— А зачем мне идти, Шмяк? Следовать за человеком, который меня не хочет и не возьмет, если б даже захотел?
Я не знал, что ей ответить. У меня в груди будто кинжалы ворочались в свежих ранах. Я смотрел на свои сандалии и делал вид, будто у меня что-то застряло в горле.
Мэгги шагнула ко мне, обняла и положила голову мне на грудь.
— Мне очень жаль, — сказала она.
— Я знаю.
— Я скучала по вам обоим, но и по тебе одному я тоже скучала.
— Я знаю.
— Я не буду с тобой спать.
— Я знаю.
— Поэтому перестань, пожалуйста, об меня этим тереться.
— Конечно, — сказал я.
И в этот момент Джошуа ввалился в калитку, едва не сбив нас с ног. Равновесие-то мы удержали, так что никто не упал. Джош прижимал к щеке все того же ручного крольчонка. Кроль дергал задними лапами. Мессия был божественно пьян.
— Знаете чего? — выговорил он. — Я люблю заек. Не сеют они, не жнут, а также не гавкают. И посему, отныне и впредь, я постановляю: если со мной приключится что-нибудь гадкое, вкруг меня всегда будут зайки. Так и запишем. Давай, Шмяк, записывай. — Он махнул мне кроликом и опять вывалился в калитку: — Где это дребаное вино? У меня тут зайка совсем высох!
— Видишь? — сказал я Мэгги. — Нельзя такое пропускать. Зайки.
Она рассмеялась. Моя любимая музыка.
— Я тебе сообщу, — сказала она. — Где вас искать?
— Понятия не имею.
— Я тебе все равно сообщу.
Настала полночь. Вечеринка свернулась, и мы с учениками теперь сидели на улице перед домом. Джошуа отключился, и Варфоломей подложил ему под голову одну из своих собачонок. Иаков перед уходом недвусмысленно дал понять, что в Назарет нам лучше не соваться.
— Ну что? — произнес Филипп. — Наверное, к Иоанну вернуться тоже не получится.
— Извините, что я верблюдов не нашел, — сказал Варфоломей.
— Тут смеялись над моими желтыми волосами, — сказал Нафанаил.
— Я думал, ты из Каны, — сказал я. — У тебя тут разве нет семьи, где мы могли бы кинуть кости на ночь?
— Мор, — ответил он.
— Mop, — кивнули мы. Бывает.
— Эй, вам, наверное, пригодится, — раздался голос в темноте.
Мы подняли головы: из мрака вышел низенький, но крепкий мужик с нашими верблюдами в поводу.
— Верблюды, — сказал Нафанаил.
— Мои извинения, — произнес мужик. — Племянники привели их к нам домой в Капернаум. Простите, что так долго вел их обратно. — Я встал, и он передал мне поводья. — Их накормили и напоили. — Мужик показал на Джоша, самозабвенно храпевшего на терьере. — Он всегда так напивается?
— Только если арестуют какого-нибудь крупного пророка.
Мужик кивнул:
— Я слыхал, что он сотворил с вином. А также, говорят, сегодня в Кане он исцелил калеку. Это правда?
Мы подтвердили.
— Если вам негде остановиться, можете пойти со мной в Капернаум, денек-другой поживете. Наши мальцы угнали вашу скотину, так что мы перед вами в долгу.
— У нас денег нет, — ответил я.
— Ну значит, будете чувствовать себя как дома, — сказал мужик. — Меня зовут Андрей.
И так нас стало шестеро.
Глава 26
Можно объехать весь мир, но всегда найдешь чему поучиться. Например, по пути в Капернаум я выяснил, что если очень пьяного парня повесить на верблюда и часа четыре поболтать, почти вся отрава из него вытечет — не с одного конца, так с другого.
— Перед тем как мы войдем в город, кому-то придется верблюда помыть, — заметил Андрей.
Мы шли по берегу моря Галилейского (которое совсем не море). Луна была почти полная, и в озере она отражалась, словно лужица ртути. Чистить верблюда выпало Нафанаилу — он теперь официально считался новеньким. (Технически говоря, Джошуа еще не познакомился с Андреем и Андрей не согласился присоединиться к нам, поэтому считать официальным новеньким его мы не могли.) Нафанаил так здорово управился с верблюдом, что ему поручили вычистить и Джошуа. Едва погрузившись в воду, Мессия на миг вышел из ступора и успел промямлить нечто вроде:
— И у лис есть норы, и у птиц гнезда, только Сыну Человеческому негде главу преклонить.
