седла и добиться от меня как можно больше уступок. Контора явно ликовала. Когда неприятности утрясутся,
наше родство только поднимет его авторитет в Шелле. Ему удалось провернуть неплохое дельце. Он устроил
своей дочке хорошо обставленный дом, с телефоном и садом в две тысячи квадратных метров.
Профессиональным взглядом он уже ощупывал стены и потолок.
— Нам надо еще зайти в мэрию, сделать оглашение, — добавляет он. — Послезавтра в три — вас
устроит? Хотя нет, простите, в три у меня свидание с клиентом. Если не возражаете, встретимся в четыре часа.
Мы с дочерью будем ждать вас в вестибюле, у знамени.
— Не могу, — отвечает мосье Астен, — у меня в это время занятия.
Мы договариваемся на послезавтра на одиннадцать при условии, если меня не задержит Башлар.
У калитки мосье и мадам Лебле нервно пожимают мне руку. Мосье Лебле тихо говорит:
— Что же касается брачного договора…
Я отрицательно качаю головой, они повторяют мое движение, подчеркивая этим свое великодушное
бескорыстие. В нотариусе нет необходимости. Согласимся на общность имущества супругов, установленную
законом. У детей ничего нет за душой, они могут надеяться лишь на то малое, что достанется им после меня.
Они ушли. Я хожу взад и вперед по гостиной. Я пытаюсь разобраться во всем. Чем больше я думаю, тем
сильнее горят у меня уши и тем яснее я понимаю, что мосье Лебле не оговорился. “Вы могли бы перебраться в
дом напротив…” Мой старый учитель Фортюна называл это условно-требовательным наклонением. Конечно, в
этой фразе содержался намек. Хотя Лебле в их положении следовало бы помолчать. Очень следовало бы. Люди
такого сорта особенно дорожат внешними приличиями, они сделают все, чтоб скрыть постыдное происшествие
в собственном доме, но совсем не прочь поживиться за счет скандала, пусть даже вымышленного, в чужой
семье. Я пасую перед этими ловкачами. Они умеют безошибочно уловить ваши слабые и сильные стороны, они
искусно играют на ваших благородных чувствах и на вашей растерянности. Они обладают даром ради
собственной выгоды толкать человека на поступки, на которые никогда не пошли бы сами. “Вы могли бы
перебраться в дом напротив…” И все бы сразу уладилось, прекратились бы сплетни, молодая чета с комфортом
устроилась бы в доме, из которого был бы выдворен ставший теперь лишним отец…
Этот делец ни перед чем не останавливается, и, если он так поступает, у него, видимо, есть на то свои
основания. Можно не сомневаться, он все взвесил, все рассчитал. Мне бы это тоже не мешало сделать.
Подведем итог, как говорит мосье Лебле. Итак, нам предстоит гармонично разместить по ту и по другую
сторону улицы мосье Астена, Лору и молодую чету так, чтоб все жили, не мешая друг другу, не испытывая
недостатка в средствах, в жилье и любви. Положение удивительно напоминает задачу о переправе через реку
волка, козы и капусты. Рассмотрим все возможные варианты решения.
Первое решение. Уже отклоненное нами, но на котором мы все-таки остановимся из принципиальных
соображений: молодожены устраиваются без нашей помощи. Но у них нет ни денег, ни квартиры — вообще
ничего. Мосье Астен остается в своем доме без сына и без хозяйки. В доме напротив будет умирать от голода
Лора. Данное решение никого не устраивает.
Второе решение. Молодые живут во втором этаже дома Омбуров. Если даже они будут платить за
квартиру, Лоре этих средств будет недостаточно. Мосье Астен остается у себя полузаброшенным, так как Лора,
которая со спокойной совестью воспитывала своих племянников, теперь уже не сможет — как и в предыдущем
случае — прислуживать своему зятю и жить на его средства, не вызывая кривотолков. Из тех же соображений
он бы сам не решился ежедневно ходить обедать к мадемуазель Омбур. Кроме того, в глазах всех окружающих
он прослыл бы эгоистом, который не захотел ничем поступиться ради своего сына и позволил своей и без того
очень небогатой родственнице пожертвовать последними крохами. Я бы, конечно, мог питаться в семье своего
сына, но тогда, спрашивается, чего ради сыну переезжать напротив?
Третье решение. Бруно и Одилия переезжают в дом Лоры. Лора отдает им последнее, чем она владеет, и
переезжает ко мне. Комментарии излишни.
Четвертое решение. Молодожены устраиваются в моем доме, мы живем вместе. Что скрывать, это
решение соблазняет меня больше всех остальных. У него есть чудесное преимущество: будущее наших детей, о
котором говорил отец Одилии, стало бы и моим будущим, возместило бы все мои жертвы. Но устраненной из
нашей жизни Лоре остается только одно — умереть от истощения. Молодая хозяйка обойдется без ее помощи,
если даже она и поладит с Лорой. С другой стороны, мой дом трудно разделить, и мы будем вынуждены жить
вместе. Очень трудно разделить спальни, в доме их только три: спальня мальчиков, спальня Луизы и моя. Для
того чтобы устроить молодых, кому-то надо уступить свою комнату. Может быть, разместить их в гостиной?
Решение малоприемлемое. В крайнем случае я мог бы принести себя в жертву и переселиться в комнату
мальчиков, мы спали бы там с Мишелем в те редкие дни, когда он бывает дома. Но мне только что сказали в
лицо: мое присутствие здесь будет нежелательным. В семейной жизни ни молодожены, ни старики не любят
лишних свидетелей. Никого особенно не прельщает посторонний глаз. У них свои вкусы, свои развлечения,
свои друзья, свой распорядок дня, они по-своему хотят устроить свою жизнь, и мое присутствие будет
связывать их, если только они вообще не перестанут со мной считаться. И в том, и в другом случае счастье наше
будет ложным, а я испорчу им рай.
Пятое решение. Молодая чета остается в моем доме одна. Места ей будет достаточно. За Мишелем и
Луизой можно сохранить их комнаты. Я буду жить, как того страстно желает мосье Лебле, в доме напротив. Не
будем считаться с тем, что мне придется пожертвовать своими привычками, дорогими воспоминаниями,
собственным домом; я этого еще не сделал, конечно, но знаю, никому, кроме меня, это не причинило бы боли.
Рассмотрим два варианта этого решения: а) мы живем отдельно, Лора сдает мне второй этаж; б) мы живем
вместе. В первом случае мы возвращаемся ко второму решению, только в несколько измененном виде,
осложненном сплетнями. Во втором — дело ограничится фиктивным браком, в который вообще никто не
поверит.
Решения нет.
Я не ошибся, решении действительно нет. Нет ни одного приемлемого варианта. Но подождите, кто это
хихикает там? Ах, это вы, Мамуля, вы снова твердите: “Если бы вы женились на Лоре…” Конечно, фиктивный
брак, пусть и зарегистрированный, остается фиктивным. А впрочем, фиктивный ли, фактический ли —
результат один. Вот почему я в ту минуту не обратил на это внимания. Мне было сказано: вы могли бы
перебраться в дом напротив к мадам Лоре. Разумное указание. Женщина без средств, но с домом; мужчина со
средствами, но без дома! Изворотливый Лебле сразу нашел необходимое решение.
Смейтесь же, мосье Астен. Подумать только: единственный раз в жизни волку захотелось капусты, а ему
подсовывают козу. Смейтесь же, смейтесь. Столько лет противиться браку с Лорой и в конце концов жениться
на ней! Когда и скончаюсь и мой хладный труп опустят в могилу, по обе стороны от меня — от их общего
супруга будут покоиться мои жены, сестры- свояченицы, а Мамуля, посмеиваясь, будет подталкивать меня
локтем в бок.
Домой возвращается Лора, из ее сумки торчит ботва морковки. В крайнем случае утешим себя мыслью:
“Пеликан несет мне пропитание. Пока он здесь, мне не угрожает опасность остаться с пустым зобом. Но нам,
видимо, будет очень недоставать голодных птенцов”.
На хорошо смазанных петлях бесшумно открывается дверь. В комнату входит Лора, она кажется еще
более тоненькой и опрятной в этом платье, которое после смерти матери она выкрасила в черный цвет. Ее
гладкий лоб прорезывает морщина. Лора протягивает мне маленький конверт для визитных карточек.
