Родин сидел на лавочке у подъезда и читал газету. Вернее, делал вид, что читает, а на самом деле приводил в порядок мысли, пытаясь систематизировать то, что ему а Климову удалось узнать о Крайникове — его образе жизни, привычках, склонностях, и, исходя из этого, выработать линию поведения в общении с этим далеко не ординарным человеком. «Крайников для нас — темная лошадка, — сказал Красин, провожая Родина на задание (проводы, естественно, были относительные. Родин по-прежнему должен был ходить на работу, систематизировать полученный материал, но от своих прямых обязанностей сыщика он все-таки был отстранен). — Прижать его трудно. Ни одного вещественного доказательства. В чем мы его можем обвинить? В том, что он знаком с Корном? В том, что он изредка получал от него посылки с тряпьем? Да он и отрицать этого не будет. Да, скажет, знаком и посылки получал, а разве это возбраняется? Так что, Александр Григорьевич, ищи…» — «Найдем, — сказал Родин. — Даже змея след оставляет». — «Есть твари страшнее змей. Каракурт! Знаешь, что это такое?» — «Черный паук». — «Что черный — твоя правда, а сущность его такова: самка после брачной ночи сжирает самца». — «Не приведи господь!» — «То-то и оно. Так что ищи, копай, постарайся понять, где, когда, при каких обстоятельствах он впервые преступил закон? Где и когда сложилась ситуация, в которой он почувствовал себя как рыба в воде?»
У обочины дороги, мягко затормозив, остановилась «Волга». Родин сложил газету, встал. Из машины ему навстречу вышел Крайников, представился, усадил гостя на заднее сиденье, вежливо бросив при этом: «В тесноте, да не в обиде», и спросил:
— Вы тоже хоккеем увлекаетесь?
— Нет, — ответил Родин, почувствовав некоторый сарказм в вопросе. — Это мой брат с ума сходит. А я — от скуки холостяцкой жизни.
— Играешь? — спросил Швецов Славу.
— За дубль «Спартака».
— Молодец! — Швецов поймал недоумевающий взгляд Евгения Евгеньевича и зло отчеканил: — В наше время любая профессия в почете.
— Поэтому ты выбрал цирк?
Швецов покрутил головой, словно он был в тугом воротничке и этот воротничок невыносимо резал ему шею.
— Если откровенно, то надоели мне эти фляги до чертовой матери! Как скоморох! А главное — это сейчас никого не интересует. Зритель ждет не дождется, когда твой номер закончится. Ему барда, битла с гитарой подавай, экстрасенса, что-нибудь такое?.. — Он покрутил в воздухе рукой. — Чтобы нервы щекотало.
— Тебе не хватает устойчивости, — сказал Евгений Евгеньевич.
Швецов вопросительно взглянул на него.
— Бальзак считал, что мужчина — источник движения, а женщина — устойчивости…
— Так то Бальзак! Гений!
— Первый рая вижу артиста, который недоволен своей профессией, — сказал Родин. — Они ведь сродни детским врачам — те искрение любят свою работу.
Ему никто не ответил. Алена задумалась о выборе профессии, Слава — о том, как сыграет в предстоящем матче Ларионов, а Швецов угрюмо молчал, уткнувшись в воротник плаща.
На стадионе Родин сел рядом со Швецовым. Он интуитивно чувствовал, что танцевать придется от этого парня, и старался закрепить знакомство.
Матч начался вяло. Игра преимущественно шла в центре поля, и издали казалось, что игроки ткут какой-то замысловатый, пока еще никому не понятный узор. Правда, было несколько опасных прорывов, но они как внезапно вспыхивали, так внезапно и гасли — защита работала четко.
В перерыве Родин пригласил Швецова выпить пива. Тот нехотя согласился. За ними увязался Славка. Вокруг буфета бушевала толпа жаждущих. Слава нырнул в самый водоворот и через минуту предстал перед изумленным братом с бутылками и бутербродами.
— Порядок! — сказал он весело.
Швецов одобрительно взглянул на Славу и принялся разливать по бумажным стаканчикам пиво.
— Я пас, — сказал Слава. — Пиво — напиток мастеров.
— Совсем не пьешь? — спросил Швецов.
— Только молоко.
