Мир и спокойствие царят только на нашей боксерской площадке. Тут мы полные хозяева. Правда, на наш ринг косятся гимнасты. Они тренируются рядом, и деревянный помост, на котором установлен ринг, заставляет их облизываться. Ведь на помосте, устланном кошмой и брезентом, можно отлично отрабатывать вольные упражнения!
Но гимнасты — народ выдержанный, терпеливый. Они понимают, что если мы сами друг друга не жалеем, разбиваем носы и ставим фонари, то что сможем сотворить с чужими? Однако гимнасты все же пользуются рингом. В наше отсутствие.
Тени стали длиннее, стадион ожил. Смотрю на часы: пора! Пора на тренировку. Мне видно, как тренер Мирзаакбаров со связкой боксерских перчаток шествует на нашу площадку.
Тренировался я с увлечением. Скоро предстоит поездка на окружные состязания, и, вполне естественно, мне хочется хорошо подготовиться к таким ответственным выступлениям. Согласно положению на соревнования допускаются спортсмены только первого разряда. Занимающихся боксом у нас много, но перворазрядники только я и лейтенант Омаров. Командир части разрешил нам тренироваться на городском стадионе вместе с гражданскими спортсменами. Этого добился Никифоров. Он хотел, чтобы на окружные состязания мы вышли в отличной форме.
Я обрабатываю кулаками тяжелый боксерский мешок, набитый песком и опилками, прыгаю со скакалкой, веду бой с воображаемым противником, то есть мысленно представляю перед собой соперника, и с удовольствием колочу пневматическую грушу. Отличный спортивный снаряд для отработки ловкости, резкости и точности!
Я бью три раза левой, потом три раза правой. Груша, стукаясь о щит, выбивает ритмичную дробь. Затем ускоряю темп, увеличиваю нагрузку на все тело. Бью два раза левой, два раза правой. Потом раз — левой, раз — правой. При каждом ударе необходимо делать поворот корпусом. Удар начинается снизу, с ног. Чуть подавшись вперед, стою на носках, которые напряжены и работают, как пружины, заставляя двигаться все тело, мягко и быстро поворачиваться в согласованном ритме, чем-то похожем на танец. Я ничего не вижу, кроме стремительно качающейся груши, ничего не слышу, кроме дробных ударов. Как приятно сознавать свою силу, ощущать согласованную работу тренированных мышц рук, ног, всего тела, когда, послушные твоей воле, они выполняют сложные движения, выполняют экономно, стремительно, точно!
— Тайм! — командует Мирзаакбаров и смотрит на секундомер.
Секундомер висит на шее, как медальон. Тренировка идет по раундам. Три минуты работы — минута отдыха. Как на ринге. Организм должен привыкать, приспосабливаться к нагрузкам и отдыху.
Поднимаю руки вверх — вдох, опускаю — выдох. Боксеры расслабленной походкой ходят по площадке, отдыхают, насыщают организм кислородом.
Анвар Мирзаакбаров снует по площадке. Он использует каждую минуту отдыха для того, чтобы дать боксерам задание на очередной раунд, указать на ошибки, подсказать пути их исправления.
Тренер, обнаженный по пояс, в одних бриджах и тапочках на босу ногу, привлекает внимание зрителей. Около боксерской площадки всегда зрители. На него приятно смотреть. Кстати, я заметил, что он всегда без майки, как бы наглядно демонстрирует благотворное влияние физической культуры на человеческий организм. У него смуглое тело, развитая мускулатура. По его рельефным мышцам можно свободно изучать анатомию. Они легко перекатываются под тонкой кожей. Проводись у нас конкурсы красоты, Анвар, бесспорно, находился бы в числе призеров. Многие парни, желая стать такими, как он, идут в боксерскую секцию.
Эта секция самая многочисленная. Но мало кто знает о том, что рельефные мышцы и красивый торс Анвар выработал отнюдь не боксерскими упражнениями. В течение ряда лет — а начал он еще будучи студентом Ташкентского техникума физической культуры — Мирзаакбаров увлекается гантельной гимнастикой, хотя некоторые тренеры утверждают, что такие упражнения не повысят мастерство боксера. Но за последнее время поклонники этого простого и эффективного вида физической культуры добились некоторых успехов. В печати все чаще и чаще стали публиковаться статьи о гантельной гимнастике, которую бойкие журналисты переименовали в атлетическую гимнастику.
Так что теперь у нас появилось несколько гимнастик. Есть спортивная гимнастика, или, точнее, снарядная гимнастика, художественная гимнастика и новая — атлетическая. Мне, честно говоря, все равно, суть не в названии. Главное в том, что этот вид спорта входит в нашу жизнь. Я убежден, что за ним будущее. И эту истину не надо доказывать, она очевидна. Физическая культура с каждым годом все больше и больше входит в жизнь народа, она проникает в самые отдаленные уголки страны, захватывает все новые и новые слои населения. Даже здесь, в Средней Азии, где женщины когда-то носили паранджу, сегодня на городском стадионе рядом с мужчинами тренируются девушки-узбечки. Спорт нравится всем. Однако не все могут достигнуть в нем высоких результатов, стать чемпионами, рекордсменами. Есть люди, которые занимаются просто для себя, для укрепления здоровья. Их никакие результаты не интересуют, кроме одного — стать сильным, приобрести красивое телосложение.
После тренировки спортсмены спешат в душ. Моемся, чистимся — и в парк, на танцплощадку.
Духовой оркестр наш — знакомые ребята, ракетчики, играют вальс. Я люблю танцевать, люблю и наблюдать за танцующими. Мощенко, не теряя времени, с ходу пригласил девушку в скромном белом платье и скрылся в толпе вальсирующих.
Я пристроился у решетчатой ограды. Танцы, говорят, раскрывают человеческое нутро. Посмотришь на танцующего, на его лицо, на руки, как он держит себя, понаблюдаешь за его ногами, и можно безошибочно определить его характер, его склонности, его воспитание.
— Ты что скучаешь? — спрашивает Петр. — Я не узнаю тебя!
А мне вовсе не скучно. Я слежу за… ногами. Их много, и каждая пара спешит рассказать мне о своей жизни. Вот эти, которые лениво передвигаются в такт музыке, пришли сюда от нечего делать, пришли потому, что больше некуда идти. А эти, поджарые, стянутые туфлями с плотной подметкой, явились сюда как на работу. Они не пропустят ни одного танца. Им безразлично, как танцевать, лишь бы не стоять. Мимо меня проплывают полные ноги, обутые в дорогие модные туфли. Они движутся плавно, экономно, с достоинством несут свою даму, которая отдается пленительному волшебству танца и, мечтательно закрыв глаза, чувствует себя юной, красивой и неотразимой. Рядом грациозно исполняют па действительно красивые ножки. Сколько в них прелести! Как они чувствуют музыку! Я слежу за ними, но их закрывают другие, наглые и вульгарные. Они бесстыдно подрагивают в модном кривлянии!
Разные ноги, разные характеры разные дели преследуют в танце. Одни пришли на первое свидание и робко следуют за партнерами, другие, влюбленные, беззаветно жертвуя собой, сносят все обиды, сами идут под тяжелые подошвы мужских ботинок. А эти осторожны и выжидательны, держатся на почтительном расстоянии от щегольских туфель случайного партнера и смотрят, смотрят по сторонам, кого-то ищут, ищут и не находят… Движутся, движутся пары ног в ритме танца, и шуршание подошв, кажется, заглушает музыку.
Я не танцую. Здесь, на этой танцплощадке, среди городских парней и нарядных девушек, чувствую себя стеснительно. Я робок и неуверен. Зарыка говорит, что я по всем статьям подхожу к идеалу «современного героя», только мне не хватает того, что есть буквально у всех столичных парней, — вежливого нахальства.
— Будь и в жизни, как на ринге. Там ты вежлив и все-таки даешь в морду!
Я обрываю его:
— Бокс не драка!
— Кто это опровергает? — Он пожимает плечами и поучает: — Пойми же ты, что вежливость в сочетании с нахальством придают уверенность!
Может быть, он и прав. Я не могу просто так, как другие, развязно подойти к девушке и с небрежной самоуверенностью пригласить на танец. Почему-то долго не решаюсь подойти к той, которую хочется пригласить, а когда все же решаюсь и делаю первые шаги, то оказывается, что уже поздно, ее увели другие. А если и подойду первым, то страшно смущаюсь и не могу выдавить из себя нужные слова. Возможно, оттого, что боюсь получить отказ. Отказ меня убивает на месте, и неприятная горечь долго не проходит. Поэтому я обычно редко танцую, чаще наблюдаю.
Но разве знал я тогда, что где-то рядом, на танцплощадке, есть девушка, которая следит за мной, которая ждет, чтобы я подошел к ней?
Среди ночи взвыла сирена.
— Тревога!
Сна — как и не бывало. Отбрасываю одеяло и со второго этажа двухъярусной койки прыгаю вниз. В казарме кромешная тьма. Быстро хватаю свои сапоги. В темноте и спешке легко перепутать и надеть чужие.
Каждая секунда на учете. Торопливо натягиваю гимнастерку. Зарыка толкается задом и громко ругается:
— Дневальный! Что случилось? Почему нет света? Спишь, что ли?
Из дальнего конца раздается спокойный голос старшины Тануковича:
— А ты одевайся на ощупь! Привыкай к боевой обстановке!
За окном горит электрический фонарь. Значит, свет есть. Значит, его выключили в казарме специально, чтобы мы учились действовать в любой обстановке.
Зарыка и Мощенко уцепились за один сапог.
— Отдай, Женька, это мой!
— Нет, мой!
В казарме шумно. Покрывая шум, звучит бас старшины:
— Торопись, ребята!
Застегивая на ходу ремень, выбегаю в коридор. Хватаю свой автомат, подсумок с патронами, противогаз — и на выход.
Ночь обдает свежестью и прохладой. Темное небо кажется огромной мишенью, изрешеченной пулями. Капитан Юферов стоит под фонарем и держит в руках секундомер. Солдаты поспешно выстраиваются у крыльца.
— Смирно! — командует Мощенко и спешит первым доложить капитану о том, что его расчет, поднятый по тревоге, готов к выполнению любого задания.
— По машинам!
Через несколько минут мы уже находимся далеко от военного городка. Бронированные вездеходы идут с большой скоростью. Поеживаясь от встречного ветра, мы теснее прижимаемся плечами друг к другу. Однообразный ровный гул мотора клонит ко сну. Машины идут с погашенными фарами.
Покачиваясь в ритм движению, солдаты на задних сиденьях спят. Я не могу спать в машине. А жаль. Надо уметь использовать для отдыха каждую спокойную минуту. Впереди — тяжелый день.
— Корж, подвинься! — просит Зарыка.
Отодвигаюсь. Он согнулся и начал стаскивать сапог с правой ноги.
— Ты что, плохо намотал портянку?
— Тише! — шепчет Зарыка. — Лучше помоги. Жмет, проклятый!
Опускаюсь на корточки, чтобы помочь ему стащить сапог, и чуть не вскрикиваю от удивления: на его правой ноге надет левый сапог!
— Ты что, перепутал?
— Да нет, — шепчет Евгений. — У меня оба — левые.
— Оба левые?
— Тише ты! Конечно оба. Не десять же!
Мне совсем не смешно. Я ищу глазами второго мученика. У кого же два правых?
Впереди, на первой скамье, согнувшись, кряхтит Мощенко. Стянув сапог, сержант сует его под скамейкой Зарыке.
— Возьми, зануда, свое табельное имущество.
Они торопливо обмениваются сапогами.
— Менка без переменки, — ехидничает Чашечкин.
В районе полевых занятий нас встретила кухня. Один вид походного котла сразу придал нам бодрости и подвысил настроение. Команду «На завтрак становись» выполняем моментально.
У кухни выстраивается очередь. Повар, в лихо сдвинутом набекрень белом колпаке, накладывает в солдатские котелки гречневую кашу и поливает мясной поджаркой.
Располагаемся прямо на земле, попарно. У нас с Зарыкой котелок на двоих.
— Корж, держи ложкой свою часть каши, — предлагает Евгений. — Сначала я свою съем, а потом ты будешь.
— Женька, это не суп, на каше не выгадаешь.
— Жалко, — притворно хмыкает Евгений.
Мы быстро работаем ложками. Потом, обжигаясь, пьем сладкий чай вприкуску с хлебом.
Покончив с завтраком, солдаты растянулись на земле. Зарыка вытащил из кармана небольшую книжицу. Он всегда носит книги с собой. Я прочел название: «Ракеты».
— Интересная?
— Нужная. Технику надо знать, мой мальчик. Вот скажи, когда в прошлой войне была запущена первая боевая ракета?
Я знаю, что спорить с Зарыкой по вопросам истории и тем более по техническим вопросам бесполезно. И отвечаю, что, мол, не хочу повторять того, что всем давно известно.
— А ты повтори. Повторение — мать учения.
— Отстань!
— Ты просто не знаешь.
— Не мешай моему желудку заниматься осмыслением пищи. От твоих бородатых вопросов у него может испортиться настроение.
— Вполне сочувствую. Только ты, Корж, разъясни, пожалуйста. Это только у тебя или у всех боксеров?
За спокойным и вежливым тоном скрывается какая- то ловушка. Я ее предчувствую, но разгадать не могу. И отвечаю неопределенно, пожав плечами:
— А ты, Евгений, собственно, о чем?
— Ну, о том самом, что в твоей голове. О сером веществе.
— Ах вот ты о чем! О сером веществе, значит.
— Ну да. О сером веществе, о мозге. Они что, Корж, только у тебя в желудок перебазировались или у всех боксеров?
— При чем тут бокс?
— Ты же сам сказал, что твой желудок занимается осмыслением пищи. А, как установлено наукой, думать можно только мозгом. Вот я и делаю элементарный вывод: боксеров слишком часто бьют по голове, и они, чтобы уберечь свои мозги, прячут их в животе. Верно?
На лице Зарыки наивность. Но я вижу, как радость клокочет в его сердце и он еле сдерживает довольную ухмылку. В нашу сторону поворачиваются солдаты, прислушиваются.
— Замолчи, — прошу я.
— Мальчик мой, не повышай голоса. Это принесет тебе двойной вред: ты надрываешь голосовые связки и подрываешь свой авторитет.
Зарыку теперь не остановить, Нужно срочно менять тему. И я спешно отвечаю на его первоначальный вопрос:
— Первая боевая ракета была запущена немцами. Тринадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года фашисты запустили реактивный беспилотный самолет-снаряд Фау-1. Эти ракеты относятся к классу «земля — земля». Гитлеровцы их использовали для бомбардировки южных районов Англии и Лондона. Вам понятно, товарищ Зарыка?
— И это все, товарищ Коржавин?
— Нет, не все. Первую баллистическую ракету Фау-2 класса «земля — земля» также запустили гитлеровцы. Это произошло утром восьмого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года. В местечке Вассенар, что неподалеку от голландской столицы Гаага. Ракеты произвели огромные разрушения и ударили по нервам флегматичных англичан. Моральное воздействие ракет было потрясающим. И не только в Англии. Во многих странах военные специалисты начали шевелить мозгами в области ракетостроения. За последние годы ракетная техника шагнула далеко вперед. В заключение краткого исторического обзора могу сообщить, что один из изобретателей ракеты Фау-2 профессор Вернер фон Браун сейчас жив. Этого убийцу тысяч мирных жителей, этого фанатичного приверженца гитлеровской фашистской партии с радостью приняли американцы. В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году эсэсовец Вернер фон Браун принял гражданство США и, как известно из газет, трудится для своих новых хозяев с таким же рвением, как и для Гитлера. Его адрес: штат Алабама, испытательный полигон управляемых снарядов. Там, в бетонированном каземате, фашист Вернер фон Браун потеет над созданием новых мощных ракет, из кожи лезет, чтобы догнать советских ракетостроителей. Вот так, товарищ Зарыка. Книжки читать надо.
Зарыка зааплодировал:
— Браво, рядовой Коржавин! Браво! Ваши познания обширны, но… — Он поднял палец. — Но весьма односторонни. Весьма!
— Что?
— Односторонни, говорю. За них больше тройки не поставят. Тройка и то слишком много. Вот так. Книжки читать надо, товарищ Коржавин.
— Это ты от зависти.
— Нет, объективно.
— От зависти.
— Да нет же! Ну чему мне завидовать? Твоим односторонним знаниям? Ты же упустил, мой мальчик, самое главное.
— Главное?
— Конечно. Ты заглянул далеко в чужие страны и забыл о земле, на которой стоишь.
— А при чем все это?
— А при том самом. Первыми — заруби себе на носу! — первыми в Отечественной войне применили боевые ракеты мы. Мы — советские войска. И произошло это не в сорок четвертом году, а в сорок первом. Точнее — пятнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года. Так сказать, на три года раньше фашистов.