— Бруно утром оставил это для вас.
В конверте сложенная вчетверо и нацарапанная шариковой ручкой записка. Читайте, мосье Астен, если
только это будет под силу вашим глазам:
“Ты знаешь, папа, я не умею много говорить, а уж тем более водить смычком по чувствительным
струнам. И потому я решил лучше написать тебе и сказать откровенно, что я не могу раскаиваться в том, что
произошло между мной и Одилией. Ты согласен со мной? Ведь если бы я раскаивался в этом, хотя бы даже для
вида, это уже было бы плохим предзнаменованием. Я хотел тебе еще сказать, что понимаю, как некрасиво я
выглядел вчера, но уж так все получилось, зато ты, папа, вел себя так благородно, что это невозможно забыть”.
— Он и мне оставил такую же, — говорит Лора.
Хватило бы и одной. И даже лучше бы обойтись совсем без записок. Разорвем ее, к чему ее хранить? Она
только будет смущать нас, она уже и сейчас смущает. За все, что я сделал для сына, он вознаграждает меня
коротенькой запиской. Вознаграждает и вдохновляет на новые подвиги. Как просто быть сыном и как
непомерно сложно быть отцом! Уже почти час я топчусь на одном месте, думаю, передумываю и не знаю, на что
решиться, как заново устроить свою жизнь. Настоящее счастье обычно далеко от тех представлений, которые
мы составляем о нем. Старый оракул оставил мне и такой завет: следите за Бруно, но на некотором расстоянии.
Бруно будет жить не слишком далеко, не слишком близко от меня, ни со мной, ни без меня, я буду держать его
на некотором расстоянии, на расстоянии тридцати метров. И незачем так долго ломаться. Посмотрите на
женщину, которая стоит сейчас перед вами, разве она думает о себе, разве главное для нее в том, как сложится
ее собственная судьба? Вы же думаете только о себе и уже пятнадцать лет делаете все возможное, чтобы она
потеряла мужество. Она все отдала вашей семье. Вы считаете делом чести до последнего сантима платить свои
долги, так заплатите же и этот долг, чтобы не чувствовать себя подлецом.
Лора уходит в кухню, в свое святилище. Чтобы преисполниться к себе уважения, думайте: “Теперь
ничего не поделаешь, я уже пообещал Лебле устроить детей в своем доме”. Чтобы вдохновить себя, думайте:
“Плачу все-таки я”, — и тешьтесь этой мыслью. Чтобы подбодрить себя, думайте: “Ничего, это совсем рядом.
Мамуля так все хорошо видела со своего наблюдательного пункта”.
А затем поднимитесь к себе в комнату. Взгляните на портрет вашей матери, чей светлый образ навсегда
остался жить в вашей памяти, на эту женщину, которая имела на вас такое большое, вероятно даже чрезмерное,
влияние в молодости, но которая в конце своих дней, перед тем как умереть, уступила свое место другой.
Думайте: “Теперь наступает моя очередь”. И чтоб вам было легче, даже просто легко, попробуйте обмануть себя
хоть на минуту и думайте: “О какой жертве может идти речь? Те, кто приносит себя в жертву, черт возьми,
надеются вознаградить себя в чем-то другом; значит, в глубине души эта жертва их устраивает”.
Г Л А В А X X V I I I
Я слышу “да-да” Бруно, который снова разговаривает по телефону. Просто диву даешься, какой поток
советов и наставлений обрушили на него брат, сестра, товарищи, хотя большинство из них сами нетерпимы к
критике. Ожесточение, с каким люди набрасываются на тех, кого они считают несчастными, напоминает мне
ненависть, с какой крестьяне уничтожают маленьких безобидных ужей, называя их в оправдание себе
ядовитыми.
— Представь себе, нет, — кричит Бруно, — я в восторге.
Я знаю, что приводит в восторг Бруно: скоро он будет отцом. Я знаю также, почему он счастлив: он не
слишком высокого мнения о себе. Как можно быть уверенным в женщине, если она не видит в тебе залог своей
безопасности? Лучше всего, чтобы она родила от тебя ребенка. Жена при муже, словно рыба-прилипала; она
крепче с ним связана, если он одаряет ее ребенком — в свою очередь прилипалой при матери.
