— Аминь, — сказал Джошуа.
— Semper fido, — добавил я на латыни.
Иуда, младший братец Джошуа, — к тому времени ему уже исполнилось семь — носился вокруг римских казарм с воплями «Отпусти народ мой! Отпусти народ мой!», пока совсем не охрип. (Чуть раньше он окончательно решил стать Моисеем, когда вырастет, — только таким, чтобы проникнуть в Землю обетованную. Верхом на пони.) Но, как выяснилось, Иосиф уже дожидался нас у врат Венеры. Выглядел он слегка попутавшим, но в остальном невредимым.
— Люди брешут или покойник разговаривал? — спросил он.
Мария была в полном восторге:
— Да, и еще ходил! И показал на своего убийцу — а потом опять умер.
— Извини, — сказал Джошуа. — Я хотел, чтобы он пожил дольше, но он продержался всего минуту.
Иосиф нахмурился:
— Все видели, что ты сделал, Джошуа?
— Они не знали, что это я, но видели все.
— Я всех отвлек своей великолепной погребальной песнью, — похвастался я.
— Тебе нельзя так собой рисковать, — сказал Иосиф Джошу. — Время еще не поспело.
— Если не ради спасения отца, то когда?
— Я не отец тебе, — улыбнулся Иосиф.
— Отец… — Джошуа вздохнул и опустил голову.
— Но не господин тебе. — Иосиф уже совсем откровенно ухмылялся.
— Наверное, нет, — ответил Джошуа.
— Тебе не стоило волноваться, Иосиф, — сказал я. — Если бы римляне тебя убили, я бы очень хорошо заботился о Марии и детишках.
Мэгги ущипнула меня за руку.
— Значит, я спокоен, — ответил Иосиф.
По дороге в Назарет мы с Мэгги шли в нескольких шагах за Иосифом и его семейством. Родичи Мэгги так расстроились от того, что приключилось с Иеремией, что даже не заметили ее исчезновения.
— А он намного сильнее, чем в прошлый раз, — сказала Мэгги.
— Не беспокойся, завтра у него опять снесет крышу: «Ох, у меня все вышло неправильно. Ох, моя вера недостаточно крепка. Ох, я недостоин своей миссии». Да с ним невозможно будет рядом стоять целую неделю. Нам еще повезет, если он в молитвах будет делать перерывы на обед.
— Не надо над ним смеяться. Он очень старается.
— Тебе легко говорить. Тебе же не придется тусоваться с деревенским дурачком, пока Джош не оправится.
— Но неужели тебя не трогает, кто он? И что он?
— А толку-то? Если б я постоянно нежился в лучах его святости, кто бы о нем заботился? Кто бы за него врал и жульничал? Мэгги, даже Джош не может все время думать о том, кто он такой.
— А я о нем все время думаю. И молюсь за него все время.
— Правда? А за меня ты молишься?
— Один раз я упомянула тебя в своих молитвах.
— Да? Как?
— Я попросила Господа помочь тебе перестать быть таким остолопом, чтобы ты получше присматривал за Джошуа.
— Ты имела в виду остолопа в таком привлекательном смысле, да?
— Конечно.
Глава 7
И ангел рек:
— Каким пророком записано сие? Ибо в сей книге предсказаны все события, что случатся на следующей неделе в земле «Дней нашей жизни» и «Всех моих детей».
И рек я ангелу в ответ:
— Ты знаменит своим слабоумием, о бессмысленный комок перьев. Никаких пророков для этого не нанимали. Эти люди знают, что произойдет, потому что сами все написали заранее, чтобы актеры потом разыграли по ролям.
— Что написано пером, того не вырубишь секирой, — ответил ангел.
Я подошел поближе и присел на краешек кровати рядом с ангельской. Разиил не отрывался от «Дайджеста мыльных опер». Я отогнул журнал, чтобы ангел смотрел мне прямо в глаза.
— Разиил, ты помнишь времена до появления человечества — те времена, когда в наличии имелись лишь воинство небесное и сам Господь Бог?
— Да, и лучше тех времен не было ничего. Если не считать войны, конечно. Но если ее не считать, то времена стояли замечательные.
— И вы, ангелы, тогда были сильны и прекрасны, как само божественное воображение, и голоса ваши пели хвалы Господу и славу ему до самых закраин вселенной, однако ж Господь зачем-то счел нужным создать нас — человечество, слабое, испорченное и нечестивое, так?
