не застонать, неуклюже полез в кабину.
Когда полуторка тронулась, Володя не удержался, снова помахал Наде. На этот раз девушка вскинула руку над головой. Володя вымученно улыбнулся ей сквозь автомобильное стекло и крикнул: — Мы в Сосногорск!
Надя ничего не услышала. Она посмотрела на Володю сердитым, недоумевающим взглядом и исчезла из поля зрения. Шофер дал газ, грузовик лихо рванулся вперед, оставил где-то позади стоявшую на краю дороги девушку. Кабину сильно затрясло, и у Володи потемнело в глазах. Путь до Сосногорска показался ему бесконечно долгим. За время пути он несколько раз терял сознание и, обретая его вновь, каждый раз удивлялся, что не вышиб головой лобовое стекло. В отяжелевшем сознании все перемешалось: и действительное, и прошлое. То он начинал опасливо коситься на хмурое небо, ожидая очередного налета немецких самолетов, а то вдруг начинало казаться, что все происшедшее с ним в последнее время: Новгородский, Надя, Мокшин, вскрытие пласта боксита — это не реальность, а события и люди из долгого, беспокойного сна, что ничего и никого фактически не было — продолжается та самая бесконечная осенняя дорога от Ливен до Ельца, по которой везет раненого лейтенанта Огнищева тряская армейская «санитарка».
Шофер полуторки в конце концов заметил состояние Володи и с сожалением сбавил скорость. — Болит? Поедем потише...
— Не надо тише. Жми, — глухо сказал Володя. — Теперь все равно. — Ему было действительно все равно. Любой толчок, хоть слабый, хоть сильный, причинял одинаковую боль.
Шофер внимательно посмотрел на побелевшее, усыпанное росинками пота лицо Володи и изо всей силы нажал педаль акселератора.
Разгружать пробы в лаборатории Володя уже не смог. С этим делом Назар управился один. Поглядев на Володю, он сразу все понял и без обычных словоизлияний полез в кузов за ящиками с образцами. Шофер помог ему.
В лаборатории Назар пробыл недолго. Через четверть часа он уже вынырнул из-за широкой застекленной двери и крикнул шоферу: — В госпиталь!
— Отставить, — тихо сказал Володя. — Нам же надо в управление...
— Какое к черту управление! — взорвался Назар. — Ты на себя посмотри. На тебе же лица нет!
— Теперь все равно... — Володя попытался улыбнуться. — Теперь все равно. Часом позже, часом раньше — один ответ... Растрясло меня. А ты успеешь в техснабе все материалы выписать. Значит, завтрашний день выгадаете. Погрузитесь с утра — и домой. Чуешь?
— Ты что, ошалел, что ли? — поразился Назар. — Погляди-ка... У тебя штанина от крови промокла, а ты...
— Поехали в управление! — сердито скомандовал Володя и с треском захлопнул дверцу.
Шофер только покачал головой.
Но в управление они все же не успели. Рабочий день кончился. Из парадных дверей пятиэтажного, полукруглого здания группками и в одиночку выходили люди. Назар суетливо пометался у входа и огорченно махнул рукой.
— Говорил же... — плачущим голосом сказал он Володе. — Впустую гнали через весь город.
В это время Назара кто-то узнал. Тотчас к ним подошли еще несколько человек. Все они по-приятельски здоровались с Осинцевым, и Володя невольно позавидовал своему шумливому товарищу. Оказывается, в управлении Осинцева знали многие. Вскоре, однако, вокруг Назара собралась такая большая толпа, что Володя стал недоумевать. Что-то не похоже было, чтобы все эти жадно слушающие говорливого буровика люди были его приятелями. Володя прислушался и все понял. Узнав, что маленький курносый паренек только что приехал из зареченской партии, сотрудники управления хотели убедиться в достоверности слухов о событиях, происшедших там.
«Эге! Кажется, здесь уже все знают», — отметил про себя Володя и не стал торопить польщенного вниманием толпы Назара.
— Точно! — вдохновенно говорил Назар. — Сам видел. Всех троих мертвыми везли. Весь поселок видел. Этот подлюга Мокшин своих холуев прикокал, а как сам в капкан попал, то и себе пулю в лоб пустил.
Самым удивительным было то, что никто не усомнился в словах Осинцева. Люди были серьезны, ни на одном из лиц Володя не увидел и тени недоверия. Володя обратил внимание на высокого, полного мужчину, одетого в поношенное кожаное пальто. Тот стоял в стороне, спиной к рассказчику, будто ему не было до него дела, но смуглое крупное лицо его тоже было полно напряженного внимания.
«Ишь ты! — подумал Володя. — Любопытный, а солидности терять не хочет. Вроде бы его и не касается».
Володя хотел окликнуть Назара, но в это время мужчина в кожаном пальто подошел к машине.
— Скажите, — вежливо спросил он шофера, — а сам Возняков цел?
— Что ему сделается! — удивился тот.
— Да ведь такие страсти рассказывают... — приятно улыбнулся незнакомец. — Прямо не верится. Говорят, чуть ли не канонада настоящая была...
— Никакой канонады не было, — сухо сказал шофер. — Просто стрельнули несколько раз — и все дела.
— А товарищ ваш вон рассказывает такое, что дух захватывает.
— Слушайте вы его больше! — буркнул шофер.
— Что, преувеличивает? Я так и думал, — снова улыбнулся незнакомец и снисходительно посмотрел на разглагольствующего Назара. — Молодость! Ничего не попишешь... Ей только подай что-нибудь необычное... Хотя все мы такими были.
— Как раз необычного ничего и нет. Война! — неохотно откликнулся шофер, человек в кожаном пальто ему явно не нравился. — Там больше гибнет.
— Да-да, — поспешно согласился незнакомец. — Конечно. Но то там, а то здесь. Что, и вправду троих убили?
— Правда.
— И за что?
— А бог их знает. Шпионы, говорят.
— Что, у них радиостанция была, оружие?
— Откуда я знаю, — рассердился шофер. — Ничего, говорят, у них не нашли. Все, гады, успели уничтожить. И вообще... Здесь не справочное бюро. Пойдите куда следует и узнайте, что вам требуется...
В свете электрических фонарей красивое лицо незнакомца удивленно вытянулось, он сразу отошел от машины.
— Ходят тут всякие, — проворчал шофер, — сплетни собирают. Тыловые крысы! — И заорал, встав на подножку: — Эй, Осинцев, поехали!
Назар, как подстегнутый, вылетел из толпы.
Полуторка тронулась. Ее затрясло на разбитой булыжной мостовой, и у Володи снова потемнело в глазах. Когда он увидел освещенные окна большого знакомого здания госпиталя, силы окончательно оставили его. Он не сдержался и застонал. Впервые за всю дорогу.
16. СНОВА БУДНИ
В госпитале Володя пролежал более двух месяцев. Именно пролежал, так как после повторной операции его снова загипсовали и надолго уложили в постель. В поврежденной осколком тазовой кости оказалась большая трещина. Снова очутиться на узкой, жесткой госпитальной койке было неприятно, но делать было нечего — пришлось смириться. Правда, скучать не приходилось. То и дело кто-нибудь навещал.
Два дня подряд приходил Новгородский, но серьезного, делового разговора так и не получилось. Все время кто-нибудь мешал. Здание было до отказа набито людьми. Не было ни одного свободного уголка, где бы не стояли белые госпитальные койки, не суетились утомленные женщины в измятых халатах. Но Новгородский, казалось, и не искал встречи с глазу на глаз. Он привычно улыбался, справлялся о здоровье и ничего не говорил о деле. По веселым репликам капитана Володя догадывался, что операция завершена удачно. В последний раз, прощаясь с Новгородским, он сказал:
— Ну, пожелаю вам удачи, Юрий Александрович. Если в чем напортачил, то не сердитесь. На фронте постараюсь исправиться.
— Вы уверены, что вас признают годным к строевой?
— А как же! — Володя бодро потряс правой ногой. — Профессор вчера сказал, что из меня получится не только добрый солдат, но даже классный футболист.
— Вот как! Это хорошо, — широко заулыбался Новгородский. — Думаю, что не обойдете нас после выписки, — сказал он, прощаясь. — Зайдете поговорить?
— Не знаю. — Володя пожал плечами. — Смотря как сложатся обстоятельства. Могут сразу отправить в запасной полк, а то еще куда-нибудь. Лучше всего, если попаду в команду, отправляющуюся в действующую армию. Терпеть не могу тыловой канители.
— В свой полк уже потеряли надежду вернуться?
— Да нет. Написал ребятам, — признался Володя. — Да только ответа что-то нет. Из-под Тулы последний раз писали. Сами понимаете.
— Понимаю, — сказал Новгородский.
Улыбающееся лицо Новгородского обмануло Володю. На самом деле настроение у капитана было скверное.
Утром его вызвал к себе полковник Костенко и сказал столько неприятных слов, что Новгородскому стало не по себе. Главная неприятность заключалась в том, что полковник действительно оказался прав, и оправдываться капитану было нечем.
А все из-за Задориной. Новгородский в самом деле счел ее сообщение о Попове не заслуживающим внимания. Почему так случилось — капитан сам толком не понимал. Наверное, потому, что мысли его тогда были заняты предстоящей операцией.
На оперативном совещании у полковника, где была проанализирована успешно проведенная первая часть задания, Новгородский все же доложил о подозрениях Задориной. Доложил не потому, что разделял их, а потому что было положено докладывать обо всем. Участники совещания разделили точку зрения капитана — отнеслись к предположениям молодого следователя довольно скептически. Даже сам Костенко нашел доводы девушки легковесными. Тем не менее полковник почему-то насторожился и приказал Новгородскому собрать о Попове все необходимые сведения в тресте «Сосногорсклес», откуда механик был командирован на Хребетский лесозавод.