Позорный столб (Белый август). Роман - Шандор Кальман 3 стр.


С каким-то совершенно непонятным упрямством, машинально поглаживая рукой небритый подбородок, он пять раз подряд перечел свеженаклеенные приказы.

«Здесь только бумага, — думал он, бледнея от ненависти, — а там, на улице Форгача, — белобандиты…»

Уже четверть девятого. Время, о котором они условились ночью, истекло. Дольше ждать нельзя. Эгето отправился на конечную станцию метро.

Одна карусель была еще заперта; на другой юноша в кепке поливал пол из лейки и вычерчивал водой великолепные восьмерки, в то время как немолодая хозяйка балагана вытирала тряпкой полированных деревянных лошадок.

— Румынские части уже в Юллё, — сообщил парень хозяйке с соломенно-желтыми волосами; он прекратил поливку и, не выпуская из рук лейку, сонно почесал грудь, обтянутую красной майкой. — Все футбольные матчи отменяются!

Со стороны купален с понурым видом брели в город два «человека-сандвича». Спереди и сзади их закрывали раскрашенные рекламы нового летнего театра, которые они тащили на себе; афиши из жесткого картона при каждом шаге хлопали их по коленкам и задам: «Театр ла Скала! Проспект Хермина! Открытие сегодня в семнадцать часов! Великолепная оперетта „Дочь мадам Анго“! Музыка! Балет! Выступают Элла Немети, Виктор Далнок, Торони, Сюди…»

Один из «сандвичей», заметив Эгето, негромко сообщил товарищу:

— Это известная личность из города В. Послушай, Арпад, боюсь, что на проспекте Андраши нас прибьют из-за этих реклам.

…В вагоне метро три юнца в белых гетрах в продолжение всего пути от улицы Байзы до площади Октогон отпускали вполголоса замечания по поводу восточного типа некоторых пассажиров. Эгето слушал их болтовню и молчал.

«Хорошо бы отвесить оплеуху одному из этих обормотов, — думал он, погрузившись в некое созерцательное раздумье. — Хотя бы вон тому, с птичьей головой, самому горластому…»

Внезапно он очнулся. Состояние странной отрешенности исчезло. В одно мгновение лицо его стало непроницаемым. Сердце вдруг бешено заколотилось — так ему захотелось драться. Драка будет, она непременно будет, но не сейчас, не с этими… Драться он будет там, в горах, в Буле!

Эгето вышел у бульвара Ваци. Отсюда он пойдет пешком. Но ведь он не знает даже фамилии начальника Главного управления.

В базилике ударили в колокола. Мужчины и женщины, проходившие по улице, с видом умильного благочестия осеняли себя крестом, после чего строго посматривали по сторонам; господин в гетрах и с белым крестиком в петлице с пристрастием оглядел человека в потрепанной одежде, элегантные дамы в ярких летних туалетах поднимались по ступеням лестницы, исполненные довольства собой.

На улице Зрини, отдавшись воскресному отдыху, грелись на солнце гуляющие; со стороны Дуная доносилось скандирование — Эгето сперва не мог разобрать, что кричат. Он стоял на углу улицы Балвань, перед аптекой; из кафе «Мокка», помещавшегося неподалеку, вышли любопытные, и какой-то пыхтящий толстяк, с часовой цепочкой на жилете, пристроился на краю тротуара рядом с Эгето.

Оказалось, шли демонстранты. Их было человек сорок; они приближались и были уже совсем близко; они шли и, покраснев от натуги, что было мочи выкрикивали:

— Да здравствует король!

Процессия, состоявшая главным образом из молодежи, двигалась посреди мостовой; большинство молодых людей были в белых гетрах, размахивали желтыми тросточками и придерживали в глазу монокли, стеклышки которых поблескивали под августовским солнцем.

— Даешь белый террор! Да здравствует король!

Мимо процессии бесшумно пронеслась открытая черная легковая машина. Рядом с шофером, на борту, примостился солдат в чужеземной военной форме. На задних сиденьях расположились два французских офицера; их фуражки с верхом, украшенным золотом, ослепительно сияли уже издалека; у одного из офицеров были длинные седые усы.

— Да здравствуют французы! — раздался чей-то одинокий возглас.

