На дороге есть только один участок, с которого открывается обзор на именно этот клочок плюща, и из окна его как раз не видно. Бартон, должно быть, полагал, что надежно скрыт от посторонних глаз. Но, как бы там ни было, я чуть не потерял нить, не поверив сразу же своему впечатлению.
— Чего я не понимаю, — сказал Прендергаст, — так это почему ты вообще искал оружие — почему решил, что оно здесь.
Они еще раз заговорили об этом деле уже после суда над Бартоном. Когда ему предъявили поддельные чеки и злополучный телефон, нервы его не выдержали, и он признался во всем — попутно сдав полиции мошенников, изготовлявших фальшивые чеки, которые он обналичивал в кассе «Банка Столицы и графств». Управляющий банка по возвращении сообщил, что по одному из поддельных чеков было проведено расследование и Карльюк собирался сообщить ему что-то важное. Поэтому его и убили. Остальные детали преступления были таковы, как описал их Уилсон, вплоть до кражи телефона из пустой квартиры на Голдерс-Грин и аккуратного выведения из строя электрической лампочки.
— Понимаешь, — ответил Уилсон, — я не мог представить, куда Бартон мог бы его деть. Тот человек у ворот сказал, что в доме он был только пару минут — унести некогда. Конечно, он мог пронести его на себе, но не думаю, что он пошел бы на такой риск: знал ведь, что придется идти в полицию. Если бы мы не нашли телефона в доме, пришлось бы обыскать Бартона, но это были бы крайние меры. Я не хотел этого делать, ведь мы должны были его отпустить — алиби было безупречно. И ему хватило бы времени, чтобы найти и уничтожить орудие убийства или покинуть страну.
— Значит, ты с самого начала знал, что убийца — он? — спросил Прендергаст. — Но откуда?
— Ну, я начал подозревать его, как только взглянул на каморку с телефоном. Понимаешь, размеры помещения и траектории выстрелов ясно указывали на то, что убийца там не стоял. Ты сам это видел, но был слишком убежден в обратном. Но там не было ни места для него, ни следов бегства. На полу были только следы Бартона, и никто не смог бы пройти мимо тела и лужи крови, не наступив в нее. Я проверил. Это означало, что убитый был один, и убит он был с помощью какого-то приспособления. А то, что лампочка — практически новая, ты и сам заметил — перегорела, было до странности похоже на ловушку. Я сделал так, что Бартон оставил отпечатки пальцев на новой лампочке, а позже обнаружил такие же отпечатки на неисправной. Конечно, это ничего не доказывало, но наводило на размышления. Лампочка висит высоко, Бартону до нее не дотянуться — просто так он не полез бы ее менять. В этом, кстати, был его главный промах: все остальное он тщательно вытер — телефон даже чересчур тщательно, — но забыл про лампочку.
Идем дальше: если предположить, что несчастный встретил свою смерть в одиночестве, становится очевидным, что у убийцы будет железное алиби, а значит, любое алиби в ходе предварительного расследования должно быть отброшено. Вообще-то алиби самого Бартона в таком свете выглядело даже несколько подозрительным — почти что казалось подготовленным. Когда я узнал от него все, что хотел, я оставил тебя за ним присматривать и вернулся на место преступления для более тщательного осмотра. Тогда я обнаружил то самое пятно крови под телефоном, указывающее на то, что его поставили туда уже после убийства. Сам Карльюк, как ты сказал, едва ли мог это сделать, он скорее всего упал сразу же после выстрела. Эту версию подтверждало то, что Карльюк, как выяснилось из обследования телефона, вообще к нему не прикасался. Это означало, что после его смерти телефон поставил на место и протер кто-то другой. Но, насколько нам известно, после убийства в комнату заходил только Бартон. Так что я внимательнее изучил его передвижения и обнаружил, во-первых, что недавно телефон, по всей видимости, несколько часов стоял на почти недосягаемой высоте и, во-вторых, прямо под этим местом на полу остались кровавые отпечатки носков ботинок, а на нижней полке — необычное пятно, похожее на след колена. После этого я был уже почти уверен, что его переставил именно Бартон — а потом, «обнаружив» тело, переставил обратно.
— Но зачем?
— Как ты очень точно подметил, он мешал убийце. Вот тут, должен признать, я был преступно медлителен. Нужно было сразу подумать о другом телефоне, с сюрпризом. Но я все еще искал обычный мушкетон — возможно, прикрепленный к верхней полке и приводимый в действие механизмом, — и тут твое своевременное напоминание о пальцах трупа дало мне зацепку. После этого все встало на свои места — осталось только найти второй аппарат.
— Почему Бартон не подождал немного и не уничтожил его, вместо того чтобы тут же поднимать тревогу? — удивился Прендергаст.
— Наверное, не хотел задерживаться, опасаясь вызвать подозрения того человека у ворот, — предположил Уилсон. — Конечно, он не ожидал наткнуться там еще и на нас. Думал, что пошлет его в полицейский участок и получит двадцать минут на то, чтобы спокойно замести следы. С нашим появлением ему не повезло. Как и с тем узеньким просветом между кронами. Во всем остальном, если забыть о промахе с лампочкой, который мог так никогда и не раскрыться, убийца, как мне кажется, проявил незаурядный ум. Роль невиновного и встревоженного друга он сыграл весьма натурально, да и алиби, если бы я к тому моменту не подозревал его, было простое и вполне правдоподобное.
— А о мотиве ты тоже догадался? — спросил Прендергаст.
— Честно говоря, нет. Я лишь подумал, что если двое работают в банке, есть одно очевидное предположение. Но причин могла быть сотня. Вот видишь, как исключительно полезна спешка. Остановись мы и начни искать мотив, так и не поймали бы преступника.
Энтони Беркли
Перевод и вступление Марии Переясловой
Писатель выступал под тремя разными именами. В двадцатые годы читатели «Панча» знали его как Э. Б. Кокса, журналиста и автора пародий на детективные рассказы (наиболее известный его скетч — очередная история о Шерлоке Холмсе, как ее мог бы написать П. Г. Вудхауз). С конца двадцатых годов одним из самых популярных авторов детективов становится Энтони Беркли. Под именем Фрэнсиса Айлса, которое писатель позаимствовал у своего предка-контрабандиста, он также публикует несколько романов, а с середины тридцатых годов — и многочисленные рецензии на детективы.
В 1928 году Беркли организовал Детективный клуб и стал его первым почетным секретарем. Малькольм Дж. Тернбулл, биограф Беркли, предполагает, что тот втайне надеялся когда-нибудь стать председателем. Однако его ожидания так и не оправдались: после смерти Дороти Сэйерс в председатели была избрана Агата Кристи, а Беркли навсегда покинул клуб. В тридцатые же годы он активно участвовал в нескольких проектах клуба. В финале романа «Последнее плавание адмирала» ему удалось распутать клубок интриги, над которой потрудились Г. К. Честертон, Агата Кристи, Дж. Роуд, Дороти Л. Сэйерс, Рональд Нокс и другие знаменитые писатели. В романе «Спроси полицейского» Беркли не только предложил остроумное решение загадки, но и «обменялся» героями с Дороти Сэйерс, создав прекрасную пародию на Питера Уимзи. По романам и рассказам самого Беркли кочуют два главных персонажа. Роджер Шерингем, сыщик-любитель и к тому же автор детективов, самоуверенный и ехидный, был списан Беркли с одного неприятного знакомого. Позже в угоду публике характер Шерингема был несколько смягчен. Другой персонаж, Амброуз Читтервик, напротив, крайне робок и даже не вполне твердо знает, как надлежит вести расследование, — однако именно ему удается распутать несколько безнадежных дел.
Беркли, как и другие выдающиеся фигуры Золотого века, вносит в детектив психологическую глубину, сосредоточивая внимание читателей на характере преступника. Он идет на смелые эксперименты: раскрывает имя убийцы в самом начале романа или же описывает все события с точки зрения предполагаемой жертвы. Более того, благодаря Беркли получает право на жизнь детектив с «перевернутой оптикой», когда рассказ ведется от лица убийцы. Нетрудно заметить, что писатель чрезвычайно вольно обращается с правилами Детективного клуба, но, нарушая их, обогащает возможности жанра.
В пятницу, пятнадцатого ноября, в половине десятого утра сэр Уильям Анструзер, как и всегда, явился в чрезвычайно престижный клуб «Рейнбоу», что на Пикадилли, и потребовал свою почту. Портье отдал ему три письма и небольшую посылку. Сэр Уильям прошел в большую гостиную к камину, чтобы открыть конверты.
Через несколько минут вошел другой член клуба, некий мистер Грэм Бересфорд. Его ожидало письмо и несколько рекламных проспектов, и он также подошел к камину, молча кивнув сэру Уильяму. Они едва знали друг друга и за время знакомства не перекинулись, должно быть, и дюжиной слов.
Просмотрев письма, сэр Уильям открыл посылку и почти сразу презрительно фыркнул. Бересфорд взглянул на него, и сэр Уильям, что-то проворчав, протянул ему письмо, которое обнаружил в посылке. Пряча улыбку (другие члены клуба частенько посмеивались над манерами сэра Уильяма), Бересфорд стал читать. В письме сообщалось, что крупный производитель шоколада, компания «Мейсон и сыновья», выпустила новый сорт конфет с ликером, чтобы на этот раз угодить мужчинам. Не соблаговолит ли сэр Уильям принять посланную ему двухфунтовую коробку конфет и сообщить компании свое беспристрастное мнение?
— Они что, принимают меня за какую-то идиотку из варьете? — бушевал сэр Уильям. — Чтобы я писал им отзывы про их идиотские конфеты! Идиоты! Я буду жаловаться в этот идиотский комитет. Кто им вообще позволил посылать сюда такую дрянь!
— И все же, мне кажется, нет худа без добра, — попытался успокоить его Бересфорд. — Я тут кое-что вспомнил. Вчера у нас с женой была заказана ложа в «Империале». Я поспорил с ней на коробку шоколада против сотни сигарет, что к концу второго акта она не сможет угадать преступника. Она выиграла. Не забыть бы достать конфет. А вы не видели «Треснувший череп»? Неплохая пьеска.
Сэр Уильям представления не видел и очень доходчиво объяснил это Бересфорду.
— Говорите, вам нужна коробка конфет? — добавил он уже мягче. — Забирайте. Мне эта дрянь ни к чему.
Мистер Бересфорд, как человек учтивый, помедлил, но потом, на свою беду, согласился. Сэкономленные деньги не значили для него ничего, ведь он был очень состоятелен; но всегда приятно избежать хлопот.
По счастливой случайности ни оберточная бумага, ни сопроводительное письмо не сгорели, что само по себе удивительно, поскольку оба джентльмена бросили в огонь конверты от писем. Сэр Уильям смял в один комок бумагу, письмо и бечевку и передал все это Бересфорду, а тот швырнул сверток за каминную решетку. Позже портье извлек его оттуда и из любви к порядку аккуратно поместил в корзину для бумаг, где впоследствии сверток и был обнаружен полицией.
Среди троих невольных героев последовавшей трагедии наиболее примечательным лицом был, конечно же, сэр Уильям. Чрезвычайно румяный и коренастый, он в свои почти пятьдесят выглядел как типичный деревенский сквайр старой закалки и манеры имел соответствующие. Привычки его, особенно в обращении с дамами, также полностью соответствовали традиционному образу важного, вальяжного баронета, каковым он и являлся.
По сравнению с ним Бересфорд казался совершенно неприметным — высокий, темноволосый, довольно симпатичный малый тридцати двух лет, спокойный и сдержанный. Отец оставил ему состояние, но Бересфорд был человеком деятельным и вкладывал средства во многие предприятия.
Как известно, богатство тянется к богатству. Грэм Бересфорд получил деньги по наследству, приумножил их сам — и, разумеется, женился тоже на деньгах. Дочери судовладельца из Ливерпуля досталось после смерти отца чуть ли не полмиллиона. Но, как говорили друзья Бересфорда, дело было вовсе не в деньгах — он просто жить не мог без этой девушки и все равно бы на ней женился, не будь у нее ни фартинга. Высокая, прекрасно образованная, рассудительная, с уже сложившимся характером (три года назад, когда они поженились, ей было двадцать пять), — просто идеальная жена. Возможно, было в ней что-то пуританское, но Бересфорд уже успел отдать дань увлечениям молодости, и хотя дань эта была не слишком обильна, он к тому времени и сам был не прочь стать пуританином. Без сомнения, Бересфорды были совершенно счастливы в браке — чудо в наши дни небывалое.
Но неожиданно откуда-то взялась эта коробка конфет, повлекшая за собой ужасное несчастье. После ленча за кофе Бересфорд отдал конфеты жене, шутливо объявив, что возвращает долг чести, и жена тут же открыла коробку. Она увидела, что сверху лежат конфеты с начинкой вроде бы только из кирша и мараскина. Бересфорд не любил портить вкус хорошего кофе и отказался, когда она протянула ему коробку. Тогда она съела первую конфету сама и удивленно заметила, что ликер в начинке необычайно крепкий, просто обжигающий. Бересфорд рассказал ей, что это образец новой серии, и, заинтригованный словами жены, тоже решил попробовать. Начинка и впрямь обжигала, не сказать чтобы нестерпимо, и все же для конфет она была слишком крепкой и чересчур отдавала миндалем.
— Да уж, крепкие, — произнес он. — Там, должно быть, чистый спирт.
— Нет, вряд ли, — ответила жена и взяла вторую конфету. — Но они очень крепкие. Впрочем, мне скорее нравится, чем нет.
Бересфорд съел другую, и ему понравилось еще меньше.
— Нет, мне не нравится, — решительно заявил он. — У меня от них язык немеет. Я бы на твоем месте больше не ел. По-моему, с ними что-то не так.
— Ну это же пробный вариант, насколько я понимаю, — сказала она. — Но они и правда обжигают. Никак не пойму, нравится мне или нет.
Через несколько минут Бересфорд отправился в Сити, где у него была назначена деловая встреча. Когда он уходил, жена все еще пробовала конфеты, пытаясь наконец решить, нравится ли ей их вкус.
Позже Бересфорд очень отчетливо вспоминал этот короткий диалог: оказалось, что тогда он видел жену живой в последний раз.