— Что? — язвительно поинтересовался Саша. — Возникли проблемы?
— Почему же, — бесцветным голосом ответил тот. — Какое же чудо тебе нужно?
— Да любое, Господи. Любое.
— Если я на твоих глазах пройду через стену, туда и обратно, это тебя устроит?
— Вполне, — кивнул Саша. Потрошитель подался вперед, в глазах у него загорелся недобрый блеск.
— Это делает Копперфильд! — тихо и веско сказал он. — Господь же не иллюзионист, не кудесник и не шут! Господь — Творец! И Вера не требует доказательств. Поэтому она и называется не теоремой, а Верой. Никогда еще никакие доказательства не смогли заставить человека поверить в Господа! Никогда! Никого! К Вере каждый приходит сам и только сам! Это личный духовный выбор!!!
— Послушай… — начал Саша, однако Потрошитель перебил его.
— В свое время, — сказал он жестко, — в одной очень бедной латиноамериканской стране один очень богатый человек влюбился в девушку из бедной семьи. Он дарил ей бриллианты стоимостью в сотни тысяч долларов и каждый вечер возил ее на своем самолете на Багамские острова, чтобы она могла перед сном вымыть ноги не в ржавом тазу, а в Тихом океане. Чтобы потрясти воображение возлюбленной, он купил ей роскошный тропический остров с дворцом на две сотни комнат и, делая предложение, застелил ее улицу самыми лучшими розами, выписанными изо всех уголков света! Она отвергла его! А знаешь почему?
— Почему? — послушно спросил Саша.
— Да потому, что эта девушка была из нищей семьи! В своих мечтах она никогда не поднималась выше собственной маленькой квартирки и подержанного автомобиля! — сказал Потрошитель. Глаза его блеснули, словно те самые бриллианты. — Если бы миллионер предложил ей крохотную квартирку и зачуханный рыдван, она бы пошла за ним, даже не задумавшись, но для бриллиантов, островов и дворцов в ее воображении не нашлось места! Она не могла оценить его подарков, поскольку в той жизни, которой жила она, подобной роскоши просто не существовало!
— Ты это к чему? — растерялся Саша.
— У тебя заболел живот так, что ты согласился прийти сюда, в душе совершенно не желая этого. Ты, еще вчера не верящий в Господа, сегодня заявился ко мне сам, без приглашения, сидишь и совершенно серьезно беседуешь об Ангелах! У тебя стигматы проступают на ногах, как у какого-нибудь святого, хотя о святости ты знаешь не больше, чем пятилетний ребенок об астронавигации!
— Постой, погоди, — Саша растерялся окончательно. — Ты хочешь сказать, что…
— Но тебе трудно поднять голову и посмотреть в небо! Куда легче увидеть то, что под ногами. — С каждым словом голос Потрошителя становился все громче, а в глазах разгорался страшный холодный огонь. — Тебе не нужно чудо! Ты хочешь фокусов! Однако я — твой Ангел и обязан о тебе заботиться. Хорошо же. Я покажу тебе фокус! Самый грандиозный фокус в твоей жизни! Не ради Веры, — верить из-за этого ты не станешь, — но ради того, чтобы разбить твой тупой скептицизм и дичайшую в своей глупости ограниченность!!! — рявкнул он жутко. — И фокус этот будет таков: я оставлю тебя без своей защиты! Ненадолго и не совсем, но, уверяю, тебе хватит и этого, за глаза хватит. А теперь уходи!
— Слушай, если ты обиделся, так это зря, — примирительно пробормотал Саша. Ему вдруг стало неуютно. Из него словно вытащили позвоночник. От давешней бесшабашности и сумасшедше-веселого куража не осталось и следа. — Я вовсе не хотел тебя разозлить…
— Уходи, — повторил Потрошитель, отворачиваясь к окну. — У тебя больше нет Ангела. Саша вылез из кресла, взял книгу и направился к двери. Постучал. Открыл ему здоровяк-сержант. На угловатой физиономии недобро поблескивали пуговичные глаза.
— Нормально все? — без особой приязни спросил охранник.
— Да, в общем. Вроде. Спасибо, — ответил Саша потерянно. Он прошаркал по коридору и начал спускаться по лестнице. Предчувствие фатальной непрухи горбом повисло на спине. Каждую секунду с ним могло случиться что-то очень и очень неприятное. Опасность быстро сгущалась вокруг него. На мгновение Саше показалось, что он чувствует ее запах. Пряный — каких-то неведомых трав, тяжелый и душный — раскаленной дорожной пыли, кислый — знакомых, но не узнаваемых восточных плодов и сладковатый — цветов. Даже воздух перестал быть прозрачным, помутнел, образовав нечто вроде туманного, грязного и колючего кокона. Саша видел его, ощущал кожей. Он прошел через фойе, провожаемый печальным взглядом покойного врача, и, только оказавшись на улице, вздохнул с некоторым облегчением. Здесь свободнее дышалось. Саша зашагал к Садовому кольцу, стараясь высоко и гордо держать голову. «Правильно, — размышлял Саша на ходу. — Так и надо. Лгал ему Ан… этот, Потрошитель. Какой он Ангел, к чертям собачьим? Никакой он не Ангел. Саша ведь действительно атеист. По жизни. Только вот… откуда он узнал насчет больного Сашиного живота? И насчет стигматов тоже? Чудо? Чепуха! Всему можно найти простое и убедительное объяснение! Например… Что? Откуда ему известно про живот и стигматы? Тут, сколько ни думай, а ничего не придумаешь. Не мог Потрошитель знать этого. Не мог, и все». В следующее мгновение в мозгу его словно сверкнула молния. Яркая, разом высветившая мистическую подоплеку разговора и рассеявшая ее. Гипноз! А ну как этот парень — гипнотизер? Ну конечно, так и есть! Гипнотизер! «Взгляд василиска» Потрошитель ему показывал? Показывал! Что это, если не гипноз? Гипноз, конечно, самый настоящий, хотя и необычный! Отсюда и все его знание! Логично? Вполне. Загипнотизировал незаметно, выспросил обо всем, а после стал делать вид, будто известны ему самые сокровенные тайны мироздания. Нормальное, здравое объяснение. Ха! Саша даже несколько приободрился. Так что, батенька, ерунду-с вы нам говорили! На мякине провести собирались! Не вышло! Современного врача-психиатра голыми руками не возьмешь! Мгновение спустя совсем рядом раздался отвратительный визг и тут же последовал мощный удар. Саша почувствовал, как его с дикой силой подкидывает в воздух. Небо проплыло прямо перед лицом, где-то сбоку промелькнули стены сталинских тяжеловесных громадин, а внизу — темная, блестящая крыша «Волги». Он и грохнулся прямо на эту крышу, сверху, всем телом, и только потом, перекатившись через спину, упал на асфальт, ударившись головой, да так, что аж искры брызнули из глаз. И еще успел увидеть, как отлетает в сторону заветный пакет, смачно шлепаясь в лужу.
— Ты что, баран, ослеп, что ли? — услышал Саша полный ярости, сиплый от волнения голос. — Красный же горит! Он приподнялся на локте и увидел, что лежит прямо посреди Садового кольца, что действительно горит красный. И что машины аккуратно объезжают и его, и «Волгу», а пассажиры прилипают к окнам. Ну да. Давно, наверное, не видели человека, которого оставил Ангел. Как же это его занесло на проезжую часть-то на красный? Замечтался. Задумался.
— Вечно, блин, как откроют хавло, так и прут! — продолжал разоряться водитель и добавил в сердцах: — Чайник, мать твою еть! С соловьино-разбойничьим присвистом поспешал к месту аварии молодцеватый Ильюша Муромец в форме сотрудника ГАИ. Козырял уже издали, словно генералу честь отдавал. А Саша, лежа на асфальте под серым траурным небом, подумал: «Может, все-таки не врал Потрошитель? А ну как он и впрямь — Ангел?»
13 часов 08 минут «В темноте пророк не боялся. Ночь была тем временем суток, в котором Нафан чувствовал себя относительно спокойно. Он вышел за ворота крепости Дэефета и неторопливо зашагал вниз по улице, поглядывая по сторонам. По всей Палестине, а здесь, в Иевус-Селиме, особенно, каждый встречный мог оказаться царским шпионом. Дэефет приветствовал доносчиков. Нафан понимал: основа всеобщего повиновения и, как следствие, царского могущества — хорошо отлаженная машина устрашения. Даже те, кто еще не привык к такой жизни и не считал ее нормой, боялись лишний раз открыть рот и предпочитали помалкивать даже в разговоре с хорошими знакомыми. Сегодняшние хорошие знакомые завтра вполне могут оказаться хорошими доносчиками. Одно другому не мешает. Что решает все? Деньги или продажная совесть? Не получив ответа на этот простой, в сущности, вопрос, Нафан постарался избавиться от знакомых и друзей. От всех. Абсолютно. Теперь он остался один. Но даже одиночество не дало ему полного успокоения. Страх властвовал в этом городе. И не только в нем. Все вокруг: стены домов, свет факелов, цветы, деревья, благовония, небо и солнце, горы, и — самое главное — Скинья, Его Скинья, было пропитано приторным ароматом страха. В низине, от крепости к Овчьим воротам, он свернул налево. Здесь, в тени кипарисов, стоял нужный ему дом. Дом богатый и щедрый, славящийся на весь Иевус-Селим. Дом Верной Вирсавии, жены офицера Урии. Тот самый дом, о котором говорил раввуни. Нафан еще раз оглянулся. Если бы кто-нибудь увидел его у ворот этого дома и донес Дэефету, он, Нафан, лишился бы поутру головы. Старик осторожно, с оглядкой, приблизился к воротам и постучал. Его била дрожь. Он боялся, как, впрочем, большинство в этом городе. Шурша одеждами, у дверей появилась служанка. Она вопросительно посмотрела на старика. Тот пробормотал негромко, едва различимо:
— Скажи хозяйке, что пришел Нафан, пророк Царя Дэефета. Мне нужно поговорить с твоей госпожой о ее муже и… о будущем. Ступай. Упоминание имени Дэефета, услышанное прохожим, привлекло бы к нему внимание, и тогда о визите Нафана к Вирсавии Царь узнал бы через десять минут. Но улица была пуста. Служанка молча повернулась и скрылась в доме. Нафан же остался ждать у дверей, набросив покрывало на голову, скрыв лицо от посторонних взглядов. В Иевус-Селиме даже стены имели глаза и уши. И все эти глаза и уши были глазами и ушами Царя Израильского Дэефета. Служанка вернулась, молча открыла дверь и взмахом руки позвала Нафана за собой. Они прошли через внутренний двор, поднялись по лестнице в покои. Вирсавия уже ждала гостя. Женщина не выглядела встревоженной или напуганной. Напротив, она казалась спокойной. Нафан отметил, что Вирсавия действительно невероятно красива. „Странно, — подумал он, — что Дэефет не обратил внимания на эту женщину раньше. Впрочем, на все воля Господа“. Наряд Вирсавии — богатое платье, золотые и серебряные серьги, кольца и ожерелья, наручные и ножные повязки из золота и слоновой кости, украшенные позвонками, флакончики с духами и медные зеркальца на руках говорили о том, что Вирсавии чуждо волнение. Она не беспокоилась за свое будущее. Ее муж — известный человек, один из тридцати, верный слуга и оруженосец племянника Дэефетова. Урия не раз спасал Иоаву жизнь. Чего же бояться ей, Вирсавии? Спокойствие хозяйки дома раздражающе подействовало на старика. Он-то слышал о Вирсавии как о женщине умной.
— Доброй ночи, — кивнула хозяйка. Она пошла через комнату, с интересом рассматривая гостя. Каждый ее шаг сопровождал мелодичный перезвон. Нафан поморщился.
— Хотел бы я этого, — проворчал старик и оглянулся на служанку.
— Не волнуйся, — улыбнулась Вирсавия. — Ноэма не может разговаривать. Она нема от рождения.
— Я почувствую себя спокойнее, когда она уйдет, — негромко сказал Нафан, поворачиваясь к служанке полубоком. Он не хотел, чтобы Ноэма смогла прочесть по его губам. — В этом городе я не доверяю никому, и твоя служанка не исключение.
— Зачем же ты пришел, если всего боишься? — В голосе женщины отчетливо прозвучала насмешка. Тем не менее Вирсавия подала служанке знак удалиться, и та вышла из покоев. — Если ты не доверяешь никому, стоило ли приходить сюда? Ты ведь не знаешь меня. Лицо Нафана стало темнее тучи.
— Человек, пославший меня, предупреждал, чтобы я был осторожен. Но он говорил также, что тебе можно доверять.
— Что же это за человек? — иронично спросила Вирсавия.
— Я скажу, и ты перестанешь улыбаться, — хмуро пообещал старик, глядя на женщину исподлобья. Его всегда раздражала чужая беспечность. Но теперь — особенно.
— Значит, ты и есть царский провидец Нафан? Я слышала о тебе от мужа.
— Я — пророк, а не провидец, — угрюмо поправил старик.
— И по чему же ты прорицаешь? По снам? По чаше? По стрелам? По внутренностям животных, по полету птиц, по движению звезд? Или, может, как и большинство иегудеев, пользуешься бат-колем‹$FНа Древнем Востоке существовало много различных способов гадания. ‹M›Бат-колем (Дочь Голоса) — особое гадание иудеев. Заключалось в толковании случайных звуков и эха.›?
— Ты хорошо разбираешься в прорицательстве, Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии Хеттеянина.
— Я любопытна, и мне нравится узнавать новое, — ответила женщина, не переставая улыбаться.
— Тогда, может быть, ты заглядывала и в свое будущее? — раздраженно спросил старик, придвигаясь ближе. — Или твоему любопытству все-таки есть предел?
— Я не заглядываю во владения Господа, — она мягко пожала красивыми плечами.
— А вот я заглядываю. — Старик сдернул увясло и его белые волосы рассыпались по плечам. На их фоне подслеповатые глаза смотрелись особенно ярко. Их голубизна могла сравниться разве что с лазуритом. — И для этого мне не требуется ничего из того, о чем ты говорила. Вирсавия перестала улыбаться. Вид старика, его голос, выражение его глаз встревожили женщину. Заставили насторожиться. Чтобы совладать с растерянностью, она прошла к окну. И звон колокольцев отмечал каждый ее шаг.
— Что так напугало тебя, Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии Хеттеянина? — громко, чуть дрожащим голосом спросил Нафан. — Или тебе не интересно твое будущее? Женщина обернулась. Теперь и ее лицо стало серьезно.
— Разве мое будущее настолько страшно и тайно, что о нем нельзя говорить при служанке? — спросила она. — Видишь ли ты что-то, чего мне следует бояться?
— В твоем будущем много страшных и темных дней. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить! — воскликнул старик.
— В таком случае, я не хочу знать о нем. — На лицо женщины набежала тень. — Все мы в руках Господа, и не нам толковать правильность путей его.
— Доверься Га-Шему, и твоей душе придется вечно скитаться во тьме! — каркнул старик, вытянув перед собой смуглую, сухую, как ветка мертвой смоквы, руку и указывая пальцем в центр груди женщины. Вирсавия задумалась. На лице ее уже не было той уверенности, которая присутствовала в начале разговора. Она сомневалась, и Нафан в мыслях поздравил себя с небольшой победой.
— Так что же странного и страшного увидел ты в моем будущем, пророк Нафан? — Женщина снова попыталась улыбнуться, но ничего не получилось. Тревога оказалась сильнее и проявлялась помимо ее воли. — Может быть, расскажешь мне?
— Да, — кивнул старик. — Я расскажу тебе. Но лишь то, о чем ты должна знать. Твоя жизнь закончилась. И случилось это час назад…»
* * *
Саша открыл глаза. Вопреки ожиданиям, ему не было плохо. У него ничего не болело, что в подобных случаях вполне закономерно. Когда катишься через сбившую тебя машину и приземляешься на асфальт головой вниз, на ум как-то сами собой приходят мысли о куче закрытых и открытых переломов различной степени тяжести, о смещении позвонков, о сотрясении мозга, ну и, наконец, о возможности безвременной и скорой кончины. Но когда вы открываете глаза и не без изумления выясняете, что у вас ничего не болит, становится еще хуже. Возникает подозрение, что вы если и не сошли с ума, то очень близки к этому состоянию. Так вот, Саша открыл глаза и с удивлением обнаружил, что у него-то как раз ничего и не болит. Мало того, он чувствовал себя вполне даже комфортно. «Стало быть, сошел с ума», — подумал он и счастливо, как и положено сумасшедшему, улыбнулся.
— Гляди-ка, — раздался над его головой возмущенный голос. — Он еще лыбится. Саша посмотрел вверх. На фоне грязно-голубого неба он увидел головы. Много. Десятка три. Люди стояли и смотрели на него. А он лежал и смотрел на них.
— Ну, че лупаешь-то? — спросила одна из голов, увенчанная промасленной кепкой. — Живой хоть, пенек?
— Живой, — ответил Саша. Под головой у него лежала чья-то сумка. Или пакет? Или, может быть, свернутое пальто? А книга? Где книга? Он вспомнил лужу и повернул голову. Вон он, пакет, лежит в полуметре, у заднего бампера «Волги». Саша протянул руку, схватил грязный пакет и прижал к груди, обтирая коричнево-серые капли о пальто и рубашку. А потом положил ногу на ногу, поскольку лежать так было удобнее. Промасленная кепка крякнула досадливо и мечтательно заявила:
— Эх, дать бы тебе как следует по шее. Чтобы в следующий раз смотрел, куда прешь.
— Не, не, не, — испуганно зажмурился Саша. — Не надо следующего раза. Одного достаточно.
— Где болит-то, товарищ? — сочным баском пророкотала фуражка из ГАИ. Обратиться к пострадавшему «господин» у нее, видимо, язык не поворачивался.
— Нигде, — честно ответил Саша.
— Это шок, — авторитетно заметила голова молодого паренька, наполовину скрытая копной длинных волос. — Он просто не чувствует. Я помню, однажды меня «УАЗом»…
— Сам ты, — беззлобно ответил Саша. — Говорю же, нигде не болит. Слева возник еще один голос, мелодичный, очень даже приятный:
— Явных переломов нет, но на всякий случай надо отправить на рентген. Саша повернул голову и увидел девушку. Ту самую, вчерашнюю, из метро. Вообще-то, сначала он увидел коленки. Самые потрясающие коленки из всех, которые ему приходилось видеть в жизни. Но это потому, что девушка стояла слишком близко и к тому же наклонившись. Потом он увидел волосы. Потом — глаза. Потом ощутил аромат ее духов. Тонкий, пряный с кислинкой, и аж зажмурился от удовольствия…