— Полезное воздержание. — Швецов залпом осушил свой стаканчик и наполнил его снова. — Часто оно оборачивается страстью.
Вторая половина игры протекала бурно. Команды взорвались. На трибунах поднялся невообразимый гвалт, замелькали наспех скроенные транспаранты, призывающие к победе. Первыми в атаку бросились канадцы и дважды добились успеха. Казалось, игра сделана. Канадцы успокоились и попытались перевести игру в спокойное русло. Но не тут-то было. Шайбу передали Ларионову, но он, заметив сзади своего игрока, пропустил ее. Бросок! Трибуны радостно взревели. Шайба врезалась в сетку. Комбинация была красивой и эффектной. Швецов непроизвольно ткнул в бок Родина.
— Видел! Вот это класс! Пас без паса. Золотая голова!
Славка восторженно выл и орал что-то нечленораздельное. Алена хлопала в ладоши. Невозмутимое спокойствие хранил только Евгений Евгеньевич, искренне стараясь вникнуть в смысл происходящего и понять, что привело людей в такое неистовство.
Матч закончился со счетом 3:2 в пользу сборной СССР.
— Впечатляющее зрелище, — сказал Евгений Евгеньевич, когда усаживались в машину, осмотрелся и, не заметив ни племянницы, ни Славы, спросил:
— А куда молодежь исчезла?
— Они не вернутся, — ответил Родин. — Ушли знакомиться со знаменитостями.
В перерыве Родин попросил брата, чтобы после матча он испарился. И желательно с Аленой. Слава вытаращил глаза и сказал, что не понимает, как может испариться человек без монеты в кармане. Пришлось откупиться.
— Вот как! — сказал Евгений Евгеньевич. — Ну бог с ними. — И он осторожно тронул машину с места.
— Хоккей есть хоккей, но сегодня нас, по-моему, интересует совершенно другой вопрос — проблема быта молодой семьи, — сказал Родин, пытаясь направить беседу в нужное ему русло.
— Да, — кивнул Крайников. — Как у вас со временем?
— Свободен.
— Может, заедем ко мне? У меня там коньячок остался…
— Не возражаю.
Вечер прошел как нельзя лучше. Евгений Евгеньевич расчувствовался, размяк, вспоминая молодость, былые увлечения, сетуя, что молодежь нынче не та… Швецов смешил анекдотами в чуть не до колик довел обоих рассказом о том, какой необыкновенный скандал он закатил своей бедной маме, узнав от бабки, что та во время беременности чуть было не решилась сделать аборт. Родин больше слушал, вставлял остроумные замечания, вспоминал забавные случаи из собственной практики. В общем, все остались довольны, обменялись адресами, телефонами, обещали не пропадать.
Ночь стояла лунная, безветренная, и Швецов, выйдя из квартиры на улицу, с удовольствием глубоко вздохнул и предложил прогуляться. Родин согласился. Они дошли до Арбатской площади. В кинотеатре «Художественный» шел новый фильм, рассказывающий о подвиге советского разведчика в послевоенные годы.
— Смотрел? — спросил Швецов.
— Вчера, — ответил Родин, с благодарностью вспомнив брата, который чуть не силком затащил его на эту остросюжетную, но далекую от совершенства картину.
— Разведчики — все-таки загадка природы, — сказал Швецов. — Для психолога-исследователя — сущий клад.
— Интересные люди, — согласился Родин.
Но Швецов, словно не слыша его, продолжал развивать свою мысль.
— Недавно по телевидению выступал Анохин, летчик-испытатель, в на дилетантские вопросики типа «Страшно — не страшно?» в одном из ответов вскользь бросил: «У меня нет нервов». Мне кажется, что это не рисовка. Это признание человека, которого не удовлетворяет простой испытательный полет, ему нужно что-то такое, чтоб нервы щекотало, вернее, то, что от них осталось. Тогда он будет ощущать жизнь на сто процентов. Тогда он живет. То же самое, я думаю, испытывает профессиональный разведчик. Жизнь дома, вне работы ему кажется пресной, он должен все время идти по острию бритвы, быть на грани.
— Это утомляет, — заметил Родин, — В последних донесениях Зорге писал, что он и его люди настолько взвинчены и раздражены, что он удивляется, как они еще не провалились.
— Я этого не отрицаю. Но в конце концов эта напряженность, жизнь на пределе становится нормой их психики.
Из подземного перехода неожиданно вынырнули, как впоследствии выразился Швецов, две длинноствольные девицы. Выглядели они впечатляюще. У одной — подбит глаз, у второй — почти до самого бедра разорвана юбка.
— Мальчики, закурить не будет? — спросила первая, причем таким тоном, будто они были знакомы сто лет.
Швецов угостил их сигаретами, и они, кивнув в знак благодарности юными головками, поплыли дальше.
— Крепко девкам досталось, — посочувствовал Родин.
— Пусть бога молят, что ноги унесли, — усмехнулся Швецов. — На прошлой неделе у «Праги» двоих так отделали, что пришлось «скорую» вызывать.
— За что?
— Здесь, на Арбате, работают центровые, это их район, а эти две кикиморы — залетные, по всей вероятности, с трех вокзалов, вот им на орехи и досталось…
— Волчьи законы! — непроизвольно вырвалось у Родина.
Швецов сплюнул и продолжил прерванную мысль.
— Так вот, — сказал он. — Разведчик… Ему можно все. Его принцип: цель оправдывает средства. Мораль сей басни…
— Мораль такова, — перебил Родин. — Человек из любой грязи может выйти чистым.
— Наш?
— Любой. Если он — Человек. С большой буквы.
— Ладно, — махнул Швецов. — Это частный вопрос. Давай копнем шире — в рамках нации. Психология фашизма до сих пор но выяснена. Я, например, уверен, что на Нюрнбергском процессе многие нацисты действительно не понимали, в чем их обвиняют. Их норма морали…
— Подожди, — остановил его Родин. — Здесь ты совсем перегнул. Многие вояки на Западе обвиняли нас в том, что мы воюем не по правилам… Они имели в виду партизанское движение. А топтать сапогами детей, проводить на военнопленных, как на подопытных кроликах, чудовищные по своей жестокости эксперименты, замораживать людей, живьем закапывать — это по правилам, это достойно солдата и офицера? Ты говоришь, что они не понимали, за что их судят. Прекрасно понимали, потому и травились, боясь, что им отомстят их же оружием.
— Да, я малость ошибся, — вздохнул Швецов. — Тут что-то не так.
— Не так, — сказал Родин. — А с чего это ты в такие дебри полез?
Швецов указательным пальцем потер переносицу, шутливо заметил:
— А вот вчера задумался: всегда ли убийца испытывает угрызения совести?
«Тебя мучает, что ты их не испытываешь!» — чуть не вырвалось у Родина, но он сдержался и, пряча улыбку в уголках рта, покрутил головой.
— Не знаю, не убивал. — И тут же подумал: «Что это, наглость или святая простота? Впрочем, и то и другое — прекрасна я ширма. Но как естествен. Разве можно подумать, что перед тобой убийца?»
— Может быть, есть люди, предрасположенные к таким делам? Как ты думаешь?
— Может быть, в есть.
— Интересен мир, — значительно и медленно проговорил Швецов. — В лесу — козы, волки, ужи, медведи, лягушки, а в городах — двуногие, мыслящие, но как их взаимоотношения схожи со взаимоотношениями лесной нечисти! Да и сами… Один ужом ползает, второй, как сова, по ночам промышляет, а некоторые… хуже гадюк… Каракурт! — добавил он с неожиданной злостью.
Родин вздрогнул и, чтобы по выдать себя, опустил глаза. Его поразило, как два столь разнящихся между собой человека — Красин и Швецов — не сговариваясь, одним и тем же словом, так метко и ядовито охарактеризовали Крайникова. Что Швецов имел в виду Евгения Евгеньевича, Родин не сомневался, но на всякий случай с самым беспечным видом спросил:
— Евгений Евгеньевич… Почему он столь категорично настроен против замужества своей племянницы?
— Что ты сказал?
Родин понял, что Швецов, занятый своими мыслями, не слышал вопроса, что имя Крайникова подействовало на него, как свист хлыста на цирковую лошадь.
— Почему Евгений Евгеньевич не желает, чтобы его племянница вышла замуж?
— А черт его знает, — процедил сквозь зубы Швецов. — Между прочим, какое он произвел на тебя впечатление?
— Эффектный мужчина.
— Это внешне.