— Как это грустно, — отозвался Нафанаил.
— Весьма, — подтвердил я. — Макни-ка его еще разок. У него вся борода в блевотине.
И вот так, приведенный в более-менее божеский вид и перекинутый через верблюда просыхать, под лунным светом Джошуа въехал в Капернаум, где встретили его совсем как дома.
— Вон! — визжала старуха. — Вон из дома, вон из города! Из Галилеи тоже можете убираться, но здесь вы не останетесь.
Над озером занималась красивая заря, все небо выкрасилось желтым и оранжевым, волны нежно плескали в борта капернаумских рыбачьих лодок. Деревенька располагалась от воды в одном броске камня, и золотые солнечные зайчики играли на черных стенах домов. Свет словно танцевал под музыку чаек и певчих птиц. Дома стояли двумя большими кучами: общие стены, входы — где ни попадя, все строения — не выше одного этажа. Между ними лежала главная улица. Вдоль дороги — несколько лавок, кузница, а на отдельной площади — синагога, судя по виду, вмещавшая гораздо больше народу, чем те три сотни, что проживали в деревушке. Однако на берегу таких деревень было множество, они перетекали одна в другую, и мы догадались, что синагога, видимо, обслуживала несколько селений. Центральной площади с колодцем не было: жители брали воду из озера или источника неподалеку — чистая студеная вода била фонтаном в рост двух взрослых мужчин.
Андрей разместил нас в доме брата своего Петра, и мы сразу уснули в большой комнате, в куче детворы. А всего через несколько часов пробудилась теща Петра и погнала нас со двора. Джошуа обеими руками держался за голову, словно опасаясь, что она свалится с шеи.
— Не нужны мне в доме нахлебники и шалопаи! — орала старуха, меча за ворота мою котомку.
— Ай! — морщился от шума Джошуа.
— Мы в Капернауме, Джош, — сообщил я. — Нас привел человек по имени Андрей, потому что его племянники умыкнули наших верблюдов.
— Ты же мне говорил, что Мэгги умирает, — сказал Джошуа.
— А ты разве ушел бы от Иоанна, если б я сказал, что Мэгги просто хочет тебя видеть?
— Нет. — Он мечтательно улыбнулся. — Хорошо было встретиться с Мэгги. — Улыбка сменилась хмурой гримасой. — Живой.
— Иоанн бы не стал ничего слушать, Джошуа. Ты последний месяц просидел в пустыне, ты не видел ни солдат, ни даже писцов, которые шныряли в толпе и записывали все, что Иоанн говорил. Это было неизбежно.
— Так надо было Иоанна предупредить!
— Я предупреждал Иоанна! Я предупреждал Иоанна каждый день. К голосу разума он прислушивается не больше тебя.
— Надо возвращаться в Иудею. Последователи Иоанна…
— Станут твоими. Хватит подготовки, Джош. Джошуа кивнул, не сводя глаз с земли под ногами.
— Пора. Где остальные?
— Филиппа и Нафанаила я услал в Сефорис — верблюдов продать. Варфоломей спит в камышах с собаками.
— Нам понадобится больше учеников.
— Джош, мы — банкроты. Нам понадобятся ученики, у которых есть работа.
Через час мы стояли на берегу озера — там, где Андрей с братом закидывали сети. Из них двоих Петр был повыше ростом и худее, а седая грива его была еще нечесаннее, чем у Иоанна Крестителя. Андрей же собирал волосы бечевкой, чтобы не падали на лицо. Оба мужика совершенно голые — так все ловили тут рыбу недалеко от берега.
Джошу-то я смешал из древесной коры средство от головной боли, и тут стало ясно, что оно помогает, но, видимо, не до конца. Я подтолкнул Мессию к берегу.
— Я к этому не готов. Мне чудовищно.
— Спроси.
— Андрей, — позвал рыбака Джошуа. — Спасибо, что привел нас к себе. И тебе тоже спасибо, Петр.
— Теща вас вышвырнула? — спросил Петр. Он закинул сеть, подождал, пока та расправится, затем нырнул и собрал ее в охапку. Попалось три крохотных рыбешки. Он выпутал их из ячеек и бросил обратно в озеро: — Подрастите.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Джошуа.
— Слыхал, — ответил Петр. — Андрей говорит, ты превратил воду в вино. Вылечил слепых и хромых. Он считает, что ты Царство принесешь.
— А ты как считаешь?
— Я считаю, мой младший братец умнее, так что я ему верю.
— Пойдем с нами. Будем рассказывать людям о Царстве. Нам нужны помощники.
— А что мы можем? — спросил Андрей. — Мы же просто рыбу ловим.
— Пойдемте со мной, и я сделаю вас ловцами чело-веков.
Андрей бросил взгляд на брата. Петр пожал плечами и покачал головой. Андрей посмотрел на меня, пожал плечами и покачал головой.
— Они не понимают, — сказал я Джошу.
И вот так, немного перекусив и подремав, Джошуа объяснил, что, к чертовой матери, он имел в виду под «ловцами человеков», и нас стало семеро.
— Эти ребята — наши партнеры, — объяснял Петр, подгоняя нас по берегу озера. — У них есть лодки, на которых мы с Андреем работаем. Мы не можем нести благую весть, если они с нами в деле не участвуют.
Мы пришли в другую деревеньку, и Петр показал нам двух братьев, которые прилаживали новую уключину к борту рыбачьей лодки. Один был угловат и худ, с угольно-черными волосами и бородкой, постриженной хулиганскими клинышками: Иаков. Второй — постарше, побольше, помягче, с мощными плечами и грудью, но маленькими руками и тонкими запястьями. Его обожженную солнцем лысину окружала каштановая с проседью поросль: Иоанн.
— Это я так, в смысле предложить, — обратился Петр к Джошу. — Не рассказывай им про ловцов чело-веков. Скоро стемнеет — некогда объяснять, если мы хотим вернуться домой к ужину.
— Ага, — подтвердил я. — Только про чудеса, про Царство, немножко — про твоего Духа Святого, но подоступней, чтоб они не сильно упирались.
— А я про Святого Духа до сих пор недокумекал, — признался Петр.
— Это ничего, завтра повторим, — сказал я.
Мы направились по берегу к братьям, но тут в кустах зашуршало и на тропу перед нами вывалились три куля тряпок.
— Смилуйся над нами, ребе, — сказал один. Прокаженные.
(Тут я кое-что должен пояснить. Джошуа обучил меня силе любви и всякому такому, и я знаю, что в этих несчастных сияет та же Божественная Искра, что и во мне, поэтому лицезрение прокаженных меня тревожить не должно. Я знаю, что объявление их нечистыми по Закону — такая же несправедливость, как и третирование неприкасаемых. А теперь, насмотревшись телевидения, я знаю: вы их, наверное, и прокаженными называть не станете, чтобы кого-нибудь ненароком не обидеть. Вы их, наверное, зовете «личностями, озадаченными сбросом лишних конечностей» или типа того. Все это я знаю. Но сколько бы исцелений я ни наблюдал, от прокаженных у меня всегда, как мы, иудеи, выражаемся, «мандраж». Вот его я в себе так и не поборол.)
— Чего вы хотите? — спросил Джошуа.
— Облегчи наши страдания, — женским голосом ответила куча тряпья.
— Я схожу на водичку посмотрю, Джош, — сказал я.
— Тебе, наверное, одному там не справиться, — поддакнул Петр.
— Подойдите ко мне, — велел Джошуа прокаженным.
Те просочились поближе. Джош возложил на них руки и очень тихо о чем-то с ними поговорил. Через несколько минут (мы с Петром очень вдумчиво изучали одну лягушку, замеченную у самой воды) я услышал голос Джошуа:
— Теперь ступайте и скажите жрецам, что вы очистились и вас полагается пускать во Храм. И не забудьте сказать, кто вас прислал.
Прокаженные скинули тряпки и попятились, вознося Джошу хвалы. Выглядели они совершенно нормальными людьми, которым зачем-то взбрело в голову рядиться в рванину.
К тому времени, когда мы с Петром вернулись к Джошуа, Иаков с Иоанном уже стояли рядом.
— Я коснулся тех, о ком говорят, что они нечисты, — сообщил братьям Джош.
По Закону Моисея теперь и он сам считался нечистым.
Иаков шагнул ближе и потряс Джоша за ладонь, как это принято у римлян:
— Один из них раньше был нашим братом.
— Пойдемте с нами, — сказал я, — и мы сделаем вас уключниками человеков.
— Чего? — спросил Джошуа.
— Они ведь это делали, когда мы подошли. Мастерили уключины. Видишь теперь, как это глупо звучит?
— Есть разница.
И так нас стало девять.
Филипп и Нафанаил вернулись с деньгами. Хватило накормить и учеников, и семью Петра в придачу, поэтому визгливая теща, которую звали Эсфирь, позволила нам остаться — при условии, что Варфоломей с собаками устроятся на дворе. Капернаум стал нашей оперативно-тактической базой — мы выдвигались из деревни на день-другой, мотаясь по всей Галилее.
Джошуа проповедовал и исцелял. Из Галилеи весть о пришествии Царства разнеслась широко, и уже через несколько месяцев послушать Джошуа собирались целые толпы. К Шабату мы всегда старались вернуться в Капернаум, чтобы Джош успел провести занятия в синагоге. Именно эта его привычка и возбудила совершенно нежелательное внимание.
Утром в Шабат, когда Джошуа совершал короткую перебежку до синагоги, его остановил римский военнослужащий. (Ни одному еврею в Шабат не позволяется совершать путешествие длиннее тысячи шагов — с заката пятницы до заката субботы. То есть за один раз. И в одну сторону. Считать шаги весь день и останавливаться, когда дойдешь до тысячи, правда, тоже не нужно. Иначе повсюду бы торчали евреи в ожидании заката. Очень неудобно. Кстати, я очень признателен фарисеям, которые до такого не додумались.)
Римлянин был не просто легионером, но центурионом: шлем с гребнем, орел на кирасе. Командир легиона. Он вел за собой белого коня, похоже выращенного специально для боя. Для солдата римлянин был староват — лет шестидесяти, волосы под шлемом совершенно седые, — по выглядел крепким, а меч с осиной талией, что висел у него на поясе, смотрелся внушительно. Я не узнал центуриона, пока он не заговорил с Джошуа — на чистом арамейском, безо всякого акцента.
— Джошуа из Назарета, — сказал римлянин. — Ты узнаешь меня?
— Юстус, — ответил Джош. — Из Сефориса.
— Гай Юстус Галльский, — ответил солдат. — Я нынче служу в Тивериаде и больше не подкомендант. Весь Шестой легион теперь мой. Мне нужна твоя помощь, Джошуа бар Иосиф из Назарета.
— Что я могу сделать? — Джошуа оглянулся.
Всем ученикам, за исключением нас с Варфоломеем, удалось незаметно слинять.
— Я видел, как ты заставил мертвеца ходить и разговаривать. Я слышал обо всем, что ты творишь в Галилее, — об исцелениях, о чудесах. У меня есть слуга, и он болен. Его разбил паралич. Он едва дышит, и я не могу видеть, как он мучается. Я не прошу, чтобы ты нарушил Шабат и пришел в Тивериаду, но я верю — ты способен исцелить его даже отсюда.
И Юстус опустился перед Джошем на одно колено. Я никогда не видел, чтобы римляне так поступали с евреями, — ни до, ни после.
— Этот человек — мой друг, — сказал солдат. Джошуа коснулся его виска, и я увидел, как страх испарился из глаз центуриона, — как исчезал со множества других лиц.
— Ты в это веришь, значит, так оно и будет, — сказал Джошуа. — Все свершилось. Встань, Гай Юстус Галльский.
Солдат улыбнулся, встал и посмотрел Джошу в глаза.
— Я мог бы распять твоего отца и выкорчевать ту гниль, что погубила моего солдата.
— Я знаю, — сказал Джошуа.
— Спасибо, — сказал Юстус.
Центурион надел шлем и забрался в седло. А потом повернулся ко мне:
— Что стало с той хорошенькой маленькой сердцеедкой, которая от вас ни на шаг не отходила?
— Съела наши сердца, — ответил я. Юстус расхохотался:
— Будь осторожнее, Джошуа из Назарета. — Он натянул поводья, развернул коня и был таков.
— Ступай с Богом, — сказал ему вслед Джошуа.
— Отлично, Джош. Так и надо показывать римлянам, что будет, когда настанет Царство Божие.
— Заткнись, Шмяк.
— Ой, подумаешь — ты его надул, делов-то. Вернется он домой, а его друг по-прежнему — ни жив и ни мертв, так сказать.