— Ну и что дальше? — жестко спросил Гектор. Он не признавал отчаяния, покорного ожидания. Считал, что это приоритет слабых. — Что, конец света наступил, что ли? Великий Потоп начался? Что?
— Они придут за мной, папа, — шепотом сказала Лидка.
— Не придут, — отрубил Гектор.
Девушка встрепенулась и внимательно посмотрела ему в лицо:
— Папа, что случилось?
Похоже, они поменялись ролями.
— Ничего не случилось, — ответил Гектор. — Сегодня утром я ездил к одному человеку, моему старому приятелю. Он теперь большая шишка. Приятель при мне позвонил какому-то начальнику, тот проверил по своим каналам, и выяснилось, что мужчина этот, которого ты сбила, жив. У него парочка ушибов, но он жив. Мой приятель пообещал, что съездит в больницу, переговорит с этим человеком, заплатит ему деньги, поможет с лекарствами, ну и так далее. Короче говоря, дело скорее всего будет закрыто.
Врал Гектор неумело — сказывалось отсутствие опыта, — но зато щедро компенсировал сей недостаток фантастическим энтузиазмом. В целом же получалось очень даже неплохо. Он не думал о том, как станет оправдываться перед дочерью, если дело провалится и за ней все-таки придут. Нет, оно не могло провалиться.
Лидка продолжала вглядываться в лицо отца. Девушка, похоже, никак не могла поверить в чудесное разрешение проблемы. Надвигающийся ураган на деле оказался всего лишь мелким дождиком.
— Это правда? — Голос ее дрогнул.
— Чтоб я сдох, — со «штирлицевской» искренностью поклялся Гектор.
Лидка вдруг порывисто обняла его, заголосила:
— Спасибо, папочка! Я знала, что ты меня спасешь! Я знала, честно!
Гектор почувствовал: еще несколько секунд — и дело кончится потоком слез. Такими рыданиями, каких свет не видывал. И, возможно, обоюдными.
Он отодвинул дочь и, скрывая хрипотцу в горле, грубовато сказал:
— Ты вот чего… Лучше пойди плащ мне протри, поскользнулся тут, в парке, а мне вечером нужно к этому самому приятелю подъехать. И вообще, возможно, я неделю-другую буду здорово занят.
— Чем? — Слезы в голосе дочери сменились настороженностью. — Он требует от тебя чего-то?
— А-а-а, — махнул рукой Гектор, — пустяки, ерунда, мелочь. Нужно с сотрудниками его фирмы позаниматься. Поднатаскать их.
— Поднатаскать в чем? — недоверчиво спросила Лидка. — Ты будешь учить их прыгать через «козла»?
«Надо же, — подумал Гектор, — мы даже говорим одинаково».
— Я, по-твоему, совсем уже развалина, да? — обиженно спросил он. — Больше ни на что не гожусь? Перед тобой, между прочим, спортсмен-пятиборец. В прошлом — чемпион Союза, черт побери. Кстати, в стрельбе из пистолета я до сих пор могу многим из молодых фору дать.
— Ты будешь учить их стрелять?
— Вот именно. — Гектор был рад тому, что сумел выкрутиться, а заодно и оправдать грядущие отлучки из дома. — Службу безопасности придется потренировать. Но это ненадолго. Неделя, может быть, две. Три, в крайнем случае. Ты плащ-то протри. Сама понимаешь, нужно выглядеть. Это тебе не ПТУ. Там другие люди.
— Хорошо. — Лидка подхватила плащ и выпорхнула из комнаты.
«Вот, она уже и забегала, — подумал Гектор. — Это здорово. Просто отлично». На секунду ему показалось, что неприятности и правда канули в прошлое, растворились в прошедшем дне, но мгновением позже он вспомнил: ничего еще не ясно. Самое сложное — впереди… «Нет, ясно, — категорично сказал себе Гектор. — Предельно ясно. Он сделает невозможное, вылезет из шкуры, будет жрать землю, сдохнет ради того, чтобы это мнимое благополучие сохранилось и превратилось в реальность».
* * *
Джузеппе уводили как настоящего борца за права человека — с заломленными до затылка руками, подпирая подбородок резиновой дубинкой. Вцепляться в немытые волосы никому не хотелось.
Задержание было обставлено в лучших традициях документальной хроники семидесятых, проходившей под рубрикой «Их нравы». Лениво прогуливающийся по залу милиционер сделал замечание грязной, хорошо поддавшей нищенке, та ответила, как и положено «порядочной женщине», матом, страж порядка попытался грубиянку погнать, «случайно» оказавшийся рядом Джузеппе вступился, за что и был задержан. Когда его уводили, насовав для реализма дубинкой под ребра, пьяная нищенка мутно взглянула вслед и, звучно хлебнув из безразмерной бутылки ядовитого пойла, отрыгнула на весь зал:
— Не… Нельсон Мандела ты наш…
Сергей Боронин ожидал агента в просторной комнате, некогда бывшей «ленинской». Во всяком случае, светлый абрис от пенопластовой, знакомой с детства головы еще сохранился на стене. Окна, забранные решетками, выходили на привокзальный тупичок. Света сквозь них проникало ничтожно мало, и от этого в «ленинском зале» витало ощущение давящей тяжести и нехватки свежего воздуха. Во дворе периодически громыхали составы, доносился невнятный бубнеж диспетчера. В дежурке кто-то «сопливился» виновато, а сидящий за огородкой капитан отвечал устало и монотонно. Хлопнула входная дверь, послышался оживленный гвалт. Словно ворвался в застоявшееся болото тесного помещеньица ручеек свежей воды. В «ленинку» вломились двое патрульных, конвоирующих Джузеппе. Агент дергал кудлатой, как у дворового пса, башкой и громко приговаривал:
— Ну руки-то, руки-то отпусти. Отпусти руки-то!
Один из патрульных кивнул Сергею:
— Вот, товарищ старший лейтенант, доставили.
— Доставили бы вы, кабы я сам не пошел, — отвечал в пространство Джузеппе.
— Поговори еще, — подтолкнул агента дубинкой второй патрульный, сержант. — Давай, давай, шевели копытами.
— Лучше копытами, чем рогами, — парировал быстро Джузеппе и, не дожидаясь, пока до сержанта дойдет смысл сказанного, шагнул к столу, придвинул стул, сел. — Приветствую вас, начальник. Вот и я.
— Да уж вижу, — усмехнулся Сергей. — Ребята, — обратился он к патрульным, — оставьте нас минут на десять.
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, — кивнул сержант, пристально глядя на подопечного, и добавил, обращаясь непосредственно к Джузеппе: — А насчет рогов мы с тобой попозже поговорим.
— Попозже я буду занят, — хмыкнул тот и отвернулся.
Когда за патрульными закрылась дверь, Сергей достал блокнот, ручку, кивнул:
— Чего нарываешься-то?
— Так ведь если я отсюда без синяка на морде выйду, кто поверит, что меня просто так загребли? Натурализм в нашем деле — первая вещь.
— Ну ладно, Семен, давай рассказывай, что у тебя за информация.
— Надо же, — расплылся Джузеппе, — вы еще имя помните.
— Я много чего помню.
— А вот я уже нет. — Агент придвинулся поближе. На Сергея пахнуло невероятной смесью протухшей еды, какой-то кислятины и почему-то чеснока. — Значит, так, по поводу Жнеца, — заговорщицким шепотом забормотал Джузеппе. — Он собирается провернуть какое-то большое дело. Очень большое. Сейчас подбирает людей.
Сергей вздохнул. Снова, снова и снова. Информация не стоила ни копейки. Такие данные попадали к нему раз в две недели. Абстрактные фразы, не дающие ни единой зацепки. Он не закрыл блокнот и не ушел сразу исключительно потому, что жаль было времени. Торопился, договаривался. Может, в разговоре Джузеппе и ляпнет что-нибудь интересное. Почему он испытывает неловкость? Наверное, потому, что неприятно ощущать себя дураком, наступившим по пятому разу на одни и те же грабли.
— Это все?
— Если бы это было все, я бы не потащил вас сюда, — заметил Джузеппе. — Короче, дело в следующем. Есть у меня один кореш. Не то чтобы очень уж близкий, а так. У этого кореша племянник, — му…к редкостный, доложу я вам, — звать Лаврентием, фамилию толком не знаю, то ли Букин, то ли Бучин. Отчество — Викторович. Короче, молодой и наглый, как все они сейчас, бычары. Я его пару раз встречал у корешка этого своего. Правда, он пить с нами никогда не садился. Брезговал.
«Я бы на его месте тоже не сел. Не такой уж он, значит, и м…к», — подумал Сергей, однако вслух этого не сказал, не хотел обижать агента.
— Сколько лет племяннику-то?
— Да говорю ж: молодой. Тридцать пять, может. Или тридцать семь.
«Ни фига себе, молодой», — подумал Сергей. Что бы, интересно, сказал Джузеппе про него, узнав, что «начальнику» едва перевалило за тридцать? Наверное: «Детсадовский возраст».
— В общем, племянник этот в последнее время без дела сидел, — продолжал бухтеть агент. — А без дела, значит, без денег, так?
— Ну, допустим, — согласился Сергей. — Хотя это еще не факт. Дальше?
— А дальше вот что. Встретил я его вчера здесь же, на вокзале, с какими-то двумя типами. Первый одет дорого, выглядит как настоящий крутой, но не из синих, и не отмороженный. Скорее деловой. Второй пониже, примерно метр семьдесят, лысый, как колено, уши торчат. Одет в плащ и кроссовки. Штанов я не видел. Их плащ закрывал. Так вот, поговорили они о чем-то в сторонке, спокойненько так, с полчаса примерно. Потом передали племяшу какой-то списочек, сверточек, похлопали по плечу и ушли. А вечером мы с этим моим корешем киряли у него на квартире, и вот, заявляется племянничек с каким-то фраером. Прикинуты оба — чтоб мне так всю жизнь одеваться. А ведь постоянно в куртках да джинсах Лаврик ходил, а тут костюмчик, галстук, туфли дорогие, пальтишко стильное.
— А тип-то вокзальный, тот, что повыше, как выглядел? — поинтересовался Сергей.
— Нормально выглядел. Как вы.
— В смысле?
— В смысле на одного из ваших похож. Высокий. Плечи широкие, морда такая. — Джузеппе состроил мужественную физиономию, чтобы наглядно продемонстрировать, какая морда у фраера. — Короче, «ты записался добровольцем». Один в один. Во-от. Да, в пальто он зеленом был. Как в кино. Зауженное такое пальто, длинное. В костюме еще. Все вроде. О чем я? Ах, да. Так вот, значит, закатываются племянник с фраером, водярой затаренные по самое «не могу». И не каким-нибудь там г…м самопальным, а «Абсолютом». Потопали они, значит, в кухню кирять, а мы в комнате сидим. Где-то часикам к двенадцати бухло у нас кончилось, но чувствуем: мало. Кореш и говорит: «Пойдем у Лаврухи попробуем сшибить на фуфырь. Он при деньгах сегодня вроде как». Ну, мне-то по фигу. Пойдем, говорю. Пошли. Они, значит, сидят. Икорка, красная рыбка, колбаска, я такой в жизни не видел. Квасят, стало быть. Но зенки уже залитые конкретно. Кореш мой ласково так и говорит: «Лаврушенька, не дашь ли взаймы на фуфырек? Я отдам, гадом буду, ты меня знаешь». Племяш-то заржал так приторно, по-блядски, полез в карман и достает толстенную пачку купюр. Стотысячных. Пачка, во! — Джузеппе показал. — В палец толщиной. Отслюнявливает нам две бумажки и барственно так кидает на стол. Себе, мол, возьмете и нам принесите пару «Абсолюта».
Сергей прикинул, что, если Джузеппе ничего не путает, в кармане у племянничка было как минимум десять миллионов. Не считая того, что уже потрачено. Одежда, выпивка, еда. Любопытно.
— А я, значит, между делом спрашиваю у него: «Ты на работу устроился, что ли?» А он отвечает: «Ага, на работку. Аванец, — говорит, — подкинули». И ржет, со своим этим дружбаном переглядывается. Я говорю: «Может, и меня туда приткнешь? Раз там такие-то авансы выдают?» А он: «Рылом, — говорит, — не вышел. Вот если бы ты спортсменом был или циркачом, тогда да, замолвил бы за тебя словечко, хоть все вакансии и забиты». И опять ржет. Тогда я и спрашиваю: «Это тебя пристроили те фраера, с которым ты сегодня утречком на вокзале торчал?» Вот тут он разом заткнулся, посмотрел на меня так внимательно и спрашивает: «А ты откуда знаешь?» Я и говорю: «Видел». А он: «Как видел, так и забудь». А дальше и начинает: мол, ребята эти на самого Жнеца работают, и если я хоть кому-нибудь вякну про то, что видел, то не сносить, мол, мне головы. Жнец, мол, болтовни не прощает. А лысый, низенький, мол, настоящий зверь, садюга. Его используют, когда нужно кого-нибудь к праотцам выписать. Лавруха много еще чего наговорил по пьяни. Мы и за фуфырями успели сгонять, и кирнуть как следует. Племяш-то добавил и давай заправлять. Мол, он у Корсака этого — так высокого зовут — первый друг. Дела, мол, вместе крутили и вот сейчас еще одно готовят. Мол, дело это Жнец лично будет контролировать и вроде бы даже участвовать. Якобы Лаврик после всего сможет не работать да как сыр в масле кататься. И, мол, не жизнь наступит, а прям-таки сплошной коммунизм у отдельно взятого человека в чистом виде.