— Умный человек, приятный в общении, эрудит… Удивляюсь, как он при своих знаниях и любви к своей профессии занимает столь незаметную должность.
— На командные должности у нас чаще всего дураков выдвигают, — придержав шаг, сказал Швецов. — Меньше опасности для начальства — не сожрут.
«Что верно, то верно, — подумал Родин. — По иерархической лестнице у нас шагают в затылок. Обгонишь — моментально ножку подставят».
— Женат он не был?
— Не знаю. А вот любовница есть. Некая Анна Григорьевна Цветова. Я ее однажды в Доме кино встретил. После сеанса в ресторан пригласил. Думал, откажется — уж больно экстравагантная, неприступная… Но согласилась. И накочегарилась так, что я ее с трудом в тачку загрузил.
— Интересная женщина?
— Магнит. Ей лет сорок шесть-сорок семь, но она любой телке десять очков вперед, даст. Я бы сам за ней приударил, но… Она умеет держать на дистанции.
— Редкое качество, — заметил Родин.
— Редкое, — согласился Швецов, помолчал и, вздохнув, подвел итог своим раздумьям: — Жаль, что пьет. Но, видимо, не без причины. Боль какая-то в ней сидит и, по-моему, боль эту причинил ей Крайников.
— Почему так думаешь?
— Так мне кажется. — Швецов неожиданно остановился и глянул на окна верхних этажей. Два из них горели. — Кажется, меня ждут.
— Ты женат? — спросил Родин.
— В церкви венчались, — отшутился Швецов.
— Удачно?
— Об этом только бог знает. — Швецов задумался, и на его физиономии проступило простодушно-дурашливое выражение. — Спокойной ночи, Саша. Звони. Буду рад. — И, пожав Родину руку, он скрылся в подъезде.
Дома, вспоминая этот вечер, разбирая его по косточкам, — не допустил ли в чем просчет или ошибку, — Родин изумлялся откровенности Евгения Евгеньевича и непосредственности Швецова. Так могли себя вести милейшие и честнейшие люди, биографии которых без сучка и задоринки. «Артисты!» — крутил головой Родин. Швецова, видимо, в этом перевоплощении здорово поддерживали спиртные напитки — помогали на время забыться, богатое воображение и природные артистические способности. Он все время кого-нибудь играл. А вот Евгений Евгеньевич… Неужели он действительно ни в чем не виноват и его участие во всей этой истории — только роковая случайность? Или, наоборот, — матерый преступник, который прошел длительное оседание и вживание в роль. Но где и когда он преступил закон, откуда начался его опасный, извилистый путь? Ни трещинки, ни выемки — не за что зацепиться. Единственное, что бросало тень на этого безукоризненного человека, это знакомство с Корном и Швецовым.
VIII
Дни шли, можно сказать, бежали, а Красин и его помощники все топтались на месте — дело не продвинулось ни на шаг. Евгений Евгеньевич прилежно трудился. Швецов со своим напарником Турянским готовил новый номер, и почерпнуть из их деятельности что-нибудь полезное, что помогло бы положить следующий кирпич в кладку предположений, не представлялось возможным. Ничего нового не мог сообщить и Родин. Это вынужденное бездействие злило, раздражало, выводило из равновесия.
«Очень милые ребята», — шутил Красин, хлопал Климова по плечу и тащил в просмотровый зал анализировать информацию о деятельности Швецова и Крайникова за предыдущий день.
«Вышел из дома в одиннадцать тридцать. Сел в такси, доехал до площади Революции. У проезда Сапунова встретился с гражданином К. — светловолосым, в коричневом плаще человеком лет двадцати шести».
Каждая встреча фиксировалась. Затем этот кадр из немого фильма начинали озвучивать. Фамилия? Профессия? Чем занимается? Где служит? Персонажи оживали, начинали говорить.
— Честный человек, — с сожалением вздыхал Климов. — Неинтересно.
Красин только посмеивался над этими парадоксальными огорчениями своего подчиненного и принимался просматривать следующую пленку.
«…Восемь тридцать вечера. Поужинал в кафе-закусочной на Дзержинской, взял машину, доехал до Энергетической, дом 20. Вошел в четвертый подъезд. Вышел… утром с дамой лет тридцати пяти, высокой, смуглой, в плаще кремового цвета…»