собственной дерзостью.
Риверте повернулся к нему. На его красивом лице читалось изумление – но на этот раз не
то притворное, которое он так любил изображать, а вполне искреннее, почти растерянное.
Уилл на секунду ощутил странное, незнакомое чувство. Это было чувство торжества. Но
оно ушло так же внезапно, как появилось, сменившись ещё более незнакомым, которому
он так и не смог подыскать названия.
– Вот как, – проговорил Риверте наконец, ставя бокал и снова делая шаг к Уиллу. – А вы, я
вижу, не столь робки, как пытались казаться. Я в восхищении. Вы, похоже, вообразили,
что успели недурно изучить меня, сударь?
Уилл не сразу понял, что он говорит на хиллэш – так легко и бегло, что Уилл даже не
заметил перехода. Он вздрогнул, когда Риверте сделал ещё один шаг к нему – и шаг этот
был мягким, бесшумным, словно поступь кота, подкрадывающегося к мыши. Его глаза
ярко блестели в пламени свечей, стоявших у Уилла за спиной.
– Если вы знаете меня так хорошо, – сказал Риверте голосом неожиданно тихим и мягким,
едва не мурлыча, – то попробуйте-ка угадать, что я сейчас собираюсь сделать?
За все сокровища мира Уилл не согласился бы сделать такое предположение. Его накрыла
волна паники; он чувствовал опасность, страшную, неотвратимую опасность, но не мог ни
сказать об этом, ни попытаться от неё бежать. Он инстинктивно шагнул назад, напоролся
спиной на подставку для книги, ощутил толчок – и услышал грохот падающей мебели.
Священные Руады глухо шлёпнулись на пол, и в этом звуке удара и падения Уиллу
почудился упрёк. Он отскочил в сторону и, судорожно сглотнув, обернулся, глядя на
поваленную подставку и разлетевшиеся страницы.
– П-простите…
– О, господи, – сказал Риверте со смертельной тоской в голосе. – Это когда-нибудь
закончится?
От ответа Уилла спас стук в дверь. Риверте вздохнул и сказал: «Войдите».
Воспользовавшись паузой, Уилл присел и стал торопливо собирать листки, складывая их
в бархатную папку. За его спиной раздались шаги, и он услышал голос Гальяны:
– Монсир, срочное послание от наших осведомителей в… – он, видимо, лишь теперь
заметил Уилла и умолк на полуслове. Риверте спокойно ответил:
– Давайте.
Уилл придержал подрагивающую руку и заставил себя двигаться спокойнее. Его сердце
всё ещё гулко стучало, но опасность, кажется, миновала… по крайне мере на этот раз.
Когда он обернулся, то убедился в этом окончательно. Риверте стоял посреди комнаты,
держа в руке лист бумаги. Его брови были нахмурены, лицо окаменело, и Уилл мгновенно
понял, что их разговор на сегодня окончен. Похоже, новости были не из лучших.
– Встаньте, – голос Риверте хлестнул Уилла, словно плеть. – Какого чёрта вы там возитесь?
Встаньте и убирайтесь вон.
Новости были, видимо, не просто плохими, а ужасными, раз привели его в такое
раздражение. Прежде Риверте никогда не срывал на Уилле злость. Уилл встал, поднял
поваленную подставку и попытался водрузить на неё папку с Руадами, придав им прежнее
положение.
– Оставьте это слугам. Подите вон, сказано – или я неясно выражаюсь?
Уилл поднял голову, хотя горло ему сдавило от обиды. Их сегодняшний разговор, даром
что перепугал его до смерти, сейчас вдруг придал ему невиданной смелости.
– Сир, вы забываетесь, – сказал он со всем достоинством, на какое был способен. – Я не
слуга вам и не паж. Я не могу позволить, чтобы…
– Да уберётесь вы к чёртовой матери или нет?! – закричал Риверте, и Уилл отшатнулся от
него. Он никогда в жизни не слышал, чтобы этот человек повышал голос на кого бы то ни
было. Сейчас он стоял над Уиллом, опустив руку с судорожно стиснутым в ней письмом,
и его глаза казались чёрными безднами – теми самыми, в которых было по девять
пропастей, и упав в которые, человек не знал пути назад…
Ни звука больше не издав, Уилл стрелой вылетел из кабинета. Риверте шагнул следом,
будто собирался проводить его пинком, и с грохотом захлопнул за ним дверь.