— А что за дело, он не упоминал случаем? — спросил Сергей.
— Ну-у-у, начальник, — Джузеппе засмеялся, — вы от меня, как от Господа Бога, чудес ждете. Скажите спасибо, что хоть это есть… Приятель-то у племяша поздоровее, пьянел медленнее, так все понимал, локтем Лавруху пихал да на ногу наступал под столом. Я-то видел. А Лаврик-то знай за воротник заливает да боронит, пьет да боронит. С утра-то, конечно, я подумал — наплел племяш. Да, наверняка вранья там процентов семьдесят и было. Но с этими двоими он встречался — факт. Сам видел. И тут, значит, входит Лавруха со своим этим плечистым и говорит корешу моему: на, мол, бабки, слетай-ка за фуфырем на похмелку. А сам на меня смотрит. Я хотел было когти подорвать, да не тут-то было. Плечистый меня в углу зажал, а кореша Лавруха за порог турнул. Стою, значит, я себе, кочумаю. А тут Лавруха мирно так и говорит, мол, извини. Нагнал, мол, сдуру я вчера пурги тут. Пьяный, мол, был. Я киваю натурально: ясное дело, по пьяни у всех язык без костей да душа нараспашку. Лавруха говорит: «Вот-вот», — и достает из-под пальто нож. Говорит: «А вякнешь кому — завалю». Ну, я-то знаю, что он не мокрушничает, потому и не особенно испугался. Он ведь сам боялся. Побольше моего еще. Ему язык точно подрежут, если прознают, что я вам настучал. Вот так.
— Интересно, — задумчиво протянул Сергей. — Интересно. Значит, фамилия высокого — Корсак?
— Да вроде бы так, — подтвердил Джузеппе. — Только уж вы, начальник, особенно-то тоже про то, что я вам рассказал тут, не «бренчите» кому попало. Говорят, на Жнеца половина всей милиции работает.
— Кто это говорит? — быстро поинтересовался Сергей.
— Да все, — пожал плечами агент. — В общем, если до Жнеца доплывет, о чем мы с вами говорили, и с меня, и с вас, и с племяша с корешем — со всех бошки снимут.
— Значит, высокий — Корсак… А кореша своего как Лаврентий звал, не припомнишь?
— Чего ж тут припоминать? Натурально, Кирилл. Фамилия, кажется, Ситкий. Лаврик его то «Кирюха», то «друг Ситкий». Я думал просто «керя» его, а с утра племяш Кириллом кореша и назвал.
— Так. А где этот твой Бучин-Бунин сейчас обитает?
— С такими-то бабками? Да где угодно. Не-е, — помотал кудлатой головой Джузеппе, — вы его вряд ли найдете.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала. Адресок друга твоего давай запишу.
— Валяйте, записывайте, — пожал плечами Джузеппе. — Только вы уж ему не открывайтесь. Он-то сразу дотямкает, что я тут при чем. Шепнет племяшу, тот своему этому… Корсаку, а там, глядишь, и до Жнеца дойдет. Тут-то я первым в очередь на кладбище и встану.
— А зачем ты мне это все рассказал, а? Раз так Жнеца боишься? — спросил Сергей, записывая адрес.
— А затем, что Лавруха — дурак. — Джузеппе вдруг быстро наклонился вперед и почти коснулся лица Сергея крупным сизым носом. — Дурак и трепло. Вот он обмолвится о нашей вечеринке кому-нибудь ненароком — и меня придут убивать. К кому тогда за помощью обращаться? А вы, начальник, мужик честный, это все знают. Вот и поможете. Спрячете и защитите. Я себе жизнь спасаю, вы медальку или там лишнюю звездочку зарабатываете. И вам хорошо, и мне вроде как тоже не плохо.
— Ладно. — Сергей поднялся, спрятал блокнотик в карман, поинтересовался: — Тебя сейчас вывести?
— Задержусь, — ухмыльнулся Джузеппе. — Вы — опер, вам здесь положено быть, мне сейчас — тоже. А вот если нас увидят вместе выходящими из каталажки — быть беде. Посижу, расслаблюсь пока. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать. Если у меня наклюнется что-нибудь, позвоню.
— Хорошо, — согласился Сергей. — Звони.
Он вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с давешним сержантом. Тот поинтересовался, оживляясь и плотоядно поглядывая на задержанного: