А потом рассказывала Таня Зеленая, как за ней доцент один ухаживал.
- Из нашего института. Смешной такой дядька, Яков Яковлевич. У нас читал лекции на втором курсе. В сессию сдавала экзамен. Вопрос попался трудный. Чувствую - тону. И тут он начал подбрасывать наводящие вопросы. Один, другой, третий. Уже сам за меня отвечает. Умора… Ну, думаю, завалила. Раскрыл он мою зачетку и на меня уставился: локти на стол, ладонь под щеку. Глаза у него совсем не злые, взгляд такой добрый, теплый. Я волнуюсь. Смотрел, смотрел, а потом душевно спрашивает: "Что вы, Таня, сегодня вечером делаете?" - "Не знаю, - говорю, - наверно, заниматься буду". - "Пойдемте, - говорит, - в "Сокольники" и там продолжим наш экзамен. Хорошо? Материал вы, конечно, знаете. Только волнуетесь". Мы и пошли. А что оставалось делать? Вообще, он дядька видный. И не стар еще, тридцать с небольшим. А может, и сорок. Ходили мы, гуляли в парке. Он о себе рассказывал, жаловался на судьбу, на жену-ведьму, которая его поедом ест. А в общем, скучно с ним было, нудный какой-то. Походили - погуляли. Он назначает мне еще свидание. А мне это ни к чему. Время только терять. Я начинаю отказываться. Настаивает, просит, буквально умоляет. Только одно свидание. Еще одно…
- И ты сдалась, - сказала Таня Голубая.
- Сжалилась, - добавила Юля.
- Встретились мы возле театра Пушкина, на Тверском бульваре, сели на скамейку. Смотрю - полез в портфель, достал какую-то толстую рукопись, отпечатанную на машинке, и стал мне ее читать.
Таня Зеленая сделала паузу, поглядела на девушек, словно ждала от них вопроса.
- И что это было? - не выдержала Таня Голубая.
- Кандидатская диссертация!.. - торжествующе сообщила Таня Зеленая. Девушки весело рассмеялись. А она добавила: - На тему "Хранение ранних овощей при транспортировке на дальние расстояния". Нет, вы представляете себе, девчонки? Пригласил для важного разговора. И такую несусветную муть он мне читал… Я думала, умру. Вот тут я и посочувствовала его жене. И почему-то подумала: а она его, наверно, бьет. Сапогом. Валяным.
- Такого и кирзовым можно, - сказала Юля.
- Ас чего б это он вдруг начал тебе читать? - спросила Таня Голубая. - Что хотел?
- Хотел свою образованность показать, - ответила Юля и, подумав, добавила: - Впрочем, это, быть может, ничуть не хуже, чем слушать стихи бездарного поэта.
Утро следующего дня было невеселым, под стать настроению Лады: небо слилось с землей, мела поземка. Мороз хотя и отпустил, но без солнца и при ветре погода казалась холодной.
В столовую Дима явился одним из первых, быстро разделался с едой, и, когда Лада шла завтракать, он уже стоял на лыжах, заигрывая с девчонками, делая вид, что не замечает Ладу. Не будь с ним рядом незнакомых девчонок, Лада бы подошла к Диме, попросила подождать ее. Но чувство собственного достоинства заставило девушку сказать самой себе: "Ах, так?! Ну хорошо. Подумаешь, принц какой!" И она пошла на лыжах одна.
Ветер усилился. Снежная серебристая пыль струилась по белому полю, оседая в лесной затиши. Лада, сама не зная почему, шла дорогой, по которой шла вчера… с ним. С противным воображалой. Лада еще не понимала: ненавидит ли она его или любит? А может быть, одновременно то и другое?
Не было бриллиантовых россыпей на снегу, мир, сделанный из хрусталя, растаял, как мираж. Все стало другим, незнакомым и неприветливым. В лесу на фоне заснеженных елей свежими ранами краснела рябина. Машинально передвигая лыжи, Лада не замечала ни ветра, обжигавшего пылавшее жаром лицо, ни снега, заметавшего ее следы, ни леса, по опушке которого она шла наедине со своими взбаламученными мыслями. И только когда вокруг себя она увидела белые стволы берез, Лада поняла, что находится у той самой рощи, которую подарил накануне ей Дима. Словно повинуясь инстинкту, она шла сюда, к СВОЕЙ роще, к СВОИМ березкам, чтобы утихомирить мятежный хаос мыслей, успокоить взбунтовавшееся сердце.
И ей нестерпимо захотелось снова добраться до того места, где рукой Димы по золотисто-голубому снегу были выведены слова: "Ладочкина роща". Она взмахнула палками и, подгоняемая нарастающей волной чувств, устремилась вперед.
Заветной надписи не было: ее замела поземка. Остановилась растерянная, внезапно обмякшая. И вдруг вспомнила, с какой бездумной легкостью были написаны эти слова на снежной целине. Это была просто игра, минутная забава. Как и все остальное: встреча с Димой, поездка на турбазу, слова любви, которые он ей говорил. Ничего этого не было, как не было надписи на снегу, исчезнувшей при первом дуновении ветра. И Лада вспомнила фразу, сказанную Юлей Законниковой по адресу Дмитрия Братишки: "Дерьмо в золоченой облатке". Надо немедленно уехать домой, только домой, забыть обо всем, будто ничего и не было. А что сказать родителям? Не понравилось, мол. Плохо кормят. Клопы заели. Опять лгать? А дома все считают ее честной, хорошей девушкой…
Словно пытаясь уйти от своих мыслей, Лада помчалась к Сонькиной горке и на ходу подумала: почему же Сонькина горка живет уже пять лет, а Ладочкина роща не продержалась и суток? Там была любовь, настоящая любовь, а у Димы - снежная пыль, обман.
С новой силой закипела в ней обида, хотелось плакать, кричать, упрекать. Но кого?
На Сонькиной горке было безлюдно, ни души. Лада взобралась на гребень, глянула вниз. Все тонуло в туманной дымке. Лишь за рекой на колхозных огородах чернел грузовик и человек в черном лопатой сбрасывал на снег перегной. Он заметил лыжницу и выпрямился. Лада подняла вверх палку. Человек помахал ей рукой. И снова вспомнился ей вчерашний день: стремительный бег Димы, словно полет птицы, вниз к реке с этого же гребня. "Подумаешь, какой герой! Опасно. А чем я хуже тебя?" Лада сделала сильный толчок палками.
Упругий ветер колюче ударил в лицо. Лада присела, согнула в коленях ноги, подавшись корпусом вперед: так учили ее в школе. С каждой секундой лыжи ускоряли бег, рвались, словно бешеные, вперед, хотелось умерить их прыть, притормозить, но Лада не знала, как это сделать. И она отдала себя во власть стихии: куда вынесут.
Морозный ветер слепил глаза, свистел в ушах сигнальной сиреной. Вдруг что-то дрогнуло под ногами, закачалось, лыжи взметнулись в воздух, потеряли под собой опору, и в этот же миг какая-то сила швырнула Ладу в сторону, ударила о снег, затем подхватила, перевернула несколько раз и потом сразу покрыла покоем и тишиной. Только перед глазами все еще плыли голубые круги да половина сломанной лыжи бежала вниз, к реке.
С минуту Лада лежала без движения, словно хотела прийти в себя, понять, что произошло. Прежде всего - она жива. И от сознания этого ей стало отрадно. Но тут возник вопрос: как быть со сломанной лыжей? За нее надо платить. А денег у Лады нет. Это была пустяковая неприятность. Но чем упорней о ней думала Лада, тем все больше она увеличивалась, росла, пока не достигла размеров грандиозного скандала, который обязательно должен был докатиться до родителей, школы и комсомольской организации. Можно, конечно, за помощью обратиться к Диме. У него наверняка есть деньги. Но его просить об этом она ни за что не станет. И даже если он сам предложит, она все равно откажется. Пусть знает, что у нее есть гордость и человеческое достоинство. Лучше уж попросить взаймы у Юлии Законниковой и у Тань. Они выручат. Им Лада вернет в Москве, возьмет у дедушки, он не откажет, поймет ее… А впрочем, что в этом особенного? Разве редко ломаются лыжи? Почему бы не сказать об этом родителям? Они знают, что она поехала на турбазу. Чего же ей паниковать? Вот дура-то: ни с того ни с сего - в панику.
Лада попыталась подняться. И не смогла. Нестерпимо болела нога, так болела, что хотелось кричать. А может, полежать еще немного, и все пройдет? Прошла минута, три, пять. Боль не утихала и не позволяла ей подняться. Становилось холоднее, густая поземка била ей прямо в лицо мелкой обжигающей крупой. А вокруг белое безмолвие. И неоткуда ждать помощи. Может, надо ползти на турбазу? Тут недалеко, километра три, не больше. Вряд ли с больной ногой доползешь. Легче добраться до шоссе, что за рекой. До него метров пятьсот.
Она попробовала подняться на руках и провалилась в снег, ощутив острую боль в левой ноге. Наверное, лыжи мешают ей ползти, решила она. Преодолевая боль, Лада с трудом сняла лыжи, отбросила палки и не поползла, а покатилась под гору.
Он возник перед ней неожиданно, огромный, весь в черном. Только шарф ярко-красный да глаза и зубы светились на смуглом лице. Она узнала его сразу. Это был тот, вчерашний, которому Дима показывал свое превосходство. Парень с теплый участием забеспокоился:
- Жива?
Ладе было неловко перед ним. Парень узнал ее, хотя она этого и не хотела. И когда Лада сказала ему, что болит нога, он тотчас спросил:
- А что же тот, с ошейником? С другими сбежал. - Последняя фраза прозвучала утвердительно, потому что сегодня он видел Диму с девушками. - Ничего, бывает и хуже.
Лада так и не поняла, о ком это было сказано: то ли о Диме, который "с другими сбежал", то ли о ней, незадачливой лыжнице.
Проваливаясь по колено в снег, парень понес ее к грузовику. Ей было больно, но она, закусив губу, терпела. "Какой хороший, какой человек!" - мысленно восторгалась Лада юношей, пришедшим ей на помощь в трудную минуту.
- Вам, наверно, тяжело? Вы устали, отдохните, - волновалась она.
- Чего там, ты легкая, - ответил парень, и его потное, обветренное лицо расплылось в улыбке.
Невольно захотелось сравнить этого паренька с Димой. Лада всячески противилась искушению, будто речь шла о таких абсолютно несравнимых вещах, как водопад и персик. Расставаясь с ней в больнице, парень сказал:
- Желаю долго не залеживаться.
И вот бывает же такое: Лада забыла спросить его имя.
На другой день после завтрака Ладу навестили Юля Законникова и обе Тани, принесли ей апельсинов. Девушки были недолго, расспросили, как все произошло, посоветовали не переживать, поскольку это простой вывих и ушиб. До свадьбы, мол, заживет. Таня Зеленая оставила свой домашний телефон и просила звонить. (У остальных, в том числе и у Лады, телефона дома не было.) Договорились, что Юля поговорит с директором, чтобы он не подымал шум и не тревожил зря родителей. Тем более, что врачи обещали через несколько дней выписать Ладу.
В палате было еще четверо больных, но все ходячие. Ладе не хотелось завязывать с ними знакомство. Она решила поразмышлять наедине с собой. И удивительное дело, Лада поймала себя на мысли, что думает не о пареньке, который привез ее в больницу, а о Диме и совсем не осуждает его. Конечно, приход в больницу трех малознакомых девушек растрогал Ладу. Но в то же время возбудил в ней новое желание: пришел бы сюда Дима. Как бы она была рада, даже счастлива и ни в чем бы не упрекнула его. Все простила. Что именно - Лада еще отчетливо не представляла себе. А чем же все-таки провинился перед ней Дима? И незаметно от наступления она перешла к обороне, внушив себе мысль, что не Дима, самый порядочный из всех ее знакомых мальчиков, виноват в случившемся, а она сама.
Няня, вошедшая с букетом комнатных роз, прервала ее мысли. Это был даже не букет, а всего лишь два небольших распустившихся бутона: один ярко-розовый, другой бледно-розовый. Подавая Ладе цветы, она сказала:
- От парня, Димой звать.
- Он здесь? - всполошилась Лада, готовая выпрыгнуть из постели. Лицо ее запылало, да так, что и старушка заулыбалась от радости.
- Ушел. Велел передать цветы и привет.
- Как ушел? - Лада так и замерла с раскрытым маленьким ртом.
- Вот так. Велел передать. Может, постеснялся беспокоить, - добавила няня, стараясь смягчить неожиданное огорчение.
- И записки никакой не оставил? - допытывалась Лада. Ей не верилось: как он мог уйти и не оставить записки. Хоть бы два слова.
- Какую тебе еще записку? Розы зимой лучше всякой записки, милка. А что толку в записке? Слова одни. А энти, цветы-то, они больше скажут, чем слова. Лучше всяких слов, считай.
Лада благодарно улыбнулась нянечке и понюхала цветы. Они благоухали совсем как выращенные под открытым небом. Пожалуй, даже тоньше, нежней был их аромат. "Да, няня права, - утешала себя Лада. - Розы в январе красноречивей всяких слов и записок. И где только он их раздобыл, этот славный Дима?" Лада, разумеется, не знала, что розы ему достались довольно легко: он зашел в библиотеку и тайком срезал в вазоне два едва распустившихся бутона.
Не успела Лада насладиться подарком Димы, как та же нянечка сообщила, что к ней снова пришли два парня. "Дима с приятелем. Один не решился", - мелькнуло в голове у Лады. Но, увы, пришел ее старший брат Коля с заводским дружком Романом Архиповым. Лада растерялась, лицо ее побледнело, сделалось серым. "Значит, директор все передал родителям", - испуганно подумала Лада.
- Вы получили телеграмму?
- А ты разве посылала? - спросил Коля и пододвинул Роману Архипову табуретку, жестом предлагая сесть. Сам же он примостился на краю Ладиной койки.
- Нет. Директор, наверное, послал? - сказала Лада и недоуменно взглянула на Архипова.
- Это Роман, комсомол наш, - представил Коля. И хотя ребята знали, что Лада второй день в больнице, брат все же спросил: - Ты давно здесь?
Но ее мысли были заняты другим, поэтому она не обратила внимания на вопрос.
- Так кто же вам сообщил? - допытывалась она.
- Наташа, - сказал Коля. - Девочка из твоего класса.
- Наташа Ермолова? - Лада вспыхнула. - А она откуда узнала?
- В том-то и дело, что не знала, - негромко сказал Коля и искоса взглянул на больных, присутствовавших в палате. Неудобно было при посторонних говорить о сугубо личном. - Вообще, Ладочка, заварила ты кашу. Не знаю, как будешь расхлебывать.
- Ну, хорошо, хорошо, как-нибудь расхлебаю, рассказывай, что Наташа? - поторопила его Лада.
- Пришла Наташа и спросила о тебе. Мама всполошилась: "Как? А разве вы не вместе на турбазе? Тебе не дали путевку?" - "Какую путевку, какая турбаза?" Наташа ничего не знала. Отсюда все и началось. Стали выяснять. Оказалось, что школа никаких путевок не давала. Старики наши в панику. Начались розыски. Подняли всех на ноги. Мы с Романом узнали, где под Москвой какие турбазы. Поехали. Нашли. Нам сказали, что есть такая Лада Лугова, что с тобой беда приключилась и все такое. Теперь поняла?
На турбазе ребята справлялись не только у директора. Они познакомились и с Ладиными соседками по комнате. Юля оказалась знакомой им по заводу, вместе были участниками народного театра. Узнав, что Лада родная сестра Коли, Юля обрадовалась и рассказала ребятам о Диме, помогла выяснить, каким путем Лада попала на турбазу.
Лада молчала. Она уже все поняла и, охваченная тревогой, ждала дальнейших разоблачений: где взяла путевку и кто ее оплатил. Коле она еще могла открыть правду, но что скажет мать? А тут Роман вдруг ни с того ни с сего пришел в восторг:
- О-о, розы! В январе! Вот это здорово! Откуда?
- Все ясно, - вздохнул Коля. - Ну, в общем, Ладка, нога пустяк. Пройдет. А вот что сказать дома?
Она молчала, уставившись в потолок глазами, полными слез. Коля до сих пор ругал ее, но теперь понял состояние сестры. Роман, чтобы не мешать, незаметно поднялся и отошел к окну. Не поворачивая головы, Лада молвила:
- Говори, что хочешь. А я домой не приду.
- Дура ты, Ладка, - обозлился Коля. Со слов Юли Законниковой он понял, что "грехопадение" не состоялось. - Думай сначала, а потом говори.
Лада закрыла лицо одеялом и разрыдалась.
- Ну вот еще, как маленькая. И не стыдно? - растерялся Коля. - Подумаешь! Ничего страшного не случилось. Ну поругают. Мало ли что бывает…
- Я к дедушке поеду, - всхлипывала Лада. - У него поживу. Меня послезавтра выпишут. Ты приедешь за мной, Коля, а? Приедешь? - С заплаканным лицом и округлившимися красными глазами, умоляюще глядевшими на Колю, она выглядела совсем ребенком.
- Ладно, приеду, - согласился он. - Только не валяй дурака, не маленькая. - И, покосившись на розы, добавил: - Цветы выбрось.
Лада закрыла влажные глаза и кивнула головой. И в ее мозгу вдруг всплыли дурацкие строки, прочитанные Мусой: