— Особенно в вопросах завещания,— сказал отец.
— Мы дураки,— продолжал Тавернер.— Если подумать хорошенько, единственным человеком, который мог проделать фокус с завещанием, был сам старик. Нам просто не пришло в голову, что ему это понадобится.
Я вспомнил презрительную усмешку Жозефины и ее слова: «Какая полиция глупая!»
Но Жозефина не присутствовала при чтении завещания, и, даже если она подслушивала под дверью (в чем я почти не сомневался), она вряд ли могла догадаться о том, что задумал ее дедушка. Откуда же это высокомерие? Что она могла знать о глупости полиции? Или она просто пускала пыль в глаза?
Удивленный их молчанием, я поднял глаза. Отец и Тавернер наблюдали за мной. Что-то в их глазах заставило меня сказать им с вызовом:
— Софья ничего об этом не знала!
— Нет?! — произнес отец.
Я не понял, было это согласием или вопросом.
— Она будет ужасно удивлена.
— Да?
Наступила пауза. И вдруг в тишине неожиданно резко прозвучал звонок телефона. Отец взял трубку.
— Слушаю. Соедините.
Он взглянул на меня.
— Звонит твоя барышня. Хочет поговорить с нами. Что-то срочное.— Он передал мне трубку.
— Алло, Софья?
— Чарльз? Это вы? Жозефина...
— Что с ней?
— Ранена в голову. Сильное сотрясение мозга. Она в тяжелом состоянии...
Я повернулся к отцу.
— Ранили Жозефину.
Отец взял трубку, резко бросив мне:
— Я предупреждал, что ты должен проследить за ребенком.»
Глава 18
Мы с Тавернером немедленно выехали на полицейской машине. Я вспомнил нашу встречу на чердаке и небрежное замечание Жозефины:
— Пора произойти второму убийству.
Бедная девочка не подозревала, что сама может оказаться жертвой. Конечно, я виноват в том, что недосмотрел за ней. Вполне возможно, что Жозефина знала, кто отравил старого Леонидаса. Занимаясь своим любимым делом — подслушиванием, она могла узнать что-то такое, чему сама не придала должного значения.
Вспомнил я и ветку, хрустнувшую под чьими-то ногами. В тот момент у меня было предчувствие опасности, но потом я подумал, что мои подозрения мелодраматичны и беспочвенны. А ведь я должен был понимать, что тот, кто совершил убийство, оказался в отчаянном положении и, следовательно, готов совершить еще одно, если это как-то поможет ему отвести от себя подозрения. Но, увы, теперь уже ничего нельзя поправить!
Софья вышла мне навстречу.
Жозефину увезли в больницу. Доктор Грей должен сообщить о результатах рентгеновского обследования.
— Как это случилось? — спросил Тавернер.
Софья повела нас в маленький, заброшенный дворик позади дома. На одном из углов мы увидели отворенную дверь.
— Это что-то вроде прачечной,— пояснила Софья.— В низу двери есть отверстие для кошек. Жозефина обычно становилась на край выемки и раскачивалась на двери. Это было ее любимым занятием.
Прачечная оказалась маленькой и темной. В ней стояли какие-то сундуки, ломаная мебель, кое-какой садовый инструмент. У двери валялся кусок мрамора, изображающий льва.
— Это осколок от парадной двери,— сказала Софья.— Видимо, в момент покушения его установили на верхней перекладине.
Тавернер поднял руку. Он легко достал до перекладины— дверь была низкой. Потом несколько раз открыл п закрыл дверь. Затем нагнулся к куску мрамора.
-— Кто-нибудь трогал его?
-— Нет, я никому не позволила.
— Хорошо. Кто нашел Жозефину?
— Я. Она не пришла к обеду (она обедает в час дня).
Нэнни звала ее, но безрезультатно. Тогда я сказала, что сама схожу за ней.
— Вы говорили, что она часто играла здесь? Кто знал об этом?
Софья пожала плечами.
— Думаю, все знали.
— Кто еще заходил сюда? Садовник?
— Вряд ли.
— Этот дворик не просматривается из дома? Значит, любой мог проскользнуть сюда и устроить эту ловушку. Но не так много шансов...—Он снова открыл и закрыл дверь.— Да, мрамор мог пролететь мимо. Но ей не повезло.
Софья вздрогнула.
Тавернер посмотрел на пол. На нем видны были отметины.
— Похоже, что кто-то сначала экспериментировал, чтобы убедиться, насколько все это слышно в доме.
— Нет, мы и понятия не имели, что с Жозефиной что-то случилось, пока я не нашла ее распростертой на земле, лицом вниз. На волосах была кровь.
— Это ее шарф?
— Да.
Обернув руку шарфом, он поднял кусок мрамора.
— Могут быть отпечатки пальцев. Хотя тот, кто это сделал, очень осторожен. На что вы смотрите?
Я внимательно осмотрел комочки земли на сиденье табуретки.
— Любопытно,— сказал Тавернер.— Кто-то становился на табуретку ногами. Зачем бы это? — Он покачал головой.— Когда вы нашли ее, мисс Леонидас?
— Минут пять второго.
— А ваша Нэнни видела ее за двадцать минут до этого. Кто последний входил в прачечную?
— Не знаю. Вероятно, сама Жозефина. Утром она здесь качалась.
Тавернер кивнул.
— За это время кто-то и подстроил ловушку. Вы говорили, что этот кусок мрамора обычно находился над парадной дверью. Не знаете, когда он исчез оттуда?
Софья покачала головой.
— Сегодня дверь не держали открытой. Слишком холодно.
— Вы случайно не знаете, что делали утром остальные члены семьи, где каждый из них был в это время?
— Я была на прогулке, Юстас и Жозефина делали уроки до половины первого. В половине одиннадцатого у них был перерыв. Отец, я думаю, все утро провел в библиотеке.
— А ваша мама?
— Она как раз выходила из спальни, когда я вернулась с прогулки. Это было в начале первого. Она поздно встает.
Мы направились в дом. Я последовал за Софьей в библиотеку. Филипп, бледный и осунувшийся, сидел на своем обычном месте за столом. Магда, свернувшись у его колен, тихо плакала.
Софья спросила, звонили ли из больницы.
Филипп отрицательно покачал головой. Магда зарыдала.
— Почему мне не позволяли поехать с ней? Мое дитя, мое забавное, уродливое дитя! А я еще называла ее подкидышем, и она злилась! Как я могла быть такой жестокой? А теперь она умрет.
— Успокойся, дорогая,— сказал Филипп.
Я почувствовал себя лишним и тихо вышел. На кухне плакала Нэнни.
— Это меня Бог наказал, мистер Чарльз, за мои мысли.
Я не стал вдумываться в значение ее слов.
— В этом доме завелось зло. Я не хотела верить этому, но теперь вижу. Кто-то убил хозяина, а теперь пытался убить Жозефину.
— А зачем ему надо было убивать Жозефину?
Нэнни отняла от лица носовой платок и бросила на меня проницательный взгляд.
— Вы сами хорошо знаете, мистер Чарльз, что это был за ребенок. Ей нравилось все знать. Совсем еще крошкой она пряталась под столом и подслушивала разговоры служанок, а потом запугивала их. Понимаете, хозяйка не очень любила ее. Жозефина всегда была очень некрасива, не такая, как остальные дети. Хозяйка виновата в том, что Жозефина стала злой. А теперь, когда в доме убийца, очень опасно заниматься подсматриванием и подслушиванием.
Да, это было опасно. И я спросил Нэнни:
— Вы не знаете, где она хранит свою черную записную книжку?
— Нет, не знаю.
— Когда ее нашли, книжки при ней не было?.
— Нет.
Взял ли кто-нибудь эту книжку, или она спрятала ее в своей комнате? Я решил проверить, но не знал, где комната Жозефины, а пока стоял в коридоре, раздумывая, услышал голос Тавернера:
— Я в ее комнате, входите же! Вы когда-нибудь видели что-либо подобное?
Я переступил порог и замер.
Было похоже, что по этой комнате пронесся ураган. Все ящики были выдвинуты, а их содержимое разбросано по полу. Кровать разворочена, ковры перевернуты, стулья опрокинуты, фотографии вынуты из рамок.
— Бог мой! — воскликнул я.— Сразу видно — что-то искали. Но все это невозможно проделать, чтобы не услышали и не увидели остальные обитатели дома.
— Почему невозможно? Миссис Леонидас проводит все утро в своей спальне, делает маникюр, выбирает туалет, звонит по телефону. Филипп занимается в библиотеке, нянька — на кухне. В доме, где каждый знает привычки друг друга, это несложно. Если хотите, любой обитатель дома мог устроить ловушку для ребенка и обыскать ее комнату. Правда, этот человек очень торопился.
— Так уж и любой?
— Да, я проверил. И Филипп, и Магда, и нянька, и даже ваша невеста. Бренда почти все время одна. У Лоуренса и Юстаса был получасовой перерыв. Мисс де Хэ-виленд была в саду, тоже одна. Роджер — в своем кабинете.
— Только Клеменс была в Лондоне.
— Нет, она оставалась дома из-за головной боли. Любой мог это сделать, будь они неладны, но к понятия не имею, кто именно. Что они искали?
Он еще раз окинул комнату взглядом. Что-то зашевелилось в моей памяти.
— Что она делала, когда вы ее видели в последний раз?
И тут я вспомнил.
— Подождите! — Я опрометью выскочил из комнаты и побежал на чердак. Жозефина сказала, что производила там «розыск». Вероятно, она прятала там то, что боялась хранить в своей комнате.
Через три минуты я нашел то, что искал,— пачку писем, завернутых в порванную коричневую бумагу. Я прочел первое письмо.
«О, Лоуренс, дорогой мой, любимый мой... Когда я вчера читала стихи, то была счастлива. Я знала, что они предназначались мне, хотя вы и не смотрели в мою сторону. Аристид сказал: „Вы хорошо читаете . Он не догадался, что мы оба переживаем. Дорогой мой, я уверена, что скоро все будет хорошо. Мы будем рады, что он ничего не узнал и умер спокойно. Он был очень добр ко мне, и я не хочу, чтобы он страдал. Но я не думаю, что после восьмидесяти лет интересно жить. Я бы не хотела. Скоро мы будем навсегда вместе. Как чудесно будет, когда я сумею назвать вас моим, дорогим мужем. Любимый мой, мы созданы друг для друга. Я люблю вас, люблю, люблю. Я не вижу конца нашей любви, она будет вечной...»
Там было еще очень много написано, но мне не захотелось читать дальше. Я спустился вниз в отвратительном настроении и передал письма Тавернеру.
— Возможно, наш неизвестный друг искал именно это.
Тавернер прочел несколько строк, свистнул и поглядел на меня, как кот, наевшийся вкусных сливок.
— Ну,— сказал он,— песенка миссис Бренды спета. И Лоуренса — тоже. Так это все-таки были они...
Глава 19
Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне странно вспоминать, что вся моя жалость и симпатия к Бренде мгновенно исчезли, как только я нашел эти письма. Может быть, пострадало мое самолюбие, когда я узнал, что она лгала мое и любит Лоуренса? Не знаю. Я не психолог. Предпочитаю думать, что меня мучили мысли о Жозефине.
— Теперь ясно, что ловушку подстроил Браун,—-сказал Тавернер.— Письма каким-то образом оказались у девчонки. И ему необходимо было отобрать их у нее. Даже если она станет болтать, ей без писем никто не поверит. Но он не мог их найти. Тогда осталось одно—-убрать ее. Он знал, что она любит играть в заброшенном дворике. Идеальным было дождаться ее прихода за дверью и ударить кочергой или другим тяжелым предметом. Там их было полно. Казалось бы, зачем возиться с мраморным львом, который может и не попасть в.нее, а если и попадет, может н не убить, как и случилось. Я спрашиваю, зачем?
— Ну и каков ответ?.
— Сначала я думал, что кто-то обеспечивал себе алиби, но потом оказалось, что ни. у кого его нет. Кроме того, все равно кто-то нашел бы девчонку, увидел кусок мрамора и понял, как было совершено покушение. Если бы убийца отнес мрамор на место, я бы не знал, что и думать.
— А как вы это теперь объясняете?
— Вы помните идиосинкразию Брауна? Он не терпит насилия — из-за этого и не воевал. Он просто не мог ударить ее по голове, но мог подстроить ловушку и уйти, чтобы не видеть, как все произойдет.
— Понимаю,— сказал я.— Это то же, что эзерин в пузырьке из-под инсулина.
— Именно.
— Вы думаете, Бренда не знала об этом?
— Думаю, что нет. Только этим можно объяснить тот факт, что она не выбросила бутылочку. Конечно, они могли это придумать вместе — легкая смерть для ее усталого, старого мужа — и все к лучшему в этом лучшем из миров. Но я готов спорить, что к покушению на Жозефину она не имела никакого отношения. Женщины, как правило, не очень верят во всякие чисто механические действия. И они правы. Это не наверняка. Видимо, эзерин был ее идеей, а все остальное придумывал он. Бренда из тех людей, кто избегает действовать напрямую, поэтому у них совесть спокойна. Я думаю, эти письма помогут нам завершить следствие. А потом, если ребенок поправится, все будет великолепно. Интересно, как чувствует себя человек, который скоро вступит в брак с миллионом фунтов стерлингов?
Я нахмурился. За это время я успел забыть о завещании.
— Софья еще ничего не знает? Хотите, чтобы я ей сказал?
— Насколько я понял, Гейтсхилл собирается преподнести им это печальное (или радостное?) известие завтра, после следствия. Интересно, как прореагирует на это семья?
Глава 20
Предварительное следствие закончилось быстро.
Все были в хорошем настроении, потому что накануне из больницы сообщили, что Жозефина поправляется.
Доктор Грей подчеркнул, что к ней, однако, никого не пропустят, даже мать.
— Ее — ни в коем случае,— тихо сказала Софья.— Я специально предупредила об этом доктора Грея.
Видимо, мой взгляд выразил недоумение, потому что Софья резко добавила:
— Я очень рада, Чарльз, что у вас сохранились хоть в чем-то старомодные взгляды. Но вы еще не знаете, на что способна моя мама. Она просто ничего не может поделать с собой: она бы закатила грандиозную драматическую сцену, а это не лучшее лекарство для человека, который поправляется после ранения в голову. Нет, Жозефине необходим полный покой.
— Вы успеваете обо всем подумать, любимая.
— Кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушки нет с нами.
Я задумчиво посмотрел на нее. Здравый смысл старого Леонидаса не обманул его. Софья уже чувствует свою ответственность за всю семью.
После завершения следствия мы все отправились домой. Гейтсхилл пошел с нами. Собрав всю семью, он откашлялся и торжественно объявил:
— Я должен исполнить свой долг и сделать вам следующее заявление.
Так как я уже знал, о чем пойдет речь, то приготовился наблюдать за реакцией присутствующих.
Гейтсхилл говорил коротко и сухо, ничем не выдавая своего раздражения.
Сначала он прочел письмо Аристида, потом завещание.
Мне было очень интересно наблюдать за всеми — я только жалел, что не могу видеть их всех одновременно. Я не смотрел на Бренду и Лоуренса. По этому завещанию Бренда получала ту же сумму.
Больше всего меня интересовали Роджер и Филипп. У меня сложилось впечатление, что все держались очень хорошо. Губы Филиппа были плотно сжаты, красивая голова откинута на спинку кресла. Он так ничего и не сказал.
Магда же начала трещать, как только мистер Гейтсхилл выполнил свою миссию.
— Дорогая Софья, как это удивительно, как романтично! Подумать только — наш старый дедушка всех перехитрил! Он не доверял нам, он думал, мы рассердимся? Он никогда не выказывал к Софье больше любви, чем ко всем нам. Нет, это действительно очень драматично!
Магда легко вскочила на ноги, сделала пируэт и присела перед Софьей в придворном реверансе.
— Мадам Софья, ваша бедная, разоренная мамочка просит подаяния.— Она перешла на жаргон: — Подай мне грошик, дорогуша. Твоя мама хочет пойти в кино.
Ее рука жадно протянулась к Софье.
Не разжимая губ и не пошевелившись в кресле, Филипп сказал:
— Пожалуйста, Магда, успокойся. Нет нужды устраивать шутовские представления.
— О Роджер! — воскликнула Магда, поворачиваясь к нему.— Бедный, дорогой Роджер! Любимый папочка готов был прийти вам на помощь — и вдруг умер. А теперь Роджер ничего не получит. Софья, ты непременно должна что-то сделать для Роджера.
— Нег,— возразила Клеменс, делая шаг вперед,— Нам ничего не надо.
Роджер подошел к Софье и ласково взял ее за руки,
— Мне не нужно денег, дорогая девочка. Как только все выяснится, мы с Клеменс уедем в Вест-Индию и начнем новую жизнь. Если мы будем нуждаться, я, конечно, обращусь к главе семьи.— Он ободряюще улыбнулся Софье.— Но пока мне ничего не нужно. Я живу очень просто, у меня небольшие потребности.