На следующее утро Риверте не прислал за ним. Уилл позавтракал у себя, немного
поболтал со слугой, принесшим завтрак (он с удивлением и некоторой досадой
обнаружил, что совсем отвык есть в одиночестве и нуждался в общении), потом засел за
одну из книг, которые привёз с собой из Тэйнхайла – позже он так и не смог вспомнить,
какую именно. Его мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру, к разговору, за
полчаса успевшему тысячу раз поменять направление, и к его более чем странному
завершению. Что же могло разозлить Риверте настолько сильно, что он сорвался в
присутствии Уилла? Может, не заладились дела его гарнизонов в Хиллэсе? Хорошо бы…
А может, что-то стряслось у короля Рикардо? Эта мысль вызвала у Уилла меньшее
удовольствие, хотя, по сути, значила бы для его страны даже больше, чем первое. Но он,
как ни старался убедить себя в обратном, был тронут тем, как Риверте вчера говорил о
своём короле – единственном, кому он приходился другом… Что это значит – иметь в
друзьях Фернана Риверте? Уилл сомневался, что хочет знать – и в то же время хотел. Ему
было интересно. Он всё ещё презирал, боялся и ненавидел Риверте, но не мог отрицать,
что за всю свою недолгую и, что уж там, и впрямь более богатую книгами, чем встречами
жизнь он никогда не знал более странного и непонятного человека. Отец, мать, Роберт,
брат Эсмонт, множество дальних родственников Норанов, пажи и челядь Тэйнхайла – все
они казались рядом с Риверте скучными, серыми и предсказуемыми. Впрочем, они были и
намного лучше его как люди, но дела это не меняло.
К вечеру ничего не изменилось. От слуг Уилл узнал, что Риверте никуда не поехал
сегодня – заперся в кабинете, под страхом порки велев его не беспокоить ни под каким
видом. «Хоть бы сам король явился и затарабанил в дверь», – передали Уиллу его точные
слова. Уилл представил, как Риверте с непроницаемым видом снимает ремень и начинает
пороть своего короля – и вздрогнул. Было в этой картине, наряду с её абсурдностью, ещё
что-то, что заставило его немедленно выбросить эту мысль из головы.
Он втайне ждал, что к вечеру граф остынет и пришлёт за ним, но этого не произошло.
Уилл слышал, как он прошёл в свою спальню и, кажется, запер дверь. Было довольно
рано, и Уилл недоумевал, чем Риверте собирается заниматься у себя – ведь, судя по
звукам, он пришёл один, что тоже было большой редкостью… В конце концов он
отодвинул книгу, чувствуя, что устал от чтения, а ещё больше – от снедавшего его
любопытства. Он бы немало дал, чтобы узнать, что же было в том злосчастном письме.
Увы, вызнать это не было ни малейшей возможности.
Притомившись от безвылазного сидения в своей комнате, Уилл решил прогуляться во
дворе. Было ещё не поздно, только что стемнело, дождь, ливший вчера всю ночь, к утру
перестал, и погода стояла хотя и прохладная, но приятная – именно то. что было нужно
Уиллу, чтобы освежить его разгорячённую голову. Он накинул на плечи плащ и спустился
вниз.
Во дворе было почти безлюдно, не считая солдат из караула и неизменных слуг,
сновавших по своим делам – но сейчас их было куда меньше, чем днём. Не зная толком,
чем себя занять, и в то же время чувствуя настоятельную необходимость размяться, Уилл
побрёл вокруг жилой башни замка, рассеянно скользя пальцами по наружной поверхности
стены. Камень, из которого сложили эту часть Даккара, был крупным и грубо отёсанным,
однако блоки прилегали друг к другу очень плотно – такая стена могла выдержать не один
штурм и не одну сотню выстрелов из катапульты. Интересно, а штурмовал ли кто-либо
когда-либо замки Вальены? Нет, конечно, в былые времена, до становления монархии на
этой части суши, здесь, как и по всему материку, прошли дикие племена азритов, осевших
в конце концов там, где ныне находился Асмай, и подаривших вальенцам их тёмные
волосы и глаза. А теперь Асмай завоёван Вальеной, превращён в её провинцию и
исправно платит огромную дань. И гордым народом, некогда грозой всего материка,
правит король, прапрапрабабку которого азритский воин уволок в свой шатёр… Уилл
отмахнулся от этой мысли. Ему не было решительно никакого дела до азритских шатров –
не иначе как дурное влияние Риверте направило его в общем-то возвышенные мысли в
столь неприличное русло. На самом деле Уилл мало интересовался политикой и плохо
разбирался в ней, но история ему нравилась – прежде всего история становления на
материке веры в триединого бога, пришедшая на смену дикому многобожью
нецивилизованных азритов. За этими размышлениями он не заметил, как обогнул замок,
имевший в этой части цилиндрическую форму, и остановился почти там же, откуда начал
путь. Вечерний ветер трепал его волосы и плащ, на лицо закапал мелкий моросистый
дождик. Воздух был свеж и чист в преддверии нового дождя, и Уилл вздохнул полной
грудью, слизывая с губ дождевые капли. Ему не хотелось отсюда уходить.
Тогда-то он и услышал эти звуки.
Кто-то играл на гитаре. Или, правильнее сказать, пытался играть, потому что у него это не
особенно получалось. Музыкант явно знал всего несколько простейших аккордов,
которыми мучил несчастные струны, дёргая их гораздо сильнее, чем требовалось. Уиллу
на миг почудилось, что мелодия знакомая. Звуки доносились откуда-то сверху, из
открытого окна на втором этаже. Уилл шагнул вперёд, отодвигая от лица ветку бузины,
обильно росшей под стеной в этой части замка – растительность с равнины лезла за стены,
и её никто особенно не обрезал. Притаившись в кустах, Уилл посмотрел на светившееся
окно.
Человек, сражавшийся с гитарой наверху, запел.
Это было чудовищно. Пел он ещё хуже, чем играл, хотя это и казалось маловероятным –
бедняга был напрочь лишён слуха. Но главным было то, что Уилл узнал этот голос. Он
зажал себе рот ладонью, давя подступающий хохот. Обладатель голоса взял особенно
неудачный аккорд, сбился и, выругавшись, начал сначала, теперь немного громче. Уилл
разобрал слова – и замер, широко распахнув глаза.
Фернан Риверте, запершись в своей спальне и, видимо, отобрав гитару у Освальдо,
пытался наигрывать хиллэсскую колыбельную, которую пел в его присутствии Уилл
несколько недель назад.
Уилл убрал руку от лица и потрясённо слушал, как он бормочет чужеземные слова,
немилосердно их путая и беря неверный ритм, слушал так, словно это была самая дивная
песнь из всех, которые ему доводилось слышать – да, в общем, с определённой стороны
так оно и было. Всё ещё пытаясь не рассмеяться, он подступил к окну поближе и задрал
голову, надеясь рассмотреть певуна. Тот играл и пел совсем тихо, видимо, не желая
привлечь внимание Уилла, находившегося, как он полагал, за стеной. Внезапно струны
взвизгнули, словно по ним ударили железным подсвечником. Риверте оставил попытки
петь и выругался в полный голос. Гулко стукнуло дерево, раздались шаги. Уилл застыл,
прижавшись к стене и молясь, чтобы Риверте не выглянул вниз. Увы, шансов на это было
немало – Риверте подошёл к окну и…
Уилл не сразу понял, что произошло. Он услышал особенно громкое и раздражённое
богохульство, после чего раздался ужасный грохот, и что-то здоровенное полетело из окна
вниз. Уилл вскрикнул от неожиданности и отскочил, чудом спася собственную голову от
гитары, отправленной в продолжительный полёт рукою господина графа, пребывавшего,
похоже, в крайне дурном расположении духа.
Инструмент рухнул наземь у ног Уилла и с треском раскололся, жалобно звякнув на
прощанье порванными струнами. Уилл посмотрел на изуродованную гитару, потом
наверх. Риверте стоял в окне, взявшись за подоконник обеими руками, и смотрел на него.
Его волосы были растрёпаны, ворот сорочки распахнут. У него был такой вид, словно он
только что увидел привидение.
– Небеса всемогущие, – сказал он, что звучало довольно странно после только что
изрыгнутого им богохульства. – Мне мерещится… или… мне не мерещится? Какого хрена?
Уильям?! Вы там?
Отрицать было глупо, ибо хотя их и разделяло несколько футов и уже сгустилась тьма,
они видели друг друга совершенно ясно.
Риверте снова выругался.
– Какого хрена… – повторил он уже тише и бросил: – Поднимайтесь.
– А как же… – Уилл виновато посмотрел на обломки гитары, так, словно сам был виной
подобного вандализма.
– Чёрт с ней! Поднимайтесь и зайдите ко мне. Чего вы там бродите? Сейчас польёт, – и он
отошёл от окна, продолжая бормотать про себя ругательства.
Уилл вернулся в замок. Отчего-то ему было ужасно смешно – одно лишь воспоминание о
неравной битве доблестного рыцаря Риверте с непокорным инструментом, о позорном
поражении рыцаря и изъявлённом по этому поводу гневе вызывало на лице Уилла
широкую улыбку. Он попытался стереть её. В конце концов, не вина графа, что в этой
сфере господь не дал ему таланта. Воистину, это компенсировалось множеством других
достоинств…
Уилл представлял, как скажет это – весело, непринуждённо, – переступив порог,
воспользовавшись неведомой ему доселе возможностью не быть объектом насмешек
Риверте, но самому немного поддеть его. Думая об этом, он поднялся по лестнице,
прошёл знакомым коридором и постучал в знакомую дверь.
Ещё до того, как стих этот стук, Уилл внезапно осознал, что прежде Риверте никогда не
звал его в свою спальню.
Улыбка замерла у него на губах. В ту же секунду дверь распахнулась.
– А, – сказал Риверте так, будто был крайне удивлён его появлением. – Это вы… ну,
входите.
Уилл шагнул за порог. Ощущение, что он совершил – и продолжает совершать –
наибольшую глупость в своей жизни, нарастало и крепло в нём. Он обвёл взглядом
помещение, в котором оказался впервые. Спальня как спальня: большая кровать со смятой
постелью, стол, стулья, камин. Кресло у стола было задвинул – похоже, Риверте играл на
гитаре, сидя прямо на постели.
– Выпьете? – спросил Риверте странно отсутствующим тоном. Он уже наливал вино в
единственный бокал. Уилл вдруг заметил, что он почти раздет – на нём не было ни
камзола, ни жилета, только узкие брюки для верховой езды и заправленная в них
свободная сорочка с расшнурованным воротом, обнажавшая резко очерченные ключицы.
Обычно безупречная причёска была в полном беспорядке, словно он только что встал с
постели. Уилл сглотнул.
– Пейте, – сказал Риверте, поворачиваясь и вкладывая ему в руку бокал, полный почти до
краёв. Он был немного бледнее обычного, но при этом на его скулах светился едва
заметный, соврешенно нетипичный для него румянец. Когда Риверте шагнул ближе, Уилл
ощутил невероятно сильный запах спиртного. Да он же пьян, понял Уилл запоздало. По-
настоящему пьян, то есть – абсолютно! Это потрясло его – прежде он никогда не видел
Риверте пьяным, и был уверен, что, сколько бы ни пил этот человек, хмель его не берёт.
Похоже, он ошибался…
«А что, ты всерьёз решил, что Риверте мог играть на гитаре и петь хиллэсские песенки,
будучи в хоть немного вменяемом состоянии?» – язвительно осведомился у него
внутренний голос, и Уилл с роковым запозданием понял, что, действительно, было крайне
глупо предположить такое.
Он всё же взял бокал и отпил, стараясь не смотреть Риверте в лицо.
– До конца пейте, – приказал тот, чего прежде никогда не делал. – До дна.
Поколебавшись, Уилл выпил. Вино было, как всегда, великолепным и разлилось по его
телу приятным теплом. Он вдруг понял, что продрог, хотя в спальне ярко полыхал камин.