значила эта схватка – и чем она обернётся теперь для Хиллэса. Риверте даже не стал лично
встречаться с королём Эдмундом, чтобы принять капитуляцию. Его белый конь подбежал
к нему, Риверте вскочил в седло и ускакал, оставив герольдов договариваться о деталях
сдачи Тэйнхайла.
Одной из деталей было непременное предоставление Вальене высокородного заложника.
Риверте понимал, что вырванная им победа, хотя и оказалась поразительно стремительной
и бескровной, должна получить несколько более веские гарантии, чем устная присяга. Но
всё это было позже, а в то сырое, холодное утро Уилл стоял на крепостной стене, глядя,
как человек, только что убивший его отца, отирает клинок от его крови, и пытался
представить себе выражение лица этого человека. Это было трудно, потому что Риверте
так и не поднял забрала. Уилл хотел, чтобы он сделал это, и в то же время не хотел.
Ни позже в тот день, ни после, на похоронах, он больше не мог молиться. Казалось, даже
те нелепые и неуклюжие слова, которыми он взывал к богу раньше, теперь напрочь
вылетели у него из головы.
Небольшая пирушка, которую, по его собственным словам, затевал хозяин Даккара,
грозилась вылиться в пугающе масштабное мероприятие. Из окна отведённой ему
комнаты Уилл видел возобновившуюся суматоху во дворе. На самом деле он подошёл к
окну, чтобы проводить взглядом брата Эсмонта, удалявшегося от ворот верхом на своём
муле; его сопровождающий, грузный стражник без признаков разума на лице, ехал рядом
с ним на кляче, немногим лучшей мула. Уилл кусал губы, глядя на две эти человеческие
фигурки, удалявшиеся прочь и быстро таявшие в пелене тумана, ещё больше
сгустившегося после дождя. Теперь он остался один. Совершенно один, и ему следовало
подумать, что делать дальше – это в любом случае гораздо лучше, чем стоять, глядя, как
исчезает в тумане силуэт его единственного друга, и проклинать свою злую судьбу.
Комната, отведённая в замке Даккар заложнику от королевства Хиллэс, была много
лучше, чем Уилл мог ожидать после оказанного ему приёма. Он вообще бы не удивился.
если бы его посадили в подземелье и приковали к стене, но Риверте, похоже, некоторым
образом всё же заботился о здравии и комфорте вверенного его заботам хиллэсца.
Комната была просторной, светлой и хорошо протопленной. Когда Уилл вошёл и увидел
свои сундуки, которые успели поднять в его отсутствие, в камине уже весело полыхал
огонь, а большая кровать с балдахином была застелена свежими простынями. Ещё в
комнате были комод, секретер, стол со стулом и несколько кресел, а также толстый ковёр
на полу и несколько безделушек над камином; в углу виднелась маленькая дверь в
гардеробную. Во всех отношениях приятная жилая комната, уж всяко не хуже той, в
которой он жил в Тэйнхайле. «Теперь я живу здесь», – сказал себе Уилл и крепко стиснул
зубы, пытаясь взять себя в руки. Чёрная тоска крутила его душу безжалостной жилистой
рукой.
Он наконец переоделся с дороги в чистую одежду, которую привёз из дома. Голод крутил
желудок не менее жестоко, чем тоска – сердце, но Уилл твёрдо решил, что не унизится до
просьб. В конце концов, если его поселили в таких покоях, то вряд ли станут морить
голодом. И в самом деле – довольно скоро к нему заглянул слуга и спросил, не нужно ли
ему чего-нибудь и не голоден ли он. Уилл попросил воды для умывания и утвердительно
ответил на второй вопрос. Довольно скоро ему принесли полный обед и хорошее вино.
Уилл сел у окна и неторопливо поел, нарочно сдерживая желание жадно накинуться на
еду. Он подозревал, что сдержанность и умение контролировать свои порывы немало
пригодятся ему в самом ближайшем будущем.
Сперва он решил провести остаток вечера в своей комнате – он сильно устал, к тому же
ему вовсе не хотелось столкнуться в коридоре с одним из многочисленных гостей Риверте
или, чего доброго, с ним самим. Однако шум и гам, стоявший в коридоре, доносившиеся
отовсюду окрики и брань совершенно отбили у него сон. Да и, правду говоря, он был
слишком возбуждён, чтобы быстро уснуть – незаглаженное оскорбление, нанесённое и
ему, и, главное, брату Эсмонту, горело в нём мрачным огнём, не давая отвлечься. К тому
же, оставаясь на месте в одной комнате, Уилл особенно остро чувствовал себя пленником.
Устав наконец от борьбы с собственными противоречивыми желаниями, он подошёл к
двери и осторожно выглянул в коридор.
Было уже совсем поздно, никак не меньше девяти вечера, и шум в коридорах улёгся.
Теперь сдержанный, но непрерывный гул голосов и музыки доносились снизу, видимо, из
бальной залы, где Риверте затеял свою «небольшую пирушку». Гости уже спустились
вниз, служанки и камергеры перестали носиться с поручениями, и в спальном крыле замка
Даккар наконец установилась относительная тишина.
Уилл вышел, прикрыл дверь в свою комнату и побрёл по коридору.
Иногда он останавливался возле той или иной двери и прислушивался, а не услышав
голосов и шума, пытался дёргать за ручку. Большинство дверей были заперты, некоторые
вели в спальни, похожие на его собственную. Слуги, иногда пробегавшие мимо, не
обращали на него никакого внимания. Уилл дошёл до конца коридора и, немного
помедлив над лестницей и убедившись, что никто из здешних господ не находится к ней
слишком близко, спустился на этаж ниже.
Едва он ступил с последней ступеньки, как его едва не сшиб с ног паж, выбежавший из
открытой двери.
– Прошу прощения, монсир! – выпалил он на ломаном вальендо – по его смуглой румяной
коже и курчавым волосам в нём можно было признать уроженца Асмая.
– Ничего, – успокоил его Уилл и добавил: – Лорд… то есть сир Риверте внизу, с гостями?
– Да, он послал меня, чтобы я принёс вот это, – паж вскинул руку и потряс увесистым
томом, который держал в руке; в другой руке у него была свеча, и в её свете Уилл успел
заметить на обложке книги весьма малопристойное изображение обнажённой девицы. Он
поспешно отвёл взгляд и, чтобы скрыть смущение, спросил:
– Это библиотека?
– А? О, да, библиаттика, – смешно коверкая слова на асмайский лад, ответил паж. – Прошу
прощения, монсир, сир Риверте велел немедля…
– Беги, – сказал Уилл. – Только оставь мне свечу, если можешь, – что паж охотно и сделал.
Уиллу нравились библиотеки. Очень сильно нравились – не меньше, чем Роберту
нравились казармы и оружейные, и, может, в той же степени, в какой Риверте нравилась
охота. Уилл не любил ни охоту, ни войну. Он любил читать, изучать неизвестные языки,
знакомиться с мыслями людей, живших многие века назад и умудрявшихся говорить со
своими потомками из глубоких могил. В нём вызывали благоговение их строгие голоса,
доносившиеся до него с пергаментных страниц. Увы, никто не мог разделить с ним это
чувство – только брат Эсмонт, но брат Эсмонт теперь уже был в нескольких милях от
Даккара.
А жаль – он бы по достоинству оценил местную библиотеку. Уилл удивлённо подумал,
что в графе Риверте никто не заподозрил бы библиофила – однако походило на то,
учитывая, какое огромное количество книг он у себя хранил. Уилл прошёлся вдоль стены,
плотно уставленной шкафами, битком набитыми драгоценными свитками, потом
нерешительно протянул руку, вытащил один том наугад, взглянул на обложку – и глазам
своим не поверил. Это было «О природе и сути вещей» мэтра Альбила, редчайший
философский труд. Во всём мире насчитывалось не больше пяти копий этого шедевра. И
одну из них Риверте держит у себя в библиотеке рядом с книжонками, на переплёте
которых выгравированы фривольные картиночки! Вздрогнув от этой мысли, Уилл
поставил книгу на место. Ему не хотелось сейчас читать – он не смог бы углубиться в
чтение. На столе рядом с подсвечником он увидел чернильницу, перья и несколько
листков пергамента. Может, написать домой?.. Он обещал матери и Роберту писать как
можно чаще. В пути это было невозможно, но теперь ему, кажется, было о чём им
порассказать…
– Твои письма, конечно, будут прочитывать перед отправкой, – сказал ему Роберт две
недели назад в Тэйнхайле. – Поэтому хорошенько подумай, прежде чем писать то, что
будет у тебя на душе или на уме… особенно на уме, Уилл. Ты должен быть очень
осторожен.
У Уилла в самом деле было много всего на душе и на уме, слишком много, чтобы он мог
толком подобрать слова для описания своих чувств. Прежде всего надо, конечно,
сообщить о судьбе, постигшей брата Эсмонта. Ну и сообщить о том, что сам он здоров…
только даже для таких простых вещей у Уилла не находилось слов. Вертя перо в руках, он
смотрел на огонёк свечи, кусая губы и видя мысленным взглядом строгое лицо Роберта.
Будь осторожен, Уилл…
– Кто здесь? Уильям, вы? Что, чёрт подери, вы тут делаете в темноте?
Тяжёлая капля чернил сорвалась с кончика пера и расплылась жирной кляксой по тем
немногим словам приветствия, которые смог выдавить из себя Уилл. Он вздрогнул и
прикрыл кляксу рукой, словно боялся, что его выругают.
Впрочем, он сомневался, что граф Риверте когда-нибудь выругает его за подобный
проступок.
– Какая темень. Вы испортите себе глаза, – сказал Риверте, входя в библиотеку и снимая с
полки большой подсвечник, которого Уилл прежде не заметил. Вспыхнули свечи, стало
гораздо светлее, хотя сам Уилл предпочёл бы, чтобы в библиотеке воцарилась кромешная
тьма, под сенью которой он смог бы незаметно прокрасться вдоль стенки и удрать. Он уже
страшно корил себя за то, что не остался в своей комнате.
– Вообразите, какой конфуз: я отправил Арко, чтобы он принёс мне «Эротиазис»
Кальченте, а этот маленький идиот притащил сборник порнографических гравюр Литтозо,
который ни один здравомыслящий человек не откроет в приличном обществе… Чёрт, где
же оно… странно, я был уверен, что оставил его в прошлый раз на столе. Вы не брали?
– Нет! – выпалил Уилл, радуясь, что полумрак скрадывает пунцовый румянец, заливший
его щёки. Он слышал про «Эротиазис», выдающийся труд современной поэзии,
воспевающий интимные подробности женского тела, и ему было страшно представить
себе состав общества, в котором Риверте собрался читать эти стихи.
Впрочем, его порыв был, видимо, чересчур жарок. Риверте прекратил озираться и
посмотрел на Уилла в упор – впервые с того мгновения, когда переступил порог.
– А, собственно, – сказал он, – какого дьявола вы тут делаете?
Похоже, его настроение ничуть не улучшилось с той минуты, когда Гальяна представил
их с Уиллом друг другу в большом зале; впрочем, Уилл опасался, что подобное
настроение для Риверте – нечто вроде нормы. Он переоделся из своего охотничьего
костюма в роскошный парадный; лиловый атлас камзола и чёрный шёлк брюк,
заправленных в высокие лоснящиеся сапоги, бросались в глаза даже в полутьме
библиотеке, а белоснежный батист сорочки слепил глаза. В руке Риверте больше не было
хлыста, но лицо его было таким же холодным и равнодушным, как и во время их первого
разговора.
– Я… я, – сказал Уилл, прочистив горло, – собирался, с вашего позволения, написать
несколько писем родным.
– С моего позволения? А на черта, разрешите спросить, вам понадобилось моё
позволение? И если так, почему вы не испросили его прежде, чем браться за дело – вижу,
работа у вас в самом разгаре?
Он говорил отрывисто, но Уилл всё равно не мог понять, всерьёз ли он, или это такое
своеобразное чувство юмора. Риверте развеял его замешательство, улыбнувшись – это
была скупая и не особенно приятная улыбка, хотя кому-то она, может, и показалась бы
обворожительной.
– Бросьте ваши бумажки, – сказал он. – И спускайтесь вниз. Там сегодня такие дамы, что
смертный грех избегать их общества.
– Боюсь, я не смогу принять ваше любезное приглашение… – начал Уилл, и Риверте
ответил:
– Боюсь, я не смогу принять вашего вежливого отказа. Даю вам четверть часа, чтобы
переодеться и спуститься вниз. Сейчас как раз будет третья смена горячего. Где же этот
чёртов Кальченте… а! Вот он. Ну, я так и знал, вы завалили его своими писульками.
Подайте-ка.
Уилл испуганно смахнул бумаги в сторону, едва не перевернув чернильницу, и
действительно увидел под ними тонкую книжицу. Он взял её и протянул Риверте.
Длинные сильные пальцы, на сей раз без перчатки, сомкнулись на тёмном бархате
переплёта, кроваво-красный рубин кольца блеснул в свете свечи. Уилл разжал руку и
отпрянул. Риверте помахал книгой в воздухе.
– Спускайтесь поживее, будет читать сира Элеонор. Поверьте, это стоит послушать.
Четверть часа, Уильям, не то я сам поднимусь и приволоку вас, – он снова улыбнулся и
вышел из библиотеки шагом, в котором странно сочетались быстрота и размашистость
военного с изяществом придворного. Лишь когда дверь за ним закрылась, Уилл позволил
себе судорожно вздохнуть. Ну почему, почему ему не сиделось на месте!
Как и опасался Уилл, небольшая пирушка в замка Даккар оказалась самым пёстрым,
шумным и жеманным обществом из всех, в каких ему доводилось оказываться за его пока
ещё не очень долгую жизнь.
Нет, конечно, в Тэйнхайле давали приёмы, устраивали сезонные балы и празднества. Но
Тэйнхайл был всего лишь провинциальным замком небольшого, скромного королевства, в
котором строгость и аккуратность ценилась выше показного роскошества. Тем не менее
именно на балу в Тэйнхайле Уилл впервые увидел Риверте – около года назад. Тогда их
страны ещё не были в состоянии войны, хотя к ней, очевидно, шло. Риверте явился в
Хиллэс с дипломатической миссией, а поскольку как раз в это время король Эдмунд
гостил у своего троюродного кузена лорда Норана в Тэйнхайле, там и состоялся приём.
Риверте явился на него с опозданием, потому привлёк всеобщее внимание, когда наконец
вошёл в яркий, полный людей зал. Он был в абсолютно чёрном, но очень дорогом
костюме, освежаемом лишь тяжелой драгоценной цепью на груди, в оправе которой
матово поблескивал крупный аметист, и такими же камнями у него на пальцах. Этот
костюм несказанно шёл к цвету его глаз и смолянисто-чёрным волосам, заметно более
коротким, чем у любого из присутствующих мужчин: они едва прикрывали затылок и
были зачёсаны назад и набок, ложась вокруг лба продуманно небрежной волной. Среди
длинноволосых уроженцев Хиллэса это смотрелось едва ли не дико – но настоящее
возмущение вызвали кружевные манжеты сорочки, очень длинные и свободно
выпущенные из-под рукавов камзола. Риверте поклонился королю Эдмунду, затем леди и
лорду Норан, затем какой-то из присутствующих дам, которая немедленно зарделась до
самого декольте, станцевал два танца и до конца вечера стал объектом бурного
обсуждения присутствующих. Все порицали его причёску и его манжеты; однако на
следующий же бал большая часть мужчин явилась подстриженной и с выпущенными
манжетами. В те дни вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, в чём состояла цель
дипломатического визита посланника Вальены – у всех были другие поводы для
разговоров. Даже Роберт, глубоко презиравший веяния моды, кажется, стал носить волосы
чуточку короче. И лишь много позже, когда Риверте уехал, стало известно, что он
привозил требование дани.
Уилл хорошо помнил тот день, и воспоминание ожило с новой силой, когда он переступил
порог бального зала замка Даккар.
Зал был полон. Полтора десятка пар кружились по нему в танце, ослепляя Уилла яркими
красками одежд и блеском драгоценностей. Свечи полыхали так, что, казалось, в замке