Мерзни, мерзни, волчий хвост!
Мерзни, мерзни, волчий хвост!
Еле вырвались голубки — и бежать без оглядки. Потом уж она мне письмо прислала. Пишет: «Такой коварной мести я от вас никак не ждала».
— А ты что ей ответил?
— А я ответил, что хотел помочь скрепить их сердца, — с каким-то горьким злорадством рассмеялся Сережа. И вдруг совсем уже другим, грустным тоном добавил: — А потом я уехал, к вам уехал и порвал все навек. Хочешь, ее карточку покажу? — неожиданно спросил он.
— Конечно, хочу. Она у тебя с собой?
— Она всегда со мной, — ответил Сережа, доставая из кармана вложенную в картонную обложку маленькую карточку, и передал мне: — Вот, гляди!
Я раскрыл обложку. На меня глянула курносенькая девочка лет шестнадцати в гимназической форме, с толстой косой, перекинутой через плечо.
— Ничего, хорошенькая… — одобрил я.
— Не хорошенькая, а чудесная! — перебил меня Сережа. — Такой второй не было и нет в целом свете.
— А зачем ты ее к скамейке приклеивал? — удивился я.
— Зачем? С горя, с отчаяния. Отомстить хотел! Э, да что там говорить! — И Сережа безнадежно махнул рукой.
Я понимал его страдания, но не знал, чем утешить.
— Ну ничего! — неожиданно повеселев, воскликнул Сережа. — Пойдем-ка, друг, еще уток поищем.
— Идем, — одобрил я.
Джек тоже радостно вскочил, готовый снова носиться по болоту — искать дичь. И мы все трое бодро пустились в обратный путь.
МЫ НАЧИНАЕМ УЧЕБНЫЙ ГОД
Первое сентября — начало учебного года. С какой горечью на душе, даже с каким отвращением встречал я это ненавистное число! В этот день нужно было на целых девять месяцев проститься с привольной деревенской жизнью, с рекой, с лесом, со всем тем, что так радует мальчишеское сердце, — проститься и идти в ненавистную школу бабки Лизихи.
И вот снова первое сентября — начало учебного года, только уже не у бабки Лизихи и даже не в реальном училище, а в чернском городском.
Рано утром пошли мы туда с Сережей. Было очень интересно, что это такое за школа, интересно и совсем не страшно. Нам ли, побывавшим в лапах у бабки Лизихи, чего-нибудь бояться! Колотить линейкой, ставить на колени или даже «столбом», наверное, не будут да и не заставят целые дни и вечера сидеть в школе, зубрить все наизусть.
Сережа говорил мне, что, как попал от Лизихи в гимназию, прямо свет белый увидел. А городское училище — это даже и не гимназия; там, наверное, еще вольготней будет. В общем, мы с Сережей шли первый раз в школу полные радостных надежд.
Вот на самом выезде из города деревянное одноэтажное здание с большими светлыми окнами — это и есть городское училище.
Вбежали в просторный коридор. Что там творится! Крик, шум… Мальчишки носятся друг за дружкой, играют в чехарду.
Сережа увидал знакомых ребят, присоединился к ним, и они куда-то мигом исчезли. А я отошел в сторонку к окну, смотрел на веселые лица ребят, слушал их звонкие голоса, смех, слушал и никак не мог понять — где же я? Неужели в училище? А когда же раздастся грозный окрик какого-нибудь сердитого наставника и начнутся занятия? Я стоял, ждал, а занятия все не начинались.
Вдруг на середину коридора выскочил веселый курчавый парнишка в гимназической курточке с расстегнутым воротником. Он поднял вверх обе руки и закричал:
— Тише, тише, все на собрание в класс! — и указал на открытую дверь.
Вся ватага мальчишек с криком, писком и смехом устремилась в большую светлую комнату. Я втиснулся вслед за другими. Теснота получилась страшная. Кто вбежал раньше других, те расселись на первые парты перед столом учителя. Остальные стояли, прижавшись друг к другу; некоторые, посмелее, вскочили на парты и подоконники. Все были очень оживлены, всем хотелось поскорее услышать, как мы будем теперь учиться.
— Пропустите, пропустите учителя! — вдруг раздалось несколько голосов.
И через толпу ребят стал протискиваться к столу небольшой человек с усиками, бородкой, очень похожий на чиновника из какого-нибудь учреждения. Одет он был в синий мундир с золотыми пуговицами. Это был один из учителей городского училища — Николай Николаевич Орликов.
Протискавшись, наконец, через толпу, учитель подошел к своему столу.
— Ну, здравствуйте, ребятки! — приветливо заговорил он.
— Здравствуйте, здравствуйте! — дружно отвечали все мы.
Учитель выслушал наше приветствие и продолжал:
— Вот мы с вами сегодня собрались в стенах школы, чтобы начать новый учебный год. Наверное, мы скоро получим из губернии указания, как вести теперь занятия. Может, и учебники какие-нибудь новые получим, а пока будем заниматься по-прежнему. У кого есть старые учебники — прекрасно. У кого нет — кое-что сможете достать в нашей библиотеке или у товарищей попросить, заниматься вместе, сообща… Но пока, еще до начала занятий, мы должны позаботиться о самой школе. Раз это теперь наша, революционная школа, мы должны думать о ней. Завтра все приходите к девяти часам. Одни останутся в школе приводить ее в порядок, а другие поедут в лес, в Богатый лог — заготовлять на зиму дрова. Итак, до завтра.
— Вот это здорово! — воскликнул кто-то из ребят.
Поднялся невероятный шум, гам, всеобщее веселье. И мы, тесня друг друга, повалили из класса в коридор, оттуда — на улицу.
— Урра! — вопили ребята. — Вот это житуха! Не жизнь, а малина, урра!
В общей сутолоке я насилу разыскал Сережу, и мы вместе отправились домой.
— Ну, брат, дождались мы с тобой волюшки вольной, — оживленно говорил по дороге Сережа.
Он откуда-то успел разузнать тьму новостей: что учебников в библиотеке никаких нет, что учителя почти все куда-то поразъехались, а те, кто еще остался, совсем не знают, чему и как теперь учить, потому что понабралось много новеньких: кто из гимназии, кто из коммерческого, у всех разные знания, программа совсем не та, что в прежнем городском училище. В общем, сам черт не разберет. А главное, учителей-то нет, учить некому. Хотят устроить какую-то столярную и слесарную мастерскую, выучить нас паять, лудить, пилить, строгать…
— Вот когда папин верстак-то пригодится, — закончил Сережа. — А еще говорят, — немного помолчав, продолжал он, — вечер какой-то устраивать будем. Не помню, в честь чего, только и хор будет, и стихи читать, и сценки какие-то. Меня уж спрашивали, что я умею: петь, стихи читать или на сцене представлять?
— Ну, а ты что ответил?
— Сказал, что умею все, а лучше всего — за девушками ухаживать.
Слушая его беззаботный ответ, я сразу вспомнил Колю Кускова. Вообще Сережа чуть-чуть походил на него, конечно, не бездельем, а своей удалью и каким-то особенным уменьем сразу везде быть в курсе дела, быть своим человеком.
Как я завидовал этой способности! Завидовал, но не только не умел ей подражать, даже понять не мог, как это делается. Мне всегда было трудновато сходиться с товарищами, поэтому я частенько оказывался от других в стороне. А вот Сережа сразу со всеми познакомился, подружился, все узнал. Его уже куда-то приглашают. Молодец Сережа!
На следующее утро мы отправились под руководством Николая Николаевича в Богатый лог заготовлять дрова.
Работа сразу закипела. Мы валили старый осинник, тут же гурьбой накидывались на поваленное дерево, обрубали сучья, а ствол распиливали на короткие кругляши. Их мы складывали в аккуратные поленницы. Трудились до самого вечера. Только в полдень сделали небольшой перерыв, разожгли костер и испекли картошку, которую нам дали какие-то женщины, копавшие картофель в поле у самой лесной опушки. Мы поели, отдохнули и вновь принялись за дело.
Славно поработали! Обратно в город возвращались изрядно усталые, но очень довольные. Много дров для своей школы заготовили. Хоть они и сырые, и осиновые, а все-таки дрова. Будет чем зимою печку топить! Мы шли гордые, шагая в ногу по сухой, пыльной дороге. И, наверное, каждый думал в эту минуту, что он возвращается не из леса после заготовки дров, а после победоносно закончившейся схватки с коварным врагом.
Так и вошли мы в наш тихий, пахнущий яблоками городочек, шагая мимо перепуганных старух, которые выглядывали из калиток.
— Это что ж, новобранцы, что ли? — слышались позади взволнованные голоса. — На войну гонят ай с войны вертаются?
— Да чтой-то мелки уж больно. Теперь, видать, и до ребят добрались. Ох горюшко! Спаси, царица небесная!
Перед школой устроили короткое совещание. Тут же договорились сбегать по домам, умыться, пообедать и, кто хочет, опять возвращаться в школу: потолковать насчет предстоящего вечера-концерта или спектакля, которым мы решили отпраздновать начало учебного года.
— Да куда же вы так торопитесь? — удивилась мама, видя, что мы с Сережей сидим за столом как на иголках.
Мы объяснили, в чем дело.
— Ах, вон оно что… — улыбнулась мама. — А я-то уж думала, что на занятия так спешите.
— Какие там еще занятия!.. — махнул я рукой.
— То есть как это — какие? — удивилась мама. — Да ведь школа на то и существует, чтобы в ней учиться, а не дрова пилить и не спектакли ставить.
— То старая школа, а то новая, революционная, — пояснил Сережа. — Это дело совсем другое.
— Так что же, в этой новой школе и учиться, значит, не надо?
— Надо, только по-новому, ближе к жизни, — вмешался я. — Вот мы сегодня дрова заготовляли, а другие ребята полы мыли, стенки вытирали.
— Но ведь для этого уборщицу можно позвать, чтобы пол вымыть, — не сдавалась мама. — Какое же это ученье?
— Это приучение к труду, — пояснил я. — А вот сейчас мы идем на собрание, будем обсуждать, какой вечер или спектакль устроить в честь начала учебного года. Потом готовиться к нему будем, роли разучивать, кто петь, кто танцевать…
— Позвольте, а учиться-то вы собираетесь или совсем нет? — забеспокоилась мама. — Может, лучше все-таки я к Елизавете Александровне схожу, попрошу, чтобы она вас еще годок поучила?
— Что ж, ты хочешь, чтобы на нас пальцем показывали? — возмутился я. — Все ребята будут в революционную школу ходить, по-новому обучаться, а мы одни, как глупенькие, у бабки Лизихи.
— Уж я сама не знаю, что лучше, — покачала мама головой. — Ничего не пойму: то дрова пилят, то спектакль готовят… Какое же тут ученье?
Мы с Сережей решили больше не поддерживать этот весьма невыгодный для нас разговор. Поскорее поели и побежали в училище.
— Ты с матерью-то язык не распускай, — сказал по дороге Сережа. — Сам видишь: школа что надо, не прежняя гимназия — свобода! А родители разве поймут это! Им все чтобы по старинке: закон божий да таблицу умножения…
Я был с этим вполне согласен и твердо решил впредь быть в разговорах с мамой и Михалычем поосторожнее. А то и вправду, чего доброго, еще запрячут опять к бабке Лизихе…
Подходя к школе, я вдруг услышал что-то необыкновенное. Мне показалось, что из окон раздается веселая музыка. Быть не может! Мы вбежали в коридор. Так и есть.
В конце коридора стоял стол, очевидно из класса, а на столе восседал, взгромоздившись на табуретку, уже знакомый мне паренек в гимназической курточке. Он лихо растягивал гармошку, и по всей школе разносился вальс «Оборванные струны». Под звуки плавного вальса посреди коридора кружилось несколько пар.
Танцевали какие-то девушки; верно, в гости к нам пришли. Мальчишки жались по углам. Одни танцевать не умели, а другие стеснялись осрамиться при такой многочисленной публике. Сережа опять куда-то исчез.
В следующие дни я скоро догадался, что его интересовал не предстоящий вечер, а совсем иное, и это иное были барышни, тот самый «амур», о котором он в первый же день спросил меня на охоте.
Меня же, наоборот, сразу заинтересовала самая идея устройства школьного праздничного вечера. Не знаю, может, последние годы, учась в гимназии, Сережа присутствовал или даже, быть может, участвовал в подобных празднествах, по для меня, не видавшего ничего, кроме бабки Лизихи с ее колотушками, вечной зубрежкой и руганью, — для меня устройство праздничного вечера казалось чем-то сказочно прекрасным.
Потанцевав немножко и попев хором песни, которые только что тогда появились: «Смело, товарищи, в ногу», «Вихри враждебные» и т. д., мы перешли к самому главному. Все, кто хотел участвовать в устройстве праздничного вечера, перешли из коридора в пустой класс, расселись на партах, на подоконниках и принялись обсуждать. В общем, никто толком не представлял, что и как устраивать.
Одни предлагали просто организовать вечер с танцами. За это предложение высказались наши гости — девушки. Но ребята, не умевшие танцевать, его решительно отвергли. Потом кто-то предложил сыграть спектакль, да посмешнее.
— А какую пьесу? Где декорации взять? Кто научит, как играть?
И это предложение было отклонено.
Вдруг мне пришла в голову мысль: «А что, если устроить живые картины?» Помню, мама мне рассказывала, что раньше, когда она была еще молодая, такие картины устраивались в земстве на вечерах. Я предложил.
— Ну тебя с твоими картинами! — крикнул кто-то из ребят. — Кто их рисовать-то будет, да еще оживлять потом?!
— Их ни рисовать, ни оживлять не нужно! — волновался я, желая рассказать товарищам свою идею. — Мы сами нарядимся и изобразим картину. Ее можно бенгальским огнем осветить, будет очень красиво. Так и раньше на вечерах устраивали.
— Что же, попробовать можно, — поддержал меня все тот же гимназист с гармошкой. — Тебя как звать? — спросил он. — Юра? Ну, а меня Толя Латин… Будем знакомы.
— А какие же картинки мы покажем? — поинтересовался мой сосед, худенький, невзрачный с виду мальчик.
— Да это придумать надо, сразу так не придумаешь, — ответил я.
— Отлично, — решил Толя. — Один номер есть — живые картины. А какие — это поручим придумать творческой комиссии. Поручите это дело мне, ему, — он ткнул в меня, — и ему, — ткнул пальцем в моего соседа.
— А как же с декорациями для картин быть? — задал кто-то весьма существенный вопрос.
— Это плевое дело, — ответил Толя, — краски у меня есть. Я вам любую декорацию нарисую. Хошь город, хошь лес, что только захотите.
— А на чем же их рисовать?
— Вот на чем рисовать — это, правда, вопрос существенный. — Толя на секунду задумался и вдруг хлопнул себя по лбу. — Идея! Видели в учительской географические карты?
— Ну видали, и что же?
— А вот на них на обороте и нарисуем.
Большинству из нас эта идея очень понравилась, но некоторые усомнились.
— И не думайте: никто вам не позволит рисовать на картах.
— А кого мы должны спрашивать? — запальчиво возразил Толя. — Это что же, опять, как в старой школе: позволят, не позволят? Нет, дудки! Прежде всего инициатива, изобретательность и труд. Вот мы и будем трудиться, искусство свое развивать. Да еще для училища праздник устраивать. Разве мы его только для нас самих устраиваем? Для всех учащихся и для учителей тоже. Они еще поблагодарят нас за проявленную инициативу. Картам от этого ничего не сделается — мы ведь только на обороте.
Доводы показались вполне убедительными, и Толя в знак общего согласия, рванув гармонь, громко запел:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил…
И все разом подхватили:
Черные дни миновали,
Час искупленья пробил!..
В это время дверь класса тихонько приотворилась, и в нее заглянул старичок сторож городского училища. Заглянул, покачал седой головой и исчез за дверьми. За всю свою сорокалетнюю службу в училище он, конечно, не видывал в этих стенах ничего подобного. Что-то он подумал про нас, про новую школу, про это непонятное веселье — кто его знает? Только едва ли все это одобрил.
Кроме живых картин, мы наметили еще несколько номеров программы: организовать хор и оркестр народных инструментов — балалаек, мандолин, гитар, исполнить новые революционные песни. Помимо этого, мы решили разучить и прочитать несколько соответствующих духу времени стихотворений.