— Да, тогда-то все и пошло коту под хвост, если тебя интересует мое мнение, — ответил Разиил.
— А ты знаешь, зачем Господу понадобилось нас создавать?
— Нет. Не ангельское это дело — вопрошать волю Божию.
— Затем, что вы — олухи царя небесного, вот зачем. Вы же безмозглы, как сама небесная механика. Ангелы — просто симпатичные насекомые. «Дни нашей жизни» — это кино, Разиил. Пьеса. Там все не настоящее, понял?
— Нет.
Он в самом деле не понял. А я уже уяснил, что в нынешнее время стало традицией рассказывать всякие смешные байки о глупости людей со светлыми волосами. Угадайте, откуда она пошла.
Наверное, мы все рассчитывали, что, раз убийцу изобличили, все вернется на круги своя, но римлян, похоже, гораздо больше заботило полное искоренение сикариев, чем какое-то жалкое воскрешение. Сказать по правде, воскрешения в те годы были не такой уж редкостью. Как я уже упоминал, мы, евреи, своих покойников закапывали в землю быстро, а где спешка — там и ошибки. Время от времени какой-нибудь бедолага лишался чувств в лихорадке, а приходил в себя — лежит готовенький к похоронам, весь полотном обмотан. Одно хорошо: на похороны собиралась вся семья, а на поминки еды готовили прорву, поэтому никто не жаловался. Разве что сами покойники, коли не очухаются. А если и жаловались — ну, в общем, я уверен, Господь им внимал. (В мое время чуткий сон был немалым достоинством.) Поэтому на следующий день римляне, как ни изумил их ходячий мертвец, устроили облаву на подозреваемых заговорщиков. На заре всех мужчин из семейства Мэгги уволокли в Сефорис.
Узников не освободили бы уже никакие чудеса, но и распятий в последующие дни не объявлялось. Прошло две недели, о мужчинах по-прежнему ни слуху ни духу — ни что стало с ними, ни в каком они состоянии, — и Мэгги вместе с матерью и тетками отправились на Шабат в синагогу и воззвали к фарисеям за помощью.
На следующий день фарисеи из Назарета, Яфия и Сефориса пришли к римскому гарнизону и ударили челом Юстусу: пусть освободит узников. Уж не знаю, что они ему говорили, да и чем вообще можно римлян разжалобить, но на следующий день, чуть забрезжил рассвет, мужчины из семейства Мэгги, шатаясь, приволоклись в деревню — избитые, отощавшие, завшивевшие, но по крайней мере живые.
Никаких пиров, никаких праздников в честь возвращения узников устраивать не стали. Мы, евреи, потом еще несколько месяцев вообще ходили на цыпочках, чтобы римлян не раздражать. Мэгги как-то отдалилась, и мы с Джошем больше не замечали у нее той улыбки, от которой раньше у нас спирало дыхание. Похоже, нас она избегала: завидев на площади, спешила прочь, а на Шабат не отходила от родственниц, так что и поговорить с нею не удавалось. Но прошел месяц, и Джошуа, совершенно наплевав на обычаи или повседневную учтивость, заставил меня удрать с работы и за рукав потащил к дому Мэгги. Та, опустившись на колени у двери, растирала жерновым камнем ячмень. По дому бродила ее магь, а отец с ее старшим братом Симоном (по прозванью Лазарь) трудились в кузнице неподалеку. Мы слышали их голоса. Мэгги, похоже, так увлеклась, что не заметила, как мы подошли. Джошуа возложил руку ей на плечо, и она улыбнулась, не поднимая головы.
— Вы же дом в Сефорисе строите.
— Мы решили, что гораздо важнее навестить занемогшего друга.
— Это кого, интересно?
— А ты как думаешь?
— Я уже не больна. Меня исцелило касание Мессии.
— Это вряд ли, — сказал Джошуа.
Наконец она взглянула на него, и улыбка ее испарилась.
— Я не могу больше с вами дружить, — сказала она. — Все изменилось.
— Потому что твой брат — сикарий? — спросил я. — Не говори глупостей.
— Нет, потому что моя мать заключила с Иебаном сделку. Иначе он бы не убедил других фарисеев идти в Сефорис и просить за наших мужчин.
— Какую сделку? — спросил Джошуа.
— Я помолвлена. — Мэгги снова уставилась на жерновой камень, и в ячменную муку капнула слеза.
Нас как громом хватило. Джош снял руку с ее плеча и шагнул назад. Посмотрел на меня так, будто я мог что-то исправить. Я и сам чувствовал, что вот-вот разревусь, но мне удалось выдавить:
— С кем?
— С Иааканом, — всхлипнула Мэгги.
— С сыном Иебана? С этой жирной гадиной? С этой бандитской рожей?
Мэгги кивнула. Джошуа зажал рот ладонью и отбежал на несколько шагов. Его вырвало. Меня так и подмывало к нему присоединиться, но я присел на корточки перед Мэгги.
— Когда свадьба?
— Я должна выйти за него через месяц после Песа-ха. Мать его заставила ждать еще полгода.
— Полгода! Полгода! Но это же целая вечность, Мэгги. Да за полгода Иаакан может сдохнуть тыщей гнуснейших способов — причем это лишь те, что мне сразу в голову приходят. Да его может кто-нибудь римлянам как бунтовщика выдать. Не будем говорить кто, но кое-кто может. Такое не исключено.
— Прости меня, Шмяк.
— Чего ты у меня прощенья просишь? Ты ни в чем не виновата.
— Но я же знаю, каково тебе, вот и прошу.
Я на секунду чуть не попутал. Глянул на Джоша — может, хоть он чего подскажет, — но Джош был занят: метал свой завтрак в пыль.
— Но ты же любишь Джоша, — наконец вымолвил я.
— Тебе от этого легче?
— Да не особенно.
— Ну вот, значит — прости.
Она потянулась было пальцами к моей щеке, но тут в дверях возникла ее мамаша.
— Мэгги, домой — сию же минуту! Мэгги кивнула на блюющего Мессию:
— Присмотри за ним.
— С ним все будет в порядке.
— И сам смотри осторожней.
— За меня тоже не беспокойся, Мэгги. Не забывай, у меня на крайний случай есть запасная жена. А кроме того — полгода. За полгода много чего может случиться. Мы ж не навсегда расстаемся.
Надежды в моем голосе было больше, чем в сердце.
— Отведи Джоша домой, — сказала она. Потом быстро чмокнула меня в щеку и убежала в дом.
Джошуа совершенно не понравилась мысль убивать Иаакана. Даже молиться не стал за то, чтоб на того пало какое-нибудь зло. Если уж на то пошло, Джошуа к Иаакану даже как-то подобрел, не то что раньше. Больше того: он пошел и поздравил сына фарисея с помолвкой, а я от такого деяния совсем озверел. Меня предали. Мы с Джошем сошлись в оливковой роще, куда он ходил теперь молиться среди корявых древесных стволов.
— Ты трус, — сказал я. — Ты мог бы покарать его, если б захотел.
— Ты тоже мог бы, — ответил он.
— Да. Но ты можешь низвести на него кару Господню. А я — только подкрасться сзади и шарахнуть камнем по черепу. Есть разница.
— И ты хочешь, чтобы я убил Иаакана — за что? За то, что тебе не повезло?
— Меня устраивает.
— Неужели так трудно отказаться от того, чего у тебя никогда не было?
— У меня была надежда, Джош. Ты же понимаешь, что такое надежда, правда? — Туп он порой бывал непроходимо — или так мне казалось. Я не понимал, насколько больно ему внутри, насколько хочется что-нибудь сделать.
— Мне кажется, надежду я понимаю. Только я не уверен, что мне позволено надеяться.
— Ох, вот только не надо мне этих речей. «Все на коне, один я в говне». У тебя всего столько, что на твой век хватит.
Джошуа развернулся ко мне, и глаза его вспыхнули огнем.
— Чего — всего? Что у меня есть?
— Ну, э-э… — Мне хотелось сказать ему что-то про очень нехилую мамочку, но такого, похоже, он бы сейчас не оценил. — Э-э, ну вот Бог у тебя есть.
— У тебя тоже. Как у всех остальных.
— Правда?
— Еще бы.
— Но у римлян же нет.
— У римлян тоже бывают евреи.
— Ну тогда у тебя есть… м-м… эта самая сила целить и воскрешать.
— Ага, и та не всегда срабатывает.
— Ну ты же Мессия, а это что? Это уже что-то. Если ты народу скажешь, что ты Мессия, народ начнет тебя слушаться.
— Я не могу им этого сказать.
— Это еще почему?
— Я не умею быть Мессией.
— Тогда сделай что-нибудь хотя бы с Мэгги.
— Он не может, — раздался глас из-за дерева. Из-за ствола лилось золотое сияние.
— Кто там? — крикнул Джош. Из-за оливы шагнул ангел Разиил.
— Это Ангел Господень, — шепнул я Джошу.
— Я знаю, — ответил он, точно хотел сказать: чего на них смотреть, мы одного уже видали.
— Он ничего не может, — повторил ангел.
— Это почему? — спросил я.
— Потому что не может он познать ни единой женщины.
— Не могу? — Никакой радости в голосе Джоша не прозвучало.
— Не может в смысле «не должен» или в смысле «не получится»? — стоял на своем я.
Ангел поскреб в золотом затылке.
— А я чего-то не уточнял…
— Так это ж самое важное, — попенял я.
— Короче, с Марией Магдалиной сделать он ничего не может, это я знаю точно. Мне велели сходить и ему это передать. И еще — что ему пора идти.
— Куда идти?
— Я не интересовался.
Наверное, стоило перепугаться до смерти, но мне шлея под хвост попала. Я шагнул к ангелу и ткнул его в грудь.
— Ты — тот же самый, что нам уже являлся объявить о пришествии Спасителя?
— На то была воля Господа, чтоб я принес вам эту благую весть.
— Я просто уточнить на тот случай, если все вы, ангелы, — на одно лицо. Значит, сначала ты на десять лет опаздываешь, а потом тебя отправляют с известием снова?
— Я здесь для того, чтобы сказать Спасителю: ему пора идти.
— Но куда идти, ты не знаешь. — Нет.
— А вот эта золотая требуха вокруг тебя, сияние вот это — это что?
— Слава Господня.
— Ты уверен, что это не твоя глупость протекает?
— Шмяк, повежливее, он все-таки посланник Господа.
— Черт возьми, Джош, да от него же никакого проку. Если нам ангелы небесные должны являться, пусть хоть соображают, что делают. Стены там сдувают или еще чего-нибудь, ровняют с землей города, ну не знаю. Но пусть договаривают до конца.
— Извините, — сказал ангел. — Может, вам город какой с землей сровнять?
— Лучше сбегай узнай, куда Джошу идти надо. Как тебе такое?
— Это можно.
— Так иди.
— Сейчас вернусь.
— Попутного ветра, — сказал Джош.
В мгновение ока ангел нырнул за другое дерево, и золотое сияние в оливковой роще погасло, а теплый ветерок стих.
— Как-то слишком ты на него наехал, — сказал Джошуа.
— Джош, вежливость редко приносит плоды.
— Но ведь можно попробовать.
— А Моисей был вежлив с фараоном? Ответить Джош не успел: в роще снова зашелестел теплый ветерок, а из-за дерева шагнул ангел.
— Отыскать свою судьбу, — сказал он.
— Чего? — спросил я.
— Чего? — спросил Джошуа.
— Ты должен идти и отыскать свою судьбу.
— И все, да? — сказал Джош. — Да.
— А как насчет «познания женщины»? — спросил я.
— Мне уже пора.
— Хватай его, Джош. Ты подержишь, а я двину. Но с дуновением ветерка ангел испарился.
— Мою судьбу, значит? — Джошуа уставился в свои ладони.
— Надо было дубасить, пока не признается, — сказал я.
— Не думаю, что помогло бы.
— О, возвращаемся к стратегии вежливости. Моисей что…
— Моисей должен был сказать: «Отпусти народ мой, пожалуйста».
— И все было бы иначе, да?
— Могло и получиться. Точно-то мы не знаем.
— Так что там с твоей судьбой?
— Спрошу у святая святых, когда на Песах пойдем в Храм.
И случилось так, что весной все евреи из Галилеи отправились с паломничеством в Иерусалим на праздник Песах, а Джошуа пустился на поиски своей судьбы. По всей дороге в Святой город растянулись семейства, верблюды, повозки и ослы, груженные провиантом. Блеяли овцы, которых вели на праздничную жертву. Дорога в тот год пересохла, и над ней куда хватало глаз вздымались тучи красно-коричневой пыли.
Поскольку мы с Джошем в семьях были старшими, нам поручили не спускать глаз с малышни. Проще всего было связать их всех вместе, что мы и проделали. Выстроили по росту двух моих братьев и трех братьев и двух сестер Джоша, а я у каждого на шее завязал свободный узел. Он сдавливал горло, только если кто-нибудь выходил из строя.