— Ну, давай, поганец!
Я схватил его за руку и потащил, как мешок. А дотащив до лодки, плюхнул его туда. Посудина угрожающе закачалась.
— Смотри сама не нырни, — предупредил я.
— Не беспокойся…
— Может быть, эту морскую прогулку лучше совершить мне?
— Нет, Робер, нам нужно думать о твоей безопасности…
— Ладно, будь осторожна.
Я не спеша вернулся на машине в городок. По дороге я время от времени смотрел на море и различал среди сверкающих волн темное пятнышко, скользящее к выпуклой линии горизонта. Но когда приехал на Мантонский пляж, сколько ни вглядывался — ничего уже не увидел.
Курортный сезон уже приказывал долго жить, и почти все разноцветные шезлонги стояли без седоков. За стойкой бара молодой черноволосый парнишка в белой куртке выжимал сок из апельсинов с помощью аппарата, купленного на последней выставке бытовой техники.
— Один джин-фицц, малыш!
Я уселся под голубым навесом бара… По случаю моего прихода парнишка поставил пластинку с мексиканской песней, от которой лапы покрывались мурашками.
Я долго смотрел на кубик льда в своем стакане. Он плавал почти на самой поверхности и напоминал мне о Бидоне, который вот-вот начнет кормить рыб.
Эрминия что-то задерживалась…
XII
Наконец она появилась. Она отдала свой пароход пляжному прокатчику и выглядела почти радостной.
— Выпьешь чего-нибудь?
— Да.
— Покрепче?
Ее взгляд заставил меня покраснеть.
— Зачем — покрепче? — дерзко спросила она. — Я просто хочу пить. Возьми мне апельсиновый сок.
Она залпом осушила свой стакан; на ее щеках был румянец, но лоб оставался бледным из-за физического утомления.
— Заплати, и пойдем сядем в сторонке.
Она увела меня подальше от бара, к шезлонгам. Некоторое время мы сидели, не говоря ни слова, наблюдая за монотонным движением воды и за бескрайним небом, по которому тащились маленькие жилистые тучки.
Я желал ее, желал со страшной силой…
— Может быть, поедем домой, Эрминия? У меня появились кое-какие планы…
Это была наша условная формула. Но она покачала головой.
— Не сейчас.
— Переволновалась?
— Нет, разве что немного устала. Ох, и тяжелый он был!
— Но все прошло удачно?
— Прошло, а это главное.
— Значит, теперь мы можем говорить… как убийца с убийцей?
— В каком-то смысле — да. Но не вижу необходимости об этом вспоминать.
Странный у нее был видок, у этой крошки. Посмотришь на нее, так сначала ничего такого и не заметишь: девчонка как девчонка. А потом, счистив верхний слой, находишь под ним остальное: волнующую, даже опасную женщину, способную на все: на мошенничество, на убийство… Но вот могла ли она любить? Это слегка морщило мне череп. Я испытывал к ней серьезное расположение, но это нельзя было назвать любовью… Любовь я познал с Другой, и та история была еще слишком свежей и сырой, чтобы я мог загореться снова.
И все же я дорожил Эрминией. Хотя бы потому, что ее кожа говорила с моей. Как если бы нас с ней скроили из одной и той же шкуры.
— Ты хочешь поговорить о чем-нибудь другом?
— Пожалуй.
— О чем?
— О будущем.
— О свадьбе, что ли?
Я хотел подурачиться, но она сердито выпятила губу, что придало очертаниям ее рта преувеличенную чувственность.
— Перестань шутить. И давай подведем итоги. Ты выдаешь себя за другого человека. Этого человека хотел найти твой недавний посетитель. Зачем он его искал? Решил за что-то отомстить?
— Почти что так… Но скорее — свести счеты, в буквальном смысле. А счеты у них немалые: двадцать четыре миллиона…
Я пересказал ей всю историю, не упустив ни слова. Она слушала с чрезвычайно заинтересованным видом, а когда я закончил, погрузилась в глубокие размышления.
— Значит, ты считаешь, что этот Рапен не стал вывозить деньги за границу?
