— Янкина? — спросил Красин.
— Татьяна Лазаревна, — подтвердил Климов.
— Давно с ней Швецов связался?
— Да уж вторую неделю влюбленного разыгрывает.
— Думаешь, что разыгрывает?
— Видите ли, Виктор Андреевич, Швецов, так мне кажется, не бабник, поэтому жить одновременно с двумя женщинами не будет, не такая у него натура. Сейчас он живет с Кошелевой, а шляется к Янкиной. Зачем? Голову даю на отсечение, что он преследует какую-то цель, Но какую — ума не приложу.
— Мне кажется, ты все усложняешь, — возразил Красин. — Пьяница твой Швецов, бабник и подонок. Этим все и объясняется.
— А мне он напоминает боксера, который готовит завершающий удар — собрался, финтит. Но кого ударит, представить, к сожалению, не могу.
— А кто познакомил Швецова с Янкиной? — помолчав, спросил Красин. — Крайников?
— Да.
— Тогда можно предположить, что не Швецов, а Крайников преследует какую-то цель. — Красин задумался. Неожиданно фраза превратилась в конкретную мысль. Эта мысль и раньше приходила к нему, но вела себя, как случайный гость в доме, стеснялась, все больше молчала, спешила уйти. Теперь она вторглась с бесцеремонностью старой знакомой, уселась, заложив нога за ногу, и иронично усмехнулась — чего ж ты, мол, растерялся? Красин в первое мгновение действительно растерялся, настолько эта мысль показалась ему ошеломляющей, невероятной и… простой. Но сейчас он в нее поверил окончательно.
— Костя, что из себя представляет Янкина?
— На первый взгляд — особа малоинтересная. С мужем разошлась три года назад. Сын на шестидневке, в школе-интернате. Кончила Плехановский институт. Член партии. В должности директрисы — третий год. Раньше работала заведующей отделом.
— А магазинчик у нее интересный?
— Музей это, а не магазинчик. Лавка древностей. Ранняя итальянская бронза, французская бронза XVIII века, бронза русская, бра, люстры, канделябры, зеркала, часы. И все на ходу. И какие! Каминные, настенные, напольные, каретные — глаза разбегаются. Фарфор, столовое серебро! И картины… Айвазовский даже есть. В общем, полный сервиз. Публика разношерстная: художники, иностранцы и просто любопытные.
— Так вот, Костя, проверь-ка ты этот магазинчик. Если я прав, то ты там наткнешься на массу интересных вещей.
Климов приехал в магазин к закрытию. Народу было много, и он с трудом протиснулся к отделу, где продавался фарфор, посуда, статуэтки и прочая дорогая мелочь. Его интересовала продавщица — невысокая серьезная девушка с коротко остриженными волосами. Она привлекла его внимание еще вчера, и он решил довериться своему чутью.
Девушка стояла, заложив руки за спину, облокотившись о переборку полки, на которой, словно безмолвные часовые, выстроились в ряд статуэтки монархов и великих людей всех времен и народов. Ее серые глаза были спокойны, взгляд, казалось, не замечал мельтешивших перед самым ее носом людей.
Прозвенел звонок, возвестивший о закрытии магазина, Климов вышел на улицу. Вскоре вышла и девушка. Она была в черном плаще с белой окантовкой, на согнутой руке — модная хозяйственная сумка.
— Простите, — сказал Климов, — мне нужно с вами поговорить.
Девушка вскинула глаза, удивленно посмотрела на него.
— Если вам что-нибудь нужно, обратитесь к милиционеру.
— Я сам милиционер. — Климов предъявил ей свое удостоверение.
— Чем могу быть полезна?
— Нина…
Девушка удивилась еще больше.
— А откуда вы знаете мое имя?
— Я о вас знаю все, — улыбнулся Климов. — Знаю, что вы комсомолка, что вы были замужем, разошлись, что у вас растет чудесный парень, которому послезавтра исполняется четыре года, что живете вы вдвоем с мамой, а по вечерам занимаетесь в Плехановском институте.
— Откуда такие подробности?
— В каждой профессии есть свои небольшие тайны.
— И вы хотите, чтобы я поделилась с вами нашими?
— Верно.
— А почему вы обратились с этим вопросом именно ко мне?
— У вас большой стаж работы, и потом… я вам верю.
— Понимаю, — кивнула Нина. — Но все это так неожиданно… Я должна собраться с мыслями.
— Я вас не тороплю, — сказал Климов. — Хотите мороженого? Пока я схожу, вы соберетесь, как говорите, с мыслями.
— Хорошо, — сказала Нина.
Климов купил у метро два пломбира и не спеша возвратился на место. Нина ждала его на скамейке.
— Спасибо, — сказала она. — Так вас интересует наш магазин?
— И люди, которые у вас работают.
— Но я могу только предполагать… Сами подумайте, в какое идиотское положение я попаду, если все окажется не так, как я думаю.
— Насчет этого не беспокойтесь. Меня интересует сам факт или возможность его существования. Вас же эта история никаким образом не коснется.
— Ну ладно, — решилась Нина. — По правде говоря, я давно хотела поделиться с кем-нибудь своими сомнениями, да все боялась — ведь нет никаких доказательств. В отделе «Прием вещей на комиссию» у нас работает оценщик Кирин, на вид свойский, компанейский человек, а на самом деле — лиса, палец в рот не клади. Это, конечно, мое личное мнение.
— Понимаю, — как можно серьезнее проговорил Климов.
— Так вот, этот Кирин и его помощник Горин в прекрасных отношениях с Татьяной Лазаревной. Это, по-моему, и есть гордиев узел. Почему я так думаю? В магазине имеется небольшая темная комната, или внутренние покои, как называет ее Янкина. В этой комнате стоят или лежат вещи, принятые на комиссию, дожидаются своей очереди, покупателя. Но часто на стеллажи они так и не поступают — их покупают прямо там. Заходят какие-то люди, изучают, осматривают и уносят. Этих людей немного. Я запомнила двоих. Они чаще других бывают и чаще приобретают. Один высокий, в шляпе, с орлиным носом, в золотом пенсне, другой — среднего роста, худощавый, лицо интеллигентное, породистое, и всегда безукоризненно одет… Противозаконного эти люди ничего не делают. Единственное, в чем их можно обвинить, это в том, что они не дают залеживаться товару, но… Мне кажется, что этот товар недооценивают и эти махинации не что иное, как чистейшей воды спекуляция, крупная спекуляция.
— Понятно, — сказал Климов.
— Но повторяю: доказать это почти невозможно. Вещи оцениваются от и до. По какой цене мы их приняли, по такой и продаем. Но перепродают их…
— И эта разница иногда выражается круглой суммой?
— Крупной суммой.
Климов протянул девушке фотографию Крайникова.
— Это он, — без колебаний кивнула Нина. — Знакомый Татьяны Лазаревны.
Климов ликовал. Наконец-то они зацепились. Трещинка, правда, маленькая, еле заметная, но ее уже не замажешь. Теперь они дойдут до вершины. Ему не терпелось броситься в управление и рассказать все Красину. Он представлял, как округлятся у него глаза, как он взволнованным жестом проведет рукой по волосам и скажет свое любимое: «Этого я ожидал». Но Климов уже давно научился оставлять свои эмоции на потом и сейчас сидел с самым невозмутимым видом и спокойно обдумывал ситуацию.
— Хорошо, — сказал он, пряча фотографию в карман. — Нина, о нашем с вами разговоре никто не должен знать. Это первое. Второе. Сумеете ли вы осторожно указать мне других людей, которые посещают вашу, так сказать, темную комнату?
— Конечно, — твердо ответила девушка.
— Как мы это сделаем?
— У вас, наверное, есть телефон, — несмело проговорила Нина. — Я могу позвонить. Они обычно торчат в магазине тридцать — сорок минут, если не больше.
— Хорошо. — Климов записал девушке свой телефон и, проводив ее до метро, простился.
В первое мгновение Климов не узнал Швецова. Из подъезда вышел высокий худощавый парень в плаще, спортивной кепке и темных очках. Кроме кепки спортивность молодого человека подчеркивали темно-синие тренировочные брюки со штрипками и сумка с выдвижными кожаными ремнями вместо ручек.
Швецов нырнул в подземный переход, поймал такси и поехал в сторону центра. Не доезжая Сретенки, такси свернуло на Садовое кольцо. Незаметно проскочили Колхозную площадь, улицу Чехова. Машина шла быстро. Благодаря подземным переходам скорость движения повысилась, и шоферы больше не боялись задавить незадачливого пешехода. Вот уже промелькнули площадь Маяковского, площадь Восстания, Смоленская, Зубовская. Миновав Таганку, машина свернула в Лефортово. На Энергетической около дома номер двадцать остановилась. Швецов дал шоферу десятку и быстрым, решительным шагом направился к подъезду.
«К Янкиной, — сообразил Климов. — Интересно, что он у нее забыл?»
В подъезде было полутемно и тихо. Ни лифтерши, ни пенсионеров. Швецов нажал кнопку вызова лифта, но когда кабина спустилась, внезапно передумал и пошел пешком. На третьем этаже его подозрительно оглядела выскочившая из восемьдесят второй квартиры высушенная, похожая на камбалу старушка. Ее вытаращенные глазенки шмыгнули по нему, словно испуганные мышата, и тут же спрятались в свои глубокие норки-глазницы.
Дверь Янкиной была обита черным дерматином. Швецов припал к ней на секунду ухом и вытащил из кармана ключ…
И снова такси, снова петляние по улицам. На этот раз Швецов приехал к Евгению Евгеньевичу. Через полчаса вышел и отправился домой.
— Где находилась в этот момент Янкина? — спросил Красин, выслушав Климова.
— Где и положено — на работе.
— А сын?
— В интернате.
— Твои соображения?
Климов помял подбородок и, подумав, заключил:
— Он ее ограбил.
— Теперь тебе картина ясна?
— Вполне. Крайников — наводчик, Швецов — исполнитель. Добычу делят пополам.
— Нет, — спокойно, но твердо возразил Красин. — Я думаю, роль обыкновенного наводчика — не для Крайникова.
— Теперь вы, по-моему, все усложняете, — осторожно заметил Климов.
Красин встал, собираясь с мыслями, прошелся по кабинету.
— Что бы ты предпринял на месте Янкиной?
— Первым делом сбегал бы в милицию, сообщил бы, что ограбили.
— А если она не сообщит? Такое можешь себе представить?
— Вы думаете, что Швецов на это и рассчитывал?
— Крайников на это рассчитывал. Но чтобы не быть голословным, давай подождем до завтра. Как говорят, утро вечера мудренее. А пока…
Резко зазвонил телефон. Красин посмотрел на часы и рывком снял трубку.
— Я вас слушаю… Здравствуй, дорогой! Как дела?.. Так… Так… Повтори… Цветова Анна Григорьевна? Правильно?.. Не волнуйся, сам займусь. Все?.. Ну и прекрасно. Будь здоров!
— Родин? — поинтересовался Климов, когда Красин положил трубку.
— Он самый.
— До сих пор не пойму, зачем потребовалось отстранять его от дела и забрасывать, так сказать, в это бандитское логово?
— Это не моя инициатива, — поморщился Красин. — Ребят из госбезопасности.
— А они с вами своими секретами не делятся?
Красин раздраженно щелкнул пальцами.
— Костя, ты когда-нибудь читал документы с грифом «Совершенно секретно»?
— Приходилось.
— Так вот, у них почти каждая бумажка с таким грифом.
— Вопросов нет, — сказал Климов, поднимаясь. — Разрешите идти?
— Иди. Надоел ты мне со своей официальностью.
IX
Самое страшное — подводить итог собственной жизни, подбивать баланс, дебет-кредит. Если человек на это решается, можно собирать чемодан, и какая будет конечная остановка — сомневаться не приходится. Момент этот всегда неожидан, к нему нельзя подготовиться. Он приходит сразу, без предупреждения, и зависает над головой, как топор в руках равнодушного и безжалостного палача. И волей-неволей начинаешь разматывать клубок своей жизни, пытаясь понять, когда же ты запутался, когда сделал первый неверный шаг, который привел тебя к катастрофе.
В квартире стояла мертвая тишина, и от этой тишины звенело в ушах. Янкина сидела на самом уголке двуспального дивана — маленькая, потерянная, словно птица, прибитая дождем к земле, и, сжав пальцами виски, затуманенным взором смотрела в окно. Вечерело, и темное небо казалось чужим и холодным, бездонной пропастью, в которой никто не услышит твоего крика и не придет на помощь.
Когда же это все-таки произошло? В памяти Янкиной всплыла слащаво улыбающаяся физиономия Кирина, его хитро поблескивающие, кажущиеся огромными из-за сильно увеличивающих стекол очков глаза и его толстые, вечно мокрые губы.
— Татьяна Лазаревна, у нас сегодня на редкость удачный день. Две картины. Великолепные картины! Одна — из коллекции Воронцовых-Дашковых, а другая, по-моему, кисти самого Федотова. И покупатель уже есть. Надежный человек.
— Как понять — «надежный»?
— Тот, кто понимает в искусстве, для кого искусство не дилетантское коллекционирование, а наслаждение, упоение прекрасным. У меня сердце, Татьяна Лазаревна, болит, когда хорошая вещь к дураку попадает. Вот к примеру, летчик к нам один частенько заходит, уже в годах, солидный, известный, а в прошлый раз увидел Айвазовского и кричит: «Заверните!» Разве так можно? Деньги тебе некуда девать, так пожертвуй их на детский сад или там обездоленным беженцам, а то — «Заверните!»
Надежный человек оказался на редкость обаятельным и элегантным. Его безукоризненный вид, изящные манеры привели Татьяну Лазаревну в замешательство, и она без звука разрешила приобрести гостю картину прямо у себя в кабинете.
— За картину-то, Татьяна Лазаревна, дали немного больше, — сказал Кирин после этого случая.
— Как больше? — не поняла Янкина.
Они зашли в кабинет. Растерянный Кирин, потоптавшись, выложил на стол солидную пачку кредиток.
— Вот примите.
Татьяна Лазаревна вспыхнула.
— Как это понимать?
— Ваше… Ваша доля, — спокойно проговорил Кирин. Его глаза смотрели остро и строго, никакой растерянности, он словно гипнотизировал ее своим магнетическим взглядом. — Я пойду, меня там ждут, — сказал он.
Дверь щелкнула, наступила тишина.
Татьяну Лазаревну вызвали в трест. Она положила деньги в стол и уехала. Когда вернулась, деньги были на месте. Она долго с недоумением смотрела на них, словно удивляясь, почему они не исчезли, и после мучительного раздумья, когда уже пора было уходить домой, неловким жестом, смяв несколько кредиток, сунула их в сумку. «Завтра разберусь», — успокоила она себя. Но это «завтра» длилось не год и не два, а до того самого момента, когда она вошла в свою квартиру и увидела, что одна из дверец шкафа, который она всегда запирала на ключ, слегка приоткрыта, Татьяна Лазаревна стремительно рванулась вперед, нашла шкатулку, дрожащими пальцами раскрыла ее и ахнула: пропали две сберегательные книжки на предъявителя и облигации трехпроцентного займа. Татьяна Лазаревна беспомощно оглянулась и только тут заметила, что многие вещи перевернуты, валяются в беспорядке. «Ограбили! Обворовали! — чуть не взвыла она в голос, в панике схватилась за телефонную трубку, но, набрав первые две цифры номера, оцепенела. Рука стала вялой, непослушной. — А кому жаловаться? Милиции?
Вечером у нее случился сердечный приступ. Врач посоветовал ей несколько дней полежать в постели, не волноваться, хорошо отдохнуть.
— Нервы, переутомились, — сказал он ласково.
Прошло три дня. Татьяна Лазаревна уже вставала и выходила на улицу. Силы медленно возвращались к ней, а вместе с ними и уверенность. «В конце концов, — подумала она, — ничего страшного не произошло. Деньги есть, и пока тихо. Главное, что обошлось». Но она ошиблась. В тот же день, вечером, к ней нагрянул гость, молодой, симпатичный, спортивного вида мужчина.
— Вы, собственно, к кому? — открыв дверь, спросила Татьяна Лазаревна.
Она почему-то была уверена, что ее пришел навестить доктор.
— К вам, Татьяна Лазаревна. — Незнакомец широко, открыто улыбнулся. — Зовут меня Василий Иванович, но вы можете меня называть просто Вася. Разрешите войти?
— Входите, — опешила Татьяна Лазаревна.
Вася, не снимая плаща, прошел на кухню, которая находилась рядом с прихожей, сел и жестом пригласил сесть Татьяну Лазаревну.
— Я к вам от Льва Николаевича.
— Что вы мне голову морочите! — рассердилась Татьяна Лазаревна. — Не знаю я никакого Льва Николаевича.
— Зато он вас прекрасно знает. — Вася закурил и в деталях, с подробностями поведал хозяйке дома о ее махинациях на работе.
— Вы из милиции? — с ужасом спросила Татьяна Лазаревна.
— Милиция вами заинтересуется позже, — печально проговорил Вася. — В том случае, если вы не выполните просьбу Льва Николаевича.
— Какую именно?
— Вы должны ежемесячно передавать ему две тысячи рублей… Учитывая ваши заработки, это по-божески.