Машина неслась, не замедляя хода, и подкатила к базилике — французские офицеры спешили к мессе; в воздухе плыл воскресный малиновый звон колоколов, легкий ветерок, налетавший с Дуная, развевал пестрые платья женщин, пламенели на солнце золотые кресты. По мостовой навстречу процессии шествовали двое дюжих мужчин, бычьи шеи которых подпирали воротники синих мундиров; черные кивера и бряцающие на боку сабли дополняли их воинственный наряд. Вояки с саблями чуть посторонились, уступая дорогу молодчикам в белых гетрах.

— Глядите-ка, полицейские! — послышался в толпе удивленный голос. — Куда это они топают с саблями на боку?

— Откуда вы свалились, приятель? — отозвался другой голос. — Они идут в полицейское управление. Их призвали на старую службу!

Кому-то влепили звонкую пощечину.

— Да здравствует король! — поравнявшись с аптекой, заорал юнец демонстрант, этакий строгий педант по части туалета: белые гетры, трость с золотым набалдашником, тоненькие ниточки бакенбардов и монокль; он в упор глядел на толстяка, стоявшего рядом с Эгето, потом подошел к нему вплотную. Толстяк беспокойно задвигался, переступил с ноги на ногу и изобразил на своей физиономии какое-то подобие ухмылки.

— Да здравствует король, — побелев как мел, выдавил он из себя после минутной душевной борьбы.

— Заткнись! — рявкнул молодчик с моноклем. — Христопродавцам приветствовать не положено.

Еще мгновение он сверлил толстяка колючим взглядом, пока тот наконец не опустил глаза; тогда юнец отошел от него и, не желая отстать, поспешил за своими сподвижниками.

— Ступайте же с ними! — против воли громко вырвалось вдруг у Эгето.

Толстяк из кафе не смел поднять глаз. И больше не сопел. Он весь как-то обмяк.

«Наверно, какой-нибудь красный, — подумал он, имея в виду Эгето, — а я тут…»

Он сделал попытку напустить на себя добродушный вид, мучительно размышляя о том, предложить или не предлагать этому незнакомцу сигару. У него даже ладони вспотели от напряжения.

«Не стоит вступать в разговоры в нынешние времена, — решил он наконец. — Да еще такому, как я, банковскому служащему в отставке».

Он тяжело вздохнул и понуро побрел назад в кафе.

— Да здравствует Красная милиция! — зычно крикнул какой-то парнишка и тут же пустился наутек.

Господин, стоявший поблизости, двинулся вслед за ним; Эгето, как бы совершенно случайно, загородил ему дорогу.

— Не откажите в любезности, сударь, сказать, который час? — спросил он с отменной учтивостью.

Парнишка тем временем уже завернул за угол, шлепая по асфальту босыми ступнями. В том же направлении шествовал розовощекий священник.

— Славься, Иисусе, — прошамкала, завидев священника, повязанная платком старуха.

На панели перед полицейским управлением собралась толпа блюстителей порядка. Офицеры переговаривались друг с другом. Мимо Липотварошского казино брел молодой человек — инвалид, страдающий нервным тиком; у инвалида дергалось все: голова, руки, ноги. Дядюшка Мориц, старик рассыльный в красной шапке, смотрел ему вслед и качал головой.

— Эй, пошевеливайся, старик! — уже второй раз кричал рассыльному с противоположного угла нетерпеливый господин, стоявший у здания, в котором разместилось управление военных поставок. — Тебе, может, кажется, что у нас все еще диктатура пролетариата? — добавил он.

В воздухе плыл воскресный малиновый звон колоколов базилики.

Тяжелые дубовые ворота дома номер восемь по улице Надор были вытесаны еще в сороковых годах прошлого столетия, как раз после катастрофического наводнения, и время так протравило их, что они сделались совершенно черными. Налево от ворот помещался известный галантерейный магазин Зигфрида Брахфельда, сверкавшие некогда витрины и двери которого теперь были заколочены досками; справа расположилось заведение с примитивной вывеской из жести, гласившей: «Кофейня вд. Болдижар Фюшпёк». Штора на двери кофейни была спущена. В сводчатой подворотне, где входящего тотчас обдавало пронизывающим холодом, по правую сторону была дверь, выкрашенная в серый цвет и обитая листами жести. В эту дверь, предварительно постучав, и вошел Эгето.

— Доброе утро, — сказал он, останавливаясь в сумрачной кухне кофейни у холодильника.

Ему никто не ответил. Но тут же из мрака выступила полная шатенка с белоснежными зубами.

— Фери! — воскликнула женщина с изумлением. Затем подошла к двери и проверила, плотно ли она прикрыта. — Тебя уже разыскивают?

— Почему? — не ответив на вопрос, в свою очередь спросил Эгето. — Почему меня должны разыскивать, тетушка Йолан?

Глаза его после желтого солнечного света с трудом привыкали к сумраку, царившему в кухне.

— Когда ты ел в последний раз?

Эгето пожал плечами.

Женщина, которую он называл тетушкой Йолан, хотя она была старше его всего лишь на несколько лет, сняла с плиты небольшую кастрюлю, поставила перед Эгето кружку и положила большой ломоть домашнего хлеба. Все это она проделала с молниеносной быстротой.

— Я поел, — сказал Эгето и стал не спеша прихлебывать горячее молоко. Откусил хлеб. — Где вы достали молоко? — Он сделал слабую попытку улыбнуться.

В просторной кухне со сводчатым потолком ярко пылал в плите огонь, весело потрескивали дрова. Холодильник стоял у занавешенного окна, выходившего на внешний двор. На широкой полке, висевшей напротив, в строгом порядке выстроились чашки, тарелки, стаканы, начищенные до блеска подносы, ложечки для кофе и чайные ситечки. Через застекленную дверь, ведущую в зал, не проникал ни единый луч света. В зале, облицованном светлым полированным деревом, шторы были спущены и в непроницаемом мраке едва различались шесть мраморных столиков и стулья да еще пустая стеклянная полка — живое воспоминание о заполнявших ее некогда яствах.

— Ну что ты хорохоришься! — сказала тетушка Йолан. — Я же знаю, что творится в В.

— Что? — Голос Эгето звучал чуть хрипло.

— Там контрреволюция, — сказала тетушка Йолан. — И не только там… — Она уселась на табурет. — Ах, как у меня ноют колени, — простонала она.

Эгето поставил кружку. Он чувствовал смертельную усталость.

— Очень больно? — спросил он каким-то отсутствующим тоном. И вдруг взорвался: —А Красная милиция? — Он скрипнул зубами.

— Мне бы надо грязевую ванну! — помолчав, сказала тетушка Йолан.

Она поднялась, взяла с полки спичечный коробок, чиркнула спичкой и зажгла газовый светильник. Глаза ее в голубоватом свете пламени показались Эгето совершенно сухими.

— Ну что ты мелешь! — проговорила она. — В кофейню со вчерашнего дня ходят пить суррогатный кофе шпики.

— Двадцать пять тысяч солдат Красной милиции, — сказал он упрямо. — Где они?

— Красную милицию сегодня утром распустили. Начальник полиции Диц… Его назначил Пейер.

— Ложь! — крикнул Эгето.

— Хочешь, позову шпика? — медленно проговорила тетушка Йолан. — Пускай он тебе расскажет.

Эгето взял ее за руку.

— Я сейчас уйду, — сказал он.

Он допил молоко, проглотил последний кусок хлеба. Слышно было его тяжелое дыхание.

— Тебя прикончат прямо на улице… — сказала тетушка Йолан. — Лучше тебе переждать здесь. Несколько дней. Наверху, в квартире…

— Я должен идти…

После короткой паузы тетушка Йолан сказала:

— Сегодня на рассвете в В. разгромили рабочий клуб…

Эгето не выдержал — он ударил кулаком по обитому жестью кухонному столу.

— Товарищи… — Голос его едва заметно дрогнул.

— …был бой, белые стреляли даже из пулемета… Трое товарищей погибли. Тридцать увели на улицу Вашут. Полчаса назад я запирала кофейню. Тогда и узнала. От нового клиента. Он инспектор сыска, его зовут Ковач.

Тетушка Йолан вновь грузно опустилась на табурет.

— Ах, колени…

— Спасибо за молоко. — Эгето стоял уже в дверях.

— Иди, — сказала тетушка Йолан, растирая колени и едва удерживаясь от слез. — Будь осторожен…

— Возможно, я еще загляну, — сказал Эгето, закрывая за собой дверь.

Она кивнула, затем долго смотрела на дверь, освещенную голубоватым пламенем газового светильника.

Эгето вышел на улицу Надор, залитую желтым солнечным светом.

Перед полицейским управлением улица буквально кишела людьми; полицейские, офицеры и штатские сновали во все стороны; два офицера привезли в пролетке мужчину; лицо его было в кровоподтеках, руки связаны ремнем. Приведенного ввели в ворота. На всех троих угрюмо взирали полицейские.

— Сейчас поддадут ему жару, поганцу, — подмигивая, сказал один полицейский.

Через Цепной мост Ференц Эгето перешел в Буду, и было ровно десять часов, когда он, прождав согласно уговору несколько минут, вошел в кафе «Ланцхид» на углу улицы Фё. В зале, имеющем форму буквы L, он огляделся: зал был почти пуст, лишь у окна, выходящего на улицу Фё, рядом со столиком, на котором стоял поднос с кувшином свежей воды, сидели два старика и играли в шахматы. Как видно, и здесь ему придется тщетно дожидаться Тота. Уж не стряслось ли со стариком беды?

Официант окинул Эгето с головы до пят оценивающим взглядом и что-то проворчал себе под нос — клиент ему, без сомнения, не понравился: он был небрит, одет в китель и без шляпы, в то время как завсегдатаи кафе, будайские господа, были чрезвычайно элегантны в это ясное летнее воскресенье. Заказ он все-таки принял, зато долго не приносил его, а когда принес наконец суррогатный кофе, подслащенный сахарином, то со звоном поставил чашку на стол и небрежно подтолкнул к новому гостю. Тот не проронил ни звука. Официант сунул салфетку под мышку, отошел к кассе и оттуда искоса поглядывал на Эгето.

В это время в кафе вошел старичок в бедном, потертом костюме; еще на пороге он стянул с головы свой изношенный котелок, показав при этом на левом локте заплату, слегка отличавшуюся по цвету от пиджака. Старичок робко огляделся и засеменил к столику по соседству с Эгето, затем достал пестрый носовой платок и заботливо смахнул со стула пыль; он уже совсем приготовился сесть, но тут перед ним выросла фигура официанта.

— Мое почтение! — растерявшись, пролепетал старичок. — Пожалуйста… кофе… — И он позвенел монетами в кармане.

Официант смерил его ледяным взглядом.

— Потрудитесь пройти назад! — отчеканил он.

Старичок, сконфуженный, продолжал стоять с видом совершенной беспомощности.

— Вы слышите? — наседал на него официант. — Эти столы забронированы. — Он описал салфеткой полукруг. — Прошу пройти назад, там вас обслужат, — заключил он и схватил старика за руку.

— Это что еще за новости?! — вдруг, залившись краской, не сдержался Эгето.

Официант посмотрел на него озадаченный.

— Прошу вас, не защищайте меня! — умоляюще простонал старичок и, сутулясь, со шляпой в руке, покорно поплелся назад.

— То-то же, — обронил официант, тряхнув салфеткой; затем, метнув взгляд на Эгето, заковылял к зеркальной кассе.

— Шах! — объявил у окна один из игроков.

Эгето ждал до половины одиннадцатого; ему было жарко; он барабанил пальцами по мраморному столику. Тота нет, с ним случилась беда! Эгето расплатился с официантом и по извилистому проспекту Альбрехта стал подниматься в Будайскую крепость. Навстречу ему катил открытый легковой автомобиль серого цвета. Рядом с шофером сидел полицейский офицер, на заднем сиденье — круглоголовый мужчина в котелке с закрученными кверху усами, слева от него — высокопоставленный чин полиции с золотыми нашивками и звездами на воротнике.

— Министр внутренних дел, — заметил какой-то прохожий, пожилой будайский господин, — везет начальника полиции Дица…

— Или наоборот: Диц — его, — отозвался спутник господина и добавил еще что-то, чего Эгето уже не расслышал.

Все сильней припекало солнце. Наверху, на узких улицах Будайской крепости, царила невообразимая суета. Перед зданием министерства внутренних дел на улице Тарнок стояли два часовых, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, но вид у них был скучающий и вялый.

Эгето никто не остановил, и он беспрепятственно вошел в здание. Внутри после уличной толчеи его встретила сонная воскресная тишина. Коридоры третьего этажа, где помещалось Главное управление общественной безопасности, казались вымершими, лишь в нише одного окна, занятые разговором, стояли два чиновника в тугих крахмальных воротничках. Один, по виду чином выше, с жемчужной булавкой в галстуке, как раз произносил следующие слова:

Назад Дальше