— Я в этом уверен. Я достаточно хорошо изучил его характер. И то, что я узнал о нем впоследствии, лишь подтверждает мои догадки. Это был умный и осторожный тип…
Я улыбнулся.
— Его единственная неосторожность — это я. У каждого бывают в жизни минуты, когда секс затуманивает рассудок.
— Так что с этими деньгами?
Она, как видно, не собиралась упускать этот вопрос из виду.
— Он, скорее всего, спрятал их во Франции.
— Но где?
* * *
Слово за слово — и на следующий день мы с Эрминией были уже в Гренобле. Я ждал Эрминию в кафешке: она отправилась в редакцию «Дофине Либере».
Редакция газеты была последним местом, куда мне следовало соваться. У газетчиков всегда развешана под носом масса фотографий, и меня могли запросто засечь.
Через четверть часа она вернулась — веселая, красивая до боли в глазах в своем голубом костюме и оранжевом пуловере. Такой девчонке, конечно, не составляло никакого труда раздобыть нужные сведения…
— Узнала, — объявила она.
Она допила свой стакан томатного сока, который начала перед уходом. Мы вышли.
— Поехали на Визиль… Там повернешь направо, и сразу начнется небольшая возвышенность, на которой нашли самолет…
— Им не показалось странным, что ты задаешь подобные вопросы?
— Как же, буду я спрашивать! Я просто попросила подшивку и нашла нужную статью.
Через полчаса мы выехали на огромную пустынную равнину. Именно здесь Робер Рапен посадил три недели назад свой летательный аппарат. Здесь он одурманил Бидона снотворным и смотался, унеся с собой кассу алжирцев.
— Нужно поставить себя на его место, — говорила Эрминия. — Итак, он один, без машины, с чемоданом, набитым долларами… У него одна забота: спрятать большую часть денег и добраться до Женевы, где его дожидается машина. Он знает, что те, кого он обманул, будут его искать. Поэтому он должен смыться за границу. Взять деньги с собой он не может. В банк их тоже не сдашь — банки закрыты. Отправить их куда-нибудь по почте нельзя: доллары там не принимают. Обменять тоже не получится: слишком крупная сумма.
— И все-таки он знает, что делать с деньгами. Он продумал свой фокус заранее, потому что заплатил гаражисту из Нешателя за доставку своей машины в Женеву…
Мы стали говорить о Робере Рапене в настоящем времени, и призрак гомика мгновенно возник передо мной на этой равнине… Я отчетливо представил себе его высокую фигуру, танцующую походку, развевающиеся на ветру светлые волосы.
В чемодане — двадцать четыре миллиона, времени остается несколько часов, в Женеве ждет машина, которую обязательно нужно забрать, в брюхе копошится предательский страх.
Тут уж Рапену было не до мальчиков. Ему следовало пошевеливаться, да еще как…
Мы развернулись и стали возвращаться в Визиль. Важно было в точности повторить маршрут Рапена.
— Скажи-ка, лапуля…
— Что?
— Какого числа нашли самолет? Ты ведь читала газеты?
— Двадцать девятого. А что?
— Да так…
Она не стала упорствовать, понимая, что я крепко задумался и, может быть, вот-вот высеку из своей башки искру, от которой вспыхнет весь пороховой склад.
Мы доехали до небольшой деревушки, вернее, хутора: там было всего четыре дома и куча навоза на берегу ручья, Я заглушил мотор.
— Что ты задумал?
Мимо нас как раз проходил скрюченный дедок с моржовыми усищами и огромными бровями.
— Будьте любезны, мсье!..
Он посмотрел на машину, на женщину, потом сосредоточил внимание на мне, и я прочел в его глазах все недоверие, которое питают крестьяне к хорошо одетым людям.
— Вы помните, как в прошлом месяце здесь, на равнине, нашли самолет?
— Да…
Он поднял брови, чтобы лучше усечь, куда я клоню.
— Накануне того дня, когда обнаружили самолет, или, может быть, даже несколькими днями раньше не видели ли вы здесь незнакомого мужчину?
— Мужчину?
— Молодого блондина в светлой одежде… — Я рискнул прибавить эту последнюю деталь, поскольку знал гардероб Рапена достаточно хорошо.
Старик задумался.
— Верно, был такой за два дня до самолета. Только видел его не я, а мой сын. И не тут он проходил, а низом, мимо леса…
Я едва не запрыгал от радости и протянул ему тысячу франков.
Он непонимающе посмотрел на меня, потом бросил на деньги такой взгляд, словно впервые в жизни видел французский банковский билет.
— Это чего? — спросил он.
— Вам…
— Нам милостыни не надо!
Мне показалось, что он готов тюкнуть меня киркой по темечку. Оскорбленное достоинство лезло у него изо всех дыр.
— Ну-ну, не обижайтесь…
Мы снова подняли паруса и понеслись к Визилю.
— Не понимаю… — проговорила Эрминия.
— Чего ты не понимаешь? И вообще — разве с тобой такое бывает?
— Как Рапен — если это был он — мог появиться здесь за два дня до своего приземления?
Тут я блеснул мозгой:
— С чего ты взяла, что до приземления? Почему бы не предположить, что самолет нашли только два дня спустя?
Она слегка наклонила голову:
— Да, действительно… Значит, приземлились они двадцать седьмого.
— Несомненно. А Бидона никто не видел, потому что он проспал до поздней ночи.
— Вывод?
— Вывод такой: человек, который проходил здесь двадцать седьмого числа (или двадцать восьмого, если дед ошибся) — действительно Рапен. И доллары были при нем. Мы на верном пути.
До Визиля мы доехали не торопясь.
— Как по-твоему, — спросила Эрминия, — он не мог закопать деньги где-нибудь в лесу?
— Ни в коем случае. Только крестьянин доверяет свою кубышку земле… Рапен был слишком тонкой натурой, чтобы копать яму. И потом — чем ему было копать? И куда он положил бы деньги? Не говоря уже о том, что это вообще рискованно: в лесу человека замечают чаще, чем может показаться…
Тем временем мы въехали в Визиль. И тут у меня родилась идея… Родилась в тот момент, когда я увидел пузатого почтальона с кожаной сумкой через плечо.
Я резко затормозил, шины взвизгнули, прохожие обернулись на нас.
— Эй, господин почтальон, можно вас на секундочку?
Он важно приблизился.
— У меня к вам один вопрос: сколько времени может ждать адресата письмо или посылка «до востребования»?
Я почувствовал, как сидящая рядом Эрминия вздрогнула.
Она поняла. Черт возьми, разве это не лучший выход? Обменять свои доллары Рапен временно не мог. Увезти с собой за границу тоже не мог, а уезжать нужно было немедля. Значит… Доллары, упакованные как следует в коричневую бумагу, превращаются в безобидную посылку. Посылку, которую можно отправить куда угодно…
Но очень многое зависело еще и от ответа толстяка почтальона.
— Письма и посылки «до востребования» хранятся в почтовых отделениях в течение двух недель, следующих за неделей поступления… — отбарабанил он заученную наизусть формулировку.
Мои руки, лежавшие на руле, начали дрожать.
— Следовательно, письмо, отправленное двадцать седьмого числа прошлого месяца, хранится до…
— До пятнадцатого.
Сегодня было четырнадцатое…
— Включительно?
— Включительно.
Он оказался не таким гордым, как тот старый сморчок, и поспешно сцапал тысячную бумажку, которую тот отверг.
— О, благодарю, мсье…
Еще бы: ему выпала нежданная возможность наклюкаться, не подрывая семейного бюджета…
XIII
Мы с ней ничего не сказали друг другу.
Для нас наступил решающий, вернее, даже критический момент. Как будто нам предстояло пройти по канату, натянутому над Ниагарским водопадом.
Один неверный шаг — и все пропало!
Если Рапен действительно оставил деньги на почте до востребования, нам нужно было забрать их в ближайшие несколько часов. Иначе просроченная посылка пойдет дальше, и на ней можно будет поставить крест.
Я спросил у почтальона, где находится почта. Я почти не сомневался, что Рапен отправил (если вообще отправил) свою посылку именно отсюда: его торопило время.
Бидон говорил, что после приземления они ели. Потом он заснул… Значит, Рапен покинул равнину уже после полудня. Он шел пешком, и сюда должен был добраться к двум, а то и к трем часам. Он направлялся в Гренобль, но не был уверен, что успеет туда до закрытия почты, и наверняка решил выгрузить свою добычу в первом же поселке.
На почте сидели за окошками две девушки-брюнетки. Я обратился к той, которая ведала посылками:
— Скажите, мадемуазель, вы все время работаете в этом отделе?
Она, видимо, приняла меня за приставалу и нахмурилась.
— А что?
— О, не хмурьте брови, мои помыслы совершенно чисты. Я ищу своего друга, с которым мне обязательно нужно увидеться, и надеюсь, что вы сможете меня выручить.
Она смягчилась.
— Нет, я здесь не одна. Мы сменяемся каждую неделю.
— А двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца была ваша смена?
Она взглянула на большой настенный календарь и кивнула.
— В таком случае у меня к вам разговор. Я смотрю, уже без пяти двенадцать; позвольте нам с женой пригласить вас в ближайшее кафе. Можете не сомневаться, мы вас отблагодарим.
Она помедлила, но в конце концов согласилась — то ли потому что я оказался с «женой», то ли клюнула на это «отблагодарим».
* * *
— Все класс, — сказал я Эрминии. — Идем в кафешку. Там посылочницу легче будет пытать…
Девчонка пришла через семь минут после первого знакомства. На ней было цветастое платье, пиджак от костюма и белые носки. Во всем этом облачении она, похоже, казалась себе законодательницей мод. Ее губы были накрашены в виде фиалки, а крепкий южный акцент оправдывал черные волоски на ногах.
— Двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца, — начал я, когда ей принесли поесть, — этот мой друг отправлял отсюда посылку до востребования…
Она наморщила лоб.
— Вот как?
Я достал паспорт Рапена и сунул фотографию покойника ей под нос.
— Вот этот парень. Не припоминаете?
Мы с Эрминией затаили дыхание и лишь проникновенно смотрели друг на друга, сознавая, что переживаем сообща неординарную минуту.
— Возможно… — проговорила почтальонша, глядя на фото.
И жизнерадостно добавила:
— Как ни странно, я лучше запомнила не лицо, а фамилию. Рапен… Как у художника.
Молодчина девчонка!
— Фамилия была и на посылке?
— Ну конечно…
Черт возьми, где же еще она могла ее прочесть? Ну и дурацкие же у меня вопросы…
— Значит, к вам приходил именно этот парень?
Она опять наклонилась над фотографией. Ее сделали несколько лет назад, и к тому моменту, когда Рапен появился у окошка почтового отделения, его внешность успела несколько измениться.
— А не было ли у него на шее золотого медальона?
— Верно, был!
Я дико обрадовался.
— Это просто невероятно, мадемуазель! У вас феноменальная память!
Она покраснела.
— Наша профессия требует внимания…
Я выложил ей пятитысячный билет. Она не поверила своим моргалкам.
— Это слишком много, — прошептала она. Потом зиркнула вокруг и, успокоившись, сунула бумажку в карман.
— Спасибо…
— Вас ждет еще одна и покрупнее, если вспомните, куда он отправил эту посылку.
Тут она, видно, почуяла неладное, потому что быстро подняла на меня глаза.
К счастью, Эрминия с ее мягким голосом и ясным взором поспешила прийти мне на помощь:
— Видите ли, парень наверняка отправил посылку самому себе. Но мы ищем его по очень серьезному поводу. И если выясним, куда отослали посылку, то узнаем, где он сейчас живет.
Неумело размалеванная рожа почтарки снова расцвела. Но тут же помрачнела: адреса она не помнила.
Тут нас с Эрминией охватил испуг. Надо же, у самой цели!..
— Я не помню…
— Ну, пожалуйста, постарайтесь!
— Помню только, что адрес где-то на юге… Я сама с юга, и каждый раз, когда отправляю туда письмо или посылку, мне хочется оказаться внутри…
Юг! Да, это совпадало с планами Рапена… Только юг ведь большой…