Постепенно я понял причину его всегдашнего плохого настроения. Его болезнь оказалась не только страшным испытанием — она в корне изменила его жизнь, лишив ее всякого интереса.
— В следующем семестре я был бы уже в одиннадцатом классе. Хватит сидеть дома и готовить уроки с сопливой девчонкой. Ей ведь всего двенадцать лет.
— Но у вас разная программа?
— Ну конечно. Она не проходит латынь и математику, но кому же приятно делить учителя с девчонкой!
Я попытался успокоить его мужскую гордость, заметив, что Жозефина очень развита для своих лет.
— Вы так думаете? А я считаю, что она ужасно тупая. Она просто помешана на детективных романах, повсюду сует свой нос и все записывает в свою черную книжечку. Делает вид, что очень много знает. Просто глупый ребенок — вот кто она,—-высокомерно заявил Юстас.— Во всяком случае, девчонки не могут быть сыщиками,— продолжал он,— я так ей и сказал. Она, конечно, взбесилась. Я думаю, мама права: чем раньше Дефо отправят в школу, тем лучше.
— А ты не будешь скучать без нее?
— Нет конечно! Боже мой! Этот дом невозможен! Мама вечно мотается в Лондон, заставляет драматургов заново писать пьесы для нее и поднимает ужасный шум из-за всяких пустяков. Папа запирается в своей комнате с книгами и иногда даже не слышит, когда к нему обращаются. Не понимаю, почему небо наградило меня такими родителями. А мой дядя Роджер — он всегда такой сердитый, что даже страшно. С тетей Клеменс полный порядок — она никогда не пристает, но я часто думаю, что у нее не все дома. Тетя Эдит неплохая, но очень старая. Конечно, после приезда Софьи стало немного лучше, но она тоже бывает колючей. Странная семейка, правда? Имеют мачеху, которая по возрасту годится в сестры. Чувствуешь себя круглым дураком.
Я хорошо понимал его. Я еще помнил свою обостренную чувствительность в этом возрасте.
— А как насчет дедушки? Ты любил его?
Лицо Юстаса приняло странное выражение.
— Дедушка был явно антиобщественным элементом.
— В каком смысле?
— Он ничем не интересовался, кроме наживы. Лоуренс говорит, что это очень плохо. Кроме того, он был ужасным индивидуалистом. Такой человек должен был уйти, как вы думаете?
— Ну,— сказал я резко,— од и ушел.
— Вот и хорошо. Не хочу быть желчным, но ведь нельзя получать удовольствие от жизни в таком возрасте.
— А разве он не получал?
— Он не мог... Во всяком случае, ему пора было уйти. Он...
В этот момент в комнату вошел Лоуренс. Он начал возиться с книгами, но мне показалось, что он поглядывает на меня. Потом взглянул на часы и сказал:
— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы и так потеряли слишком много времени.
— О’кей, сэр.— Юстас неторопливо направился к двери и вышел, насвистывая.
Лоуренс Браун кинул на меня быстрый взгляд, облизнул губы. Я был уверен: он вернулся только для того, чтобы поговорить со мной. Делая вид, что ищет какую-то книгу, он спросил:
— Ну как, они продвигаются?
— «Они»?
— Полиция.
Его нос дергался, руки дрожали. Мышь в ловушке, подумал я.
— Они не посвящают меня в свои секреты.
— О, я думал, что ваш отец — полицейский офицер.
— Да, но, естественно, не разглашает служебные тайны.
— Значит, вы не знаете... что... если...— Его голос замер.— Они не собираются произвести арест?
— Насколько я знаю, нет. Но я могу и не знать.
Он нервно заговорил:
— Вы не представляете себе, что это такое... Постоянное напряжение... Не знаешь, что... Я хочу сказать, они приходят и уходят... задают вопросы, которые явно не относятся к делу...
Он замолчал. Я спокойно ждал. Хочет говорить — пусть говорит.
— Вы были здесь, когда инспектор высказал свое чудовищное предположение? Насчет миссис Леонидас и меня... Это чудовищно! Чувствуешь себя таким беспомощным! Нельзя помешать людям придумывать всякие гадости. Только потому, что она была намного моложе мужа... У них грязные мысли. Я чувствую, что это заговор.
— Заговор? Интересно!
— Понимаете, семья мистера Леонидаса всегда держалась со мной очень высокомерно. Они презирали меня, смотрели на меня сверху вниз только потому, что богаты. Что я для них? Учитель. Да, я не воевал, но я всегда следовал своим убеждениям. Я считаю, что война — это величайший грех. Надо мной всегда смеялись. Однажды я кинулся в горящий дом, где оставалась женщина. Но сразу заблудился в дыму и потерял сознание. Пожарники с трудом нашли меня. Я слышал, как они говорили: «Мы бы справились и без этого дурака». Мне не стоит пытаться — все равно все против меня. Кто-то убил мистера Леонидаса, чтобы погубить меня.
— А что вы думаете о миссис Леонидас?
Он стал менее похож на мышь — больше на мужчину.
— Миссис Леонидас — ангел. Ее нежность и доброта к старику мужу были просто удивительны. Считать ее убийцей — смехотворно. И тупоголовый инспектор не понимает этого.
— В его картотеке много дел о молодых, нежных женах, отравивших своих престарелых мужей...
— Круглый идиот ваш инспектор,— сказал Лоуренс сердито.
Он подошел к книжному шкафу. Я решил, что ничего больше от него не узнаю, и медленно вышел из комнаты.
Когда я шел по коридору, открылась какая-то дверь и прямо на меня вывалилась Жозефина. Ее лицо и руки были перепачканы, на одном ухе висела паутина.
— Где ты была, Жозефина?
Я заглянул в приоткрытую дверь. Несколько ступенек вели на чердак, где стояли какие-то канистры.
— Вы не видите?
— Что ты там делала?
— Занималась розыском.
— Что можно искать на чердаке?
На это Жозефина ответила:
— Мне надо помыться.
— Я бы сказал, просто необходимо.
Жозефина исчезла в ближайшей ванной. В дверях она бросила:
— Я считаю, пора бы случиться следующему убийству. А что вы на это скажете?
— Что ты мелешь, Жозефина?
— А в книгах к этому времени всегда происходит еще одно убийство. Кто-то кого-то убирает с дороги раньше, чем тот успеет рассказать то, что знает.
— Ты читаешь слишком много детективных историй. В жизни так не бывает, а если в этом доме кто-то что-то и знает, то пока не собирается никому ничего рассказывать.
Ответ Жозефины .был приглушен шумом воды.
— Иногда они и сами не подозревают о том, что что-то знают.
Я даже заморгал, стараясь понять смысл этих слов. Затем, оставив Жозефину мыться, спустился вниз.
На лестнице я встретил Бренду. Она, подойдя, положила руку мне на плечо.
— Ну?
— Ничего,— покачал я головой.
Бренда тяжело вздохнула.
— Я ужасно боюсь, Чарльз.
Я жалел ее и хотел успокоить, отчетливо представляя себе ее одиночество в этом враждебном окружении. Кто был на ее стороне? Браун? Но он слабее ее. Разве можно опереться ка него в трудную минуту? Я хотел помочь ей, но что я мог сделать? Кроме того, у меня было чувство, что глаза Софьи с упреком наблюдали за мной. Я вспомнил, как Софья сказала: «Итак, она вас уже прибрала к рукам». Софья не видела, вернее, не хотела видеть отчаянного положения Бренды. Одна, без всякой поддержки, подозреваемая в убийстве...
— Следствие назначено на завтра,— сказала Бренда.— Что же будет?
— Ничего. Вам нечего беспокоиться. Следствие обяжет полицию продолжать поиски. Вероятно, газеты поместят соответствующую информацию. До сих пор ведь ничего не сообщали о насильственной смерти мистера Леонидаса. Видимо, его семья обладает очень большим влиянием. Но после следствия поднимется шумиха. Вы должны быть готовы к этому.
— Газетчики — это страшно.
— Будь я на вашем месте, Бренда, я бы не давал никаких интервью. И знаете, вам следует взять адвоката...
Она пришла в дикий ужас.
— Нет-нет, не в этом смысле. Но ведь кто-то должен защищать ваши интересы, наставлять вас, советовать вам. Понимаете, вы очень одиноки...
Она сжала мою руку.
— Да. Вы все понимаете. Вы очень помогли мне, Чарльз. Очень...
Я спустился по лестнице с приятным чувством удовлетворения.
У входной двери стояла Софья.
— Как вас долго не было,—сказала она сухо.— Вам звонили из Лондона. Отец ждет вас,
— В Скотланд-Ярде?
— Да.
— Интересно, зачем я им понадобился. Они не сказали?
Софья покачала головой. В ее глазах я прочел беспокойство.
Я привлек ее к себе.
— Не беспокойтесь, дорогая, я скоро вернусь.
Глава 17
В кабинете отца обстановка была напряженной. Мой Старик сидел за столом. Инспектор Тавернер стоял у окна. В кресле для посетителей — мистер Гейтсхилл, очень возбужденный.
— ...просто поразительное недоверие! — услышал я конец фразы.
— Конечно, конечно,— сказал отец примирительным гоном.— Хэлло, Чарльз, как ты долго ехал! Произошло неожиданное событие!
— Беспрецедентное! — воскликнул мистер Гейтсхилл. Он был потрясен до глубины души.
— Сегодня утром,— продолжал отец,— мистер Гейтсхилл получил письмо от мистера Агродополуса, владельца ресторана «Дельфы». В молодости Леонидас оказал ему большую услугу, и мистер Агродополус был ему беспредельно предан. Как оказалось, Леонидас очень ему доверял.
— Я бы никогда не поверил, что Леонидас так скрытен и недоверчив,—перебил Гейтсхилл.— Конечно, он был в преклонном возрасте...
— Сказалась национальность. Понимаете, Гейтсхилл, когда человек стареет, он больше думает о молодости и о друзьях тех лет,
— Но я вел дела Леонидаса свыше сорока лет. Если быть точным, сорок три года и шесть месяцев.
— Что случилось? — спросил я.
Мистер Гейтсхилл открыл рот, но отец опередил его.
— Мистер Агродополус сообщил в своем письме, что он выполняет инструкции, полученные им от мистера Леонидаса.
Около года тому назад Леонидас передал ему запечатанный конверт с просьбой переслать это мистеру Гейтсхиллу сразу после его смерти. В том случае, если Агродополус умрет раньше, его сын, крестник Леонидаса, должен был выполнить это поручение. Мистер Агродополус извиняется за задержку. Он был очень болен и только вчера узнал о смерти своего друга.
— Все это в высшей степени непрофессионально,— пробормотал мистер Гейтсхилл.
— Когда мистер Гейтсхилл вскрыл конверт и ознакомился с содержанием письма, он решил, что его долг...
— При данных обстоятельствах,— вставил Гейтсхилл.
— ...показать нам письмо. К письму было приложено завещание, составленное по всей форме.
— Итак, наконец-то обнаружилось завещание?
Мистер Гейтсхилл стал багровым.
— Это не то завещание, которое я писал по просьбе мистера Леонидаса. Это завещание, написанное его собственной рукой, что чрезвычайно опасно для неспециалиста. Видимо, он сделал это сознательно, чтобы оставить меня в дураках.
Тавернер попытался пролить бальзам на уязвленное самолюбие адвоката.
— Он был очень стар,— заметил он,—В таком возрасте люди становятся эксцентричными.
— Мистер Гейтсхилл по телефону познакомил нас с главным пунктом завещания. Я попросил его зайти к нам и захватить с собой оба документа, а также позвонил тебе, Чарльз,— пояснил отец.
Я не совсем понимал, зачем надо было вызывать меня. Поведение отца и Тавернера показалось мне странным и необычным. В свое время я бы узнал об этом завещании, и, в конце концов, какое мне дело, как распорядился старый Леонидас своими деньгами.
Отец пристально смотрел на меня, Тавернер старательно избегал моего взгляда. Я вопросительно взглянул на Гейтсхилла,
— Это не мое дело,— начал я,— но...
— Завещательное распоряжение мистера Леонидаса не является секретным. Я счел своим долгом изложить факты полицейским властям и получил от них соответствующие указания. Насколько я понимаю, между вами и Софьей Леонидас существует, скажем, взаимное понимание.
— Я хочу жениться на ней, но при существующих обстоятельствах она не дает на это согласия.
— И правильно делает.
Я не мог с ним согласиться, но сейчас было не время спорить.
— Поэтому завещанию,— продолжал мистер Гейтсхилл,— датированному 29-м ноября прошлого года, мистер Леонидас оставил своей жене сто тысяч фунтов. Все остальное имущество переходит к его внучке, Софье Катерине Леонидас.
Я чуть не задохнулся. Меньше всего на свете я ожидал этого.
— Все Софье? Чрезвычайно странно. Но почему же?
— Он очень ясно изложил причины в сопроводительном письме,— сказал отец.— Вы не возражаете, мистер Гейтсхилл, если Чарльз прочтет его?
— Я в ваших руках,— холодно ответил Гейтсхилл,— Это письмо в какой-то мере объясняет странное поведение мистера Леонидаса.
Отец протянул мне письмо.
«Дорогой Гейтсхилл!
Вы будете удивлены, получив это письмо, и, по всей вероятности, оскорблены. Но у меня есть особые причины для нижеизложенного. Во всякой семье (я заметил это еще в детстве и запомнил навсегда) имеется одна сильная личность, которой приходится брать на себя ответственность за всех остальных. В моей семье таким человеком был я. Я приехал в Лондон, устроился, содержал мать и ее престарелых родителей, вызволил из тюрьмы брата, помог сестре освободиться от неудачного замужества и так далее. Бог дал мне долгую жизнь, и я мог позаботиться о своих детях и внуках. Многих унесла смерть, остальные, к моей большой радости, находятся при мне. Когда меня не станет, бремя, которое нес я, должен взять на себя кто-то другой. Сначала я думал разделить мое состояние между всеми близкими, но потом передумал. Кто-то один должен стать моим наследником и взять на себя ответственность за всю семью. Я не считаю, что мои сыновья подходят для этого. Мой любимый сын Роджер не обладает деловыми качествами, и, хотя у него прекрасный характер, он слишком порывист, чтобы принимать правильные решения. Мой второй сын Филипп настолько не уверен в себе, что способен только на то, чтобы удалиться от практических дел. Юстас, мой внук, очень молод, и я не думаю, что он обладает нужными для этого качествами. Он слишком легко поддается чужому влиянию. Только моя внучка Софья обладает здравым смыслом, она умна, смела и великодушна. Ей я вверяю благополучие семьи и заботу о моей доброй невестке—Эдит де Хэвиленд, которой я бесконечно благодарен за ее долголетнюю привязанность.
Теперь, я надеюсь, вам понятно, почему я завещаю все свое состояние Софье. Мне гораздо труднее объяснить вам., старый друг, почему я прибегнул к обману. Мне хотелось избежать обид и осуждения, а так как сыновья были обеспечены мною раньше, не думаю, что это завещание поставит их в унизительное положение. Чтобы избежать лишних разговоров, я попросил вас составить для меня текст завещания. Я положил его на стол, закрыл верхнюю часть промокательной бумагой и попросил позвать слуг. Когда они пришли, я немного передвинул промокательную бумагу, открывая тем самым конец какого-то документа, подписал свое имя и попросил подписать их.
Едва ли нужно объяснять то, что мы подписали завещание, приложенное к этому письму, а не составленное вами и прочитанное мною вслух.
Я не могу надеяться, что вы поймете причины, побудившие меня поступить именно так. Я просто прошу вас простить мне этот маленький обман. Все очень старые люди любят иметь свои секреты.
Благодарю вас, дорогой друг, за вашу преданность. Передайте Софье, что я очень любил ее и просил позаботиться о семье.
Искренне ваш Аристид Леонидас.»
Я прочел это замечательное письмо с глубоким интересом.
— Невероятно!
— В высшей степени невероятно,— подтвердил мистер Гейтсхилл, вставая,—Я повторяю, что мой старый друг мистер Леонидас должен был довериться мне,— добавил он с обидой.
— Нет, Гейтсхилл,—сказал отец,— он не мог так поступить. Он был прирожденный обманщик, Ему нравилось, если так можно выразиться, поступать криво.
Гейтсхилл вышел. Он был оскорблен в своем профессиональном достоинстве.
— Это здорово потрясло его,—заметил Тавернер.— Очень почтенная, уважаемая фирма. Когда старый Леонидас хотел провернуть сомнительную сделку, он обращался к другим. Да, он определенно был обманщик.