— Цинизм? В чем ты увидел цинизм?
Можно не сомневаться, он разговаривает с Мишелем. Как говорила моя мать: “Излюбленный прием
лицемеров — называть искренность цинизмом, так же как глупцы называют правду парадоксом”. Бруно сухо
прощается и вешает трубку. Он снова входит в гостиную. И бросает мне:
— Мишель убежден, что я сделал Одилии ребенка, чтобы заставить тебя согласиться на наш брак. И ему,
видите ли, жаль меня! А тебя он не жалеет за то, что ты его сделал? — Он тут же успокаивается, понимая, что в
его положении лучше помолчать, и лишь буркает: — Он звонил из кафе у вокзала. Приехал вместе с Луизой. Я
съезжу за ними.
Все ясно. Их интересует, какие я принял решения. Бруно старается ни во что не вмешиваться; он не
задает никаких вопросов, во всем полагаясь на меня. Я сказал ему, что устрою их у нас дома, но и словом не
обмолвился о себе. Мишель правильно сделал, что приехал: возможно, мне надо будет ему кое-что сообщить.
Двух дней на размышление оказалось вполне достаточно. Сегодня воскресенье, Лора у себя, ну что ж,
перейдем улицу: я проситель, пусть она это поймет, я должен подчеркнуть это, мне следует разговаривать с ней
в ее доме, а не у нас, чтобы она не чувствовала своей зависимости.
Мне не пришлось даже звонить. Целая куча коробок из-под шляп, из-под обуви, всякого тряпья, никому
не нужных реликвий ожидает прихода мусорщика у открытых дверей.
Лора наконец решилась очистить шкафы и комоды, распродать старьевщикам и антикварам весь скарб,
который в течение полувека хранила у себя мадам Омбур. И заставленная комната теперь, когда из нее вынесли
большую часть мебели, выглядит совершенно иначе.
— Осторожно, не забудьте про кошку! — кричит Лора.
Кашу, который незаметно прокрался за мной, бросается на врага, а тот прыгает на комод в стиле
Людовика XV и, изогнув спину, шипит. Лора спешит на выручку. Она в брюках и кофточке: этот костюм теперь
уже кажется ей удобным, но она не отваживается появляться в нем у нас. В этой не стесняющей ее одежде
она… я даже затрудняюсь найти подходящее слово… она, право, соблазнительна. Жизель была моей
ровесницей. Мари тоже. Лора на десять лет моложе меня. Это ее преимущество. Что ж, в общем, это будет не
так уж плохо.
— Я оставлю его детям, — говорит мосье Астен и, схватив собаку, выбрасывает ее на улицу и закрывает
дверь.
Для начала неплохо. Лора, заинтригованная, смотрит на гостя, а тот в свою очередь с волнением смотрит
на нее. Она на десять лет моложе меня, и все-таки ей уже тридцать пять: исчезло то препятствие, каким была
для меня ее молодость; фигура у нее чуть-чуть расплылась, она держится теперь увереннее, появились первые
морщинки, эти морщинки не очень старят, но лишают свежести недолговечную красоту фарфоровых лиц, зато
улыбка становится более открытой и мягкой, как у женщин, возле которых немолодые мужчины вспоминают,
что и они были детьми. Ну что ж, одним доводом больше, ведь тот, кто уже что-то решил для себя, находит
тысячи доводов, которые, нарастая друг на друга, образуют снежный ком. Но этот последний заставляет меня
решиться. Я готов очертя голову броситься в воду.
— Лорочка, я хочу задать вам вопрос, который вы, вероятно, сочтете довольно странным.
Лора широко открывает свои светло-голубые глаза. Ну что ж, смелей! Возьмем краски поярче, чтоб
расписать эту ширму, за которой скрываются мои далеко не горячие чувства.
— Нет больше в живых вашей матери, за которой вы так самоотверженно ухаживали до последней
минуты, а теперь вот и дети разлетаются в разные стороны. Мы оба с вами теперь одиноки.