Сочувствуя любимому мужчине, она не видела для себя иного пути.
Стараясь восстановить его доброе самочувствие, она прибегала к разного рода уловкам и коварству, свойственным женскому сердцу. Когда они ездили по лесу на прекрасных конях Фрэнсиса Блэра, она предлагала поехать наперегонки и восхищалась его красивой посадкой. Сидя перед камином, где плясали яркие языки пламени, она вспоминала часы и эпизоды, доставившие ему наибольшую радость в годы их совместной жизни. Стараясь разбудить его гордость за сделанное им, она показала коллекцию почестей, присланных ему в его отсутствие: медаль основателей Национального географического общества Лондона, золотую медаль от барона Гумбольдта, дарованную прусским правительством за его вклад в науку. Она читала ему статьи из журналов «Сезерн литерари мессенджер», «Электрик ревью» и «Демократик ревью», где утверждалось, что имя Фремонта стало бессмертным, а его достижения — крупнее, чем достижения Льюиса и Кларка, что он должен получить, как получили они, большие земельные участки и двойную оплату. Она листала страницы своей записной книжки, где были вклеены вырезки из газет и журналов Британии и Европы, сообщавших о его свершениях. Она соглашалась с его доводами, даже когда не могла уследить за ходом его мыслей, разыгрывала роль соблазнительницы, надевая самые красивые наряды, пользуясь самыми изысканными духами, бесстыдно побуждая его к плотской любви, которая всегда была такой сильной и притягательной между ними.
Иногда ей казалось, что она делает успехи: в его высказываниях мелькал юмор, но успехи были слабыми, и очень скоро он возвращался на круги своя: переоценивал свое значение, утверждал, будто все его поступки правильны, что в трудных условиях он не сделал ни одной ошибки; у него пропадали симпатия и терпимость в отношении своих противников, и одновременно он обвинял их в отсутствии симпатии и терпимости к себе самому, отказывался признать свою порывистость, раздражительность, когда наталкивался на ограничения, свою склонность действовать на свой страх и риск.
Когда все показалось безнадежным, — несмотря на ее тонкую игру, он так и не усвоил, каким должен быть правильный подход, — Джесси разыграла мелодраматическую сцену, безутешно рыдая, показывая себя слабой и напуганной. Ей не пришлось паясничать, ибо в глубине души она действительно чувствовала себя слабой и напуганной.
Наконец-то пристыженный, понявший, каким мучениям он ее подвергает, Джон обнял ее и поцелуями высушил слезы.
— Не плачь, родная, — прошептал он, — не так все плохо. Мы выкарабкаемся, я добьюсь победы, не тревожься об этом.
Однажды вечером к концу второй недели, когда оставалось всего несколько часов пребывания на их счастливом острове в океане неприятностей, они оседлали лошадей и поехали в Академию мисс Инглиш. Светила полная луна, заливая окружающий ландшафт серебристо-белым светом. Они привязали лошадей к шелковице и стояли, держась за руки, всматриваясь в окно комнаты, где когда-то жила Джесси.
— Помнишь, как ты спрятал свое первое письмо в корзину для белья?
— Помню.
— Что бы ты сделал, если бы мамми не пришла в нужный момент с чистым бельем?
— Я завернул бы в письмо камешек и бросил в твое окно. Я был безответственным молодым человеком, мисс Джесси! Я обречен преследовать тебя и бросать камни в твое окно до моих восьмидесяти лет.
— Как мило. Подумай о том, что я достаточно ловка, чтобы не терять приобретенного. Можешь ли ты влезть на шелковицу, не порвав свои красивые бриджи?
Не дожидаясь ответа, она подтянулась за сук и быстро взобралась по знакомым ветвям, уселась на их сплетение, где она и Джон впервые говорили как влюбленные. Через мгновение она заметила голову в ветвях. Лунный свет посеребрил его волосы. Она живо представила, каким он будет через тридцать лет, когда волосы и борода станут совсем седыми. Он подтянулся и сел рядом с ней. Она заговорила, стараясь, чтобы он вспомнил прошлое:
— Сегодня утром я получила восхитительно приятную новость, лейтенант Фремонт: моя подруга Гарриет Уильямс выходит замуж за графа Бодиско. Придете ли вы на свадьбу?
— Но у меня нет приглашения.
— Когда я обнаружила в бельевой корзине вашу записку, я как раз писала Гарриет, Я попрошу ее, чтобы граф прислал вам приглашение. Любите ли вы танцевать, лейтенант Фремонт?
Он обнял ее, приподнял и притянул к себе так, что ее щека прижалась к его и их губы соприкоснулись.
— Ах, Джесси, — прошептал он, — хороший брак — это действительно чудо.
_/2/_
В день ожидавшегося возвращения отца из Сент-Луиса Джесси надела новое домашнее платье с небольшим кружевным воротником и спустилась в нижнюю гостиную. Шел час за часом, а сенатор Бентон не появлялся. Наконец она увидела его большую фигуру. Он шагал по Си-стрит от Пенсильвания-авеню быстро и уверенно. По его манерам она могла сказать, что он возвращался с хорошими известиями. Первое, что он сказал, по-медвежьи прижав ее к себе:
— Я был в военном департаменте. Суд перенесен в Арсенал в Вашингтоне. Я доказал им, в каком гнусном виде предстанет перед общественностью правительство, протащившее человека от Тихого до Атлантического океана ради закрытого процесса. Теперь я смогу сам присутствовать на суде.
Она облегченно вздохнула и, поцеловав отца в щеку, заметила, что ему следует побриться, а затем сказала:
— Пока хорошо. Теперь нужно сделать еще одно дело.
— Какое?
— Совсем отменить военно-полевой суд. Полковник Фремонт действовал на основании секретных приказов президента Полка. По какой другой причине Монтгомери, капитан парохода «Портсмут», предоставил бы ему деньги, снаряжение, медикаменты для боевых действий в Калифорнии, а консул Ларкин и Лейдесдорф помогли в организации кампании? Если президент не может предать огласке свои секретные приказы, пусть он скажет всем заинтересованным: что было, то быльем поросло.
— Нет, нет, Джесси! — выкрикнул Том Бентон. — Слишком поздно пытаться замять дело. Слишком много офицеров генерала Кирни выступили в газетах со статьями, нападающими на Джона. Если мы отзовем дело, всякий скажет, что мы виноваты. Нам нужен этот военно-полевой суд. Это лучший способ доказать невиновность полковника и оправдать его в публичном процессе здесь, в Вашингтоне. Мы используем суд как открытый форум и расскажем всему миру, что он сделал. Ты увидишь, Джесси, что в результате процесса он станет еще более известен. Администрация поддержит нас…
— Даже если ему суждено выиграть, — спокойно ответила она, — я все же не думаю, что разумно участвовать в процессе. Отец, не сходишь ли ты к президенту Полку и не попросишь ли его отменить суд?
Отец долго и пристально смотрел на нее, затем сказал:
— Я не могу этого сделать, Джесси, но если так хочет твой муж — это другое дело. Из услышанного от полковника Фремонта я не думаю, что что-то может удержать его от открытого разбора дела.
— Может быть, я смогу убедить его, — ответила она. — Разве нет никого, кто мог бы вмешаться и отменить военно-полевой суд, не потеряв при этом лица?
— Есть, генерал Кирни. Он — единственный. Если он отзовет свои обвинения…
— В таком случае извини меня, отец, я немедленно переоденусь и поеду к нему. Кто-то должен положить конец этой ужасной ссоре.
Джесси пошла в контору, которую занимал генерал Кирни в военном департаменте во время своих наездов в Вашингтон. Ее настроение было таким же подавленным и серым, как грязновато-серое кубическое здание, куда она вошла. Первый же взгляд на генерала, на его болезненное, постаревшее лицо убедил ее, что и он остро переживает. Генерал встал со стула словно деревянный, не показывая на своем изможденном лице с маленькими мутными глазами даже признаков того, что узнает ее. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ручке, за которую все еще держалась.
— Генерал Кирни, независимо от того, что случилось и еще может случиться, я хочу, чтобы вы знали: я глубоко сожалею по поводу всего этого.
Он не ответил. Она понимала, что он хотел бы знать ее намерения и не сделает первого шага, пока не уверен, каким он должен быть.
— Были допущены ошибки, — напряженно продолжала она. — Я пришла к вам просить не умножать их и не превращать в нашу общую беду.
После мучительной паузы он сказал:
— В таком случае вы видите, что полковник Фремонт серьезно ошибался.
— Не исключаю этого, генерал. В жизни не делает ошибок тот, кто ничего не делает.
— Должен ли я понимать это так, что полковник Фремонт готов публично принести извинения?
Джесси вздрогнула. Она неуверенно подошла к жесткому деревянному стулу и присела на его краешек.
— Не знаю, генерал Кирни, я пришла к вам, не поставив его в известность.
— Зачем же вы тогда пришли?
— Просить вас прекратить этот конфликт. Кроме бед для всех нас, он ничего другого не принесет.
— Для меня не будет бед, мисс Джесси. Я командующий, приказы которого были нарушены. Ваш муж создал для меня неслыханные трудности в Калифорнии. Теперь его очередь страдать.
Она поднялась с края стула, подошла ближе к генералу:
— Он уже страдал, больше, чем вы можете себе представить. Этот военно-полевой суд будет для него трагедией, но он будет также трагедией для вас и каждого, имеющего к нему отношение.
— В этом вы ошибаетесь. Мне нечего скрывать, ничто не сможет опорочить меня.
— Простите меня, генерал, что дерзнула возразить вам. Я понимаю характер обвинений, которые будут брошены вами против моего мужа и моим мужем против вас.
Несмотря на искренность тона Джесси, генерал Кирни оскорбился:
— Если вы так уверены, что он прав, то зачем же явились ко мне?
— Потому что убеждена, что в подобном деле, даже если все могут быть правы и никто не прав, все только потеряют и никто не выиграет.
— Видели ли вы дело полковника Фремонта? Знаете ли вы, что мы можем буквально раздавить его? Или же вы слушали только версию вашего мужа?
— Я выслушала версию моего мужа. У меня предубеждение в его пользу, но это предубеждение не ослепляет меня. Я знаю, насколько вы правы и, простите меня, насколько не правы, нет, не не правы, а нетерпимы. Я также знаю, как был не прав полковник Фремонт, нет, не не прав, а поспешен и импульсивен. Но он молодой человек, вы годились бы ему в отцы. Сенатор Бентон и я ожидали таких действий с вашей стороны.
— Мои обязательства перед армией превