Некоторые женщины меня пугают: всегда-то у них найдется какая-нибудь кузина, которая знавала тетушку убитого. Вот и мисс Тонтон (та, с варикозными венами): хотя она уже много лет была прикована к постели, зато племянница служанки ее золовки была замужем за сыном управляющего бумажной фабрикой Гентиша в Онтарио. Как и всякая женщина, мисс Тонтон глубоко презирала точность в деталях, но в целом ее сведения всегда были верны. С ее слов выходило, что за первые сорок лет своей жизни Гентиш успел семь раз промотаться до нитки (впрочем, с цифрами мисс Тонтон всегда обращалась вольно) и был самым отъявленным негодяем не только в Лондоне, но даже в Буэнос-Айресе, где и стандарты негодяйства повыше, и конкурентов побольше. Он был жадным, жестоким, властолюбивым, и на всех его бумажных фабриках и золотых приисках не нашлось бы ни одного человека, не мечтавшего сварить его заживо в котле с кипящим маслом. «И все это, — значительно говорила мисс Тонтон, — я узнала не от кого-нибудь, а, почитай, от управляющего его собственной фабрикой».
Мисс Тонтон относилась к Богу как тетушка к любимому племяннику: она объясняла его мотивы и охотно предсказывала следующие шаги. Новость о том, что у Гентиша расстроилось здоровье, она встретила как человек, к советам которого наконец прислушались: мисс Тонтон твердо верила в расплату за грехи. Что же касается ее собственных варикозных вен, то они, по ее мнению, были посланы ей в испытание (как язвы — небезызвестному Иову); она принимала их как знак расположения, хвалила Бога за беспристрастность и частенько его прощала.
Не знаю, любил ли Гентиш своего племянника. Уильям был его единственным наследником. Они, конечно, ссорились, в том числе из-за денег, но, думаю, гораздо больше самих ссор старику нравилось ощущение собственной власти: приятно было пригрозить племяннику отменой щедрого содержания и увидеть, как вспыхивает его лицо. Уильям специализировался по женщинам и лошадям. Он был по-своему красив — зловещей, демонической красотой — и унаследовал дядюшкин характер, к которому добавил собственных вздорных идей. Иногда он приезжал на машине в Лэнгли и оставался там дня на два — на три.
Так и текла наша жизнь, тихо и однообразно. Иногда, повидав Гентиша, я спускался по лужайке к озеру, окруженному красными ивами, садился у лодочного павильона и изобретал для старика какую-нибудь особенно зверскую диету. А потом как-то днем у меня раздался телефонный звонок. Звонила мисс Мэви.
— Доктор Меллан? Ах, доктор Меллан, приезжайте скорее! Мистер Гентиш умер!
Джон Гентиш действительно умер — умер от передозировки морфия, принятого из рюмки для сердечных капель. В тот же вечер нас собрали в гостиной Аббатства Лэнгли на дознание. Коронер мистер Даффи и констебль Перкер восседали за столом; домашние сгрудились в дальнем конце комнаты. Мистер Даффи прочистил нос, и к запаху кожаных стульев и маринованных огурцов примешался запах капель от насморка, которыми был смочен его носовой платок. Слезящимися от простуды глазами он посмотрел на дворецкого Краучера:
— Все в сборе?
— Все, кроме мистера Уильяма Гентиша, сэр. Он еще не вернулся.
— Спасибо. В таком случае вызывается доктор Меллан.
Мои показания не заняли много времени.
История болезни Джона Гентиша, причина смерти — все в таком духе. Затем вышла мисс Мэви и, в полном убеждении, что ей предстоит битва не на жизнь, а на смерть, представила блестящую защиту из семи разных алиби на тот день.
— Вы говорите, — спросил коронер, — что морфий, который вы вводили покойному, когда его боль делалась невыносимой, стоял на верхней полке шкафчика с лекарствами и был помечен этикеткой с отчетливой надписью «морфий»?
— Да, — храбро, как Жанна д’Арк перед судом инквизиции, ответила мисс Мэви. — Можете спросить кого угодно, вам любой подтвердит.
— Шкафчик, как я понимаю, закрывался стеклянной дверцей. Сердечные капли и рюмка стояли на тумбочке под ним. Это так, мисс Мэви?
Мисс Мэви побледнела, зная, что все, что она скажет, будет использовано против нее.
— Почти.
— Почти?
— На тумбочке еще лежала ложка, — чистосердечно призналась мисс Мэви.
— Это лекарство, эти сердечные капли — покойный всегда принимал их в одно и то же время?
Мисс Мэви задумалась над вопросом. Неужели ловушка?
— Нет, сэр, только во время внезапных приступов, — осторожно сказала она.
— Когда доктор Меллан высказал мнение, что смерть наступила не от естественных причин, а от передозировки морфия, вы пошли в ванную. Там, на тумбочке, рядом с сердечными каплями, вы нашли пустой флакон, который, когда вы уходили с дежурства, стоял в шкафчике и содержал двадцать гран морфия. Верно?
— Это доктор Меллан послал меня в ванную, когда понял, что в рюмке был морфий. Я ничего там не трогала, Господом Богом клянусь.
— Принимал ли мистер Гентиш сердечные капли самостоятельно, или их всегда ему подавали?
— Принимал, сэр, когда никого не было рядом.
— Мисс Мэви, разделяете ли вы мнение доктора Меллана о том, что больной не мог принять морфий случайно?
— Нет, сэр.
— Нет? То есть вы полагаете, что мог принять и случайно?
— Нет, сэр, то есть да, сэр. Я согласна с доктором Мелланом, что не мог.
— Благодарю вас. У меня больше вопросов нет.
Мисс Мэви, над которой еще нависала тень эшафота, всхлипнула, попросила у коронера капли от насморка и опустилась на стул, тяжело дыша.
Следующим давал показания дворецкий Краучер.
— Вы говорите, что, получив сегодня утреннюю телеграмму, мистер Гентиш обнаружил признаки гнева?
— Несомненно, сэр.
— Что было потом?
— Он спросил, дома ли мистер Уильям.
— И что вы ему ответили?
— Что мистер Уильям уехал на своей машине в полдесятого.
— Что потом?
— Он велел мне убраться к черту, сэр, и забрать с собой его треклятого племянника, но прежде мистер Гентиш велел соединить его с Траубрид-жем и Хэем.
— Его адвокатами?
— Да, сэр.
— А дальше?
— Он вызвал меня и распорядился подать машину к поезду, прибывающему без четверти два, чтобы встретить человека из адвокатской конторы.
— Которого затем сразу проводили в библиотеку сэра Гентиша, если я правильно понимаю.
— Да, сэр.
— Что было дальше?
— Минут через пятнадцать в библиотеке прозвенел звонок, сэр, я зашел туда, и мистер Гентиш попросил меня засвидетельствовать его подпись на новом завещании.
— Вы подписались — что потом?
— Обычное распоряжение убираться к черту, сэр.
— То есть до половины пятого в доме все было тихо?
— Да, сэр. Господин из конторы вышел из библиотеки через пару минут после меня. У нас было заведено, что никто не беспокоит мистера Гентиша до половины пятого, когда мисс Мэви идет его будить. Сегодня в полпятого звонок затрезвонил на весь дом, и когда я вошел в библиотеку, мисс Мэви сообщила мне, что мистер Гентиш умер. Я оставался там до прибытия доктора Меллана.
Вызвали адвокатского клерка.
— Ваша контора получила сегодня утром телефонный звонок от мистера Гентиша. Правильно ли я понимаю, что он хотел составить новое завещание?
— Да, сэр.
— Когда вы приехали сюда, вас проводили в библиотеку. Что было дальше?
— Я зачитал мистеру Гентишу составленный нами текст завещания. Он его одобрил с одной поправкой. Затем он позвал дворецкого, и мы вдвоем засвидетельствовали его подпись.
— Не было ли в поведении мистера Гентиша чего-нибудь странного, наводящего на мысль, что он хочет покончить с собой?
— Трудно сказать, сэр.
— А что было после того, как вы подписали завещание?
— Мы с мистером Гентишем минут десять поговорили о подоходном налоге. Затем я вышел из библиотеки и, как обычно, пошел посидеть в саду, пока у меня оставалось время до поезда.
— Значит, вы бывали здесь и раньше? По тому же делу?
— В основном да, сэр.
— То есть мистер Гентиш имел обыкновение менять завещание?
— О да, сэр.
— Часто?
— Семь раз за последние десять лет, сэр.
Наступило молчание. Потом коронер снова обратился к дворецкому:
— Я нашел записку на столе у мистера Гентиша: «Твиллер и Дуайт, четверг, 12:00». Вы можете объяснить, что это значит?
— Это его портные, сэр. Он велел позвонить им и сказать, чтобы завтра к двенадцати прислали сюда примерщика.
— Когда он отдал это распоряжение?
— За завтраком, сэр.
— Следовательно, по крайней мере до завтрака он не помышлял о самоубийстве. В каком он был настроении: в хорошем или дурном?
— Не могу сказать, чтобы мистер Гентиш вообще был расположен к хорошему настроению, сэр. На мой взгляд, он был таким же, как всегда.
— И только после получения телеграммы его настроение испортилось?
— Да, сэр.
— Вы говорили, мистер Уильям приехал из Лондона вчера вечером?
— Да, сэр.
— Как он держал себя с дядей?
— Мне показалось, он слегка нервничал за ужином, но старался быть любезным, насколько я могу судить, сэр.
— А сегодня его весь день не было?
— Как же, сэр, было. Он вернулся днем, но скоро опять уехал.
— Вернулся днем! В котором часу?
— Точно не знаю, сэр, но я видел его машину возле дома, когда шел в библиотеку засвидетельствовать подпись мистера Гентиша, сэр. Это было где-то в полтретьего, и машина еще стояла, когда мисс Мэви стала звонить доктору Меллану, но когда через пятнадцать минут доктор приехал и я открывал ему дверь, машины уже не было.
В наступившем молчании запах маринованных огурцов стал острее. Скрипнули стулья. Всех вдруг одновременно посетила одна и та же догадка.
— Знал ли мистер Уильям о телеграмме?
— Нет, сэр. Ее доставили уже после того, как он уехал.
Снова молчание.
— То есть он не знал, что мистер Гентиш намеревается изменить завещание и что господа… ммм… господа… его адвокаты послали сюда своего представителя?
— Нет, сэр.
Удивительные все-таки существа люди: они могут годами быть знакомы с каким-нибудь человеком, без всякого интереса проходить мимо него по многу раз на день, отлично знать его лицо, манеры, привычки, но стоит им услышать, что от него ушла жена или что он застрелил родную мать, как они готовы толпиться часами, лишь бы еще раз на него взглянуть.
Практически все мы за последние пару лет (а кое-кто и дольше) досыта насмотрелись на Уильяма Гентиша, и никого его вид не приводил в особый восторг, но когда вслед за последними словами дворецкого хлопнула входная дверь и по натертому паркету холла гулко застучали шаги, все взгляды в гостиной обратились к дверной ручке. Среди нас, я уверен, были такие, кто считал праздником день, проведенный вдали от Уильяма Гентиша — мы с дворецким могли бы возглавить список, — однако чем ближе слышались шаги, тем сильнее росло напряжение в комнате, и жужжание одинокой мухи казалось ревом аэроплана. Поскрипывая стульями, мы подались вперед и замерли в ожидании.
Шаги стихли, ручка повернулась, и стулья снова хором скрипнули.
Не знаю, какой перемены мы ждали от Уильяма Гентиша, но помню свое чувство смутного разочарования, когда я увидел его в дверях нисколько не изменившимся с нашей последней встречи.
Услышав о смерти дяди и о ее причине, он, казалось, удивился.
Последовал ритуал, которого мне, наверное, никогда не понять. Мистер Даффи не хуже моего знал Уильяма Гентиша и не раз, прохаживаясь зимой по нашим улочкам, бывал обрызган грязью из-под колес его автомобиля, однако теперь угрохал битую четверть часа на установление его личности. Казалось, вопросам не будет конца. Уильям Гентиш хранил на лице свое привычное выражение — такое, будто от всех нас как-то дурно пахло, — но отвечал спокойным, ровным голосом. Он сказал, что вернулся чуть позже обеденного времени, прошел прямо через холл на лужайку и спустился к лодочному павильону.
Когда часы над конюшней пробили пол пятого, он вернулся в дом, намереваясь зайти к дяде, который к этому времени обычно уже просыпался, но передумал, увидев приоткрытую дверь в библиотеку.
Констебль Перкер вел официальный протокол дознания, записывая все слово в слово. Его сдавленный стон служил сигналом, что взятый темп слишком высок, и тогда вопросы прекращались до тех пор, пока он все не допишет. После очередного такого перерыва коронер продолжил:
— Вы говорите, что через приоткрытую дверь услышали, как мисс Мэви звонит доктору Меллану. Но почему это помешало вам встретиться с дядей?
— Я решил, что у него очередной приступ и что ему пока не до меня.
— И вы, следовательно, ничего не знали о телеграмме?
— Какой телеграмме?
Коронер повернулся к констеблю Перкеру:
— Зачитайте, пожалуйста, телеграмму, констебль.
Перкер сперва дописал протокол, затем важно откашлялся, издав голосом подобие барабанной дроби:
— Телеграмма Джону Гентишу, Аббатство Лэнгли, Норфолк. ВЧЕРА ДВА ЧАСА ДНЯ ОБЪЕКТ ТАЙНО РАСПИСАЛСЯ МИРИЭЛЬ ДЕМАР БРАЧНОЙ КОНТОРЕ ДЮК-СТРИТ ТЧК ЖДУ УКАЗАНИЙ ТЧК Подпись: Росс.
Все с интересом наблюдали за Уильямом Гентишем. Мне показалось, будто лицо его окаменело, а на виске сильнее забилась жилка. Констебль придвинул к себе протокол, приготовившись писать дальше, и перечница с солонкой приветствовали его трудолюбие дружным дребезжанием.
— Вы подтверждаете сведения в телеграмме, мистер Гентиш?
— Да.
— И вы не знали, что ваш дядя установил за вами слежку?
— Нет.
— А женились вы втайне, очевидно, из опасения, что дядя не одобрит ваш выбор?
Уильям Гентиш покраснел.
— У дяди был сложный характер. Он не одобрял ничего, что делалось не по его указке. Моя жена прежде пела в варьете. Я думал, со временем дядя успокоится, как это обычно бывало.
— А до той поры?
— Полагаю, он запретил бы мне появляться в доме месяц-другой.
— И вычеркнул бы вас из завещания?
— Возможно.
— А если бы он умер, не успев переписать завещание на вас?
Уильям Гентиш улыбнулся:
— Вряд ли теперь целесообразно обсуждать такую перспективу.
Констебль Перкер издал недовольный стон. Привыкший писать как слышится, он предпочитал слышать знакомые слова.
— Значит, вы раньше не видели этого господина? — Мистер Даффи показал на клерка. Тот вежливо кашлянул.
Уильям Гентиш окинул клерка взглядом, потом снова повернулся к коронеру.
— Не припоминаю. Кто это?
— Сотрудник адвокатской конторы Траубриджа и Хэя. Он приехал по вызову вашего дяди с новым завещанием.
Уильям Гентиш резко обернулся к клерку:
— И дядя подписал?
— Да, сэр.
— Могу я узнать, каково содержание этого документа?
Клерк снова кашлянул, ухитрившись вложить в этот звук вопрос к коронеру, и, прочитав в его кивке утвердительный ответ, объявил:
— Мистер Гентиш завещал все свое состояние фонду исследования рака.
— А в прошлом завещании? — спросил коронер. — Которое он аннулировал?
— Все своему племяннику, Уильяму Гентишу.
Уильям Гентиш принял слова адвокатского клерка стоически, только жилка снова забилась у него на виске. Случайно он встретился взглядом с кухаркой и вздрогнул: так могла смотреть только женщина, никогда не убивавшая дяди, на того, кто дядю убил. Думаю, лишь тогда он начал понимать всю опасность своего положения.
Он знал, что дядя не одобрит свадьбу, которую вряд ли удалось бы надолго сохранить в тайне. Он знал о слабости дядиного здоровья, не раз готовил ему сердечные капли и знал, где хранится морфий. Стоило всего лишь зайти из сада в библиотеку — ему было прекрасно известно, что если дядю потревожить во время послеобеденного отдыха, то от гнева у него наверняка начнется очередной приступ. Тогда, как обычно, он принес бы ему сердечные капли, только на этот раз — со щедрой добавкой морфия. Быть может, он даже с интересом наблюдал, как дядя глотает капли и как темнеют мешки у него под глазами, а потом взял книгу и тихо спустился к лодочному павильону. Может, он преспокойно сидел там и читал, пока над конюшней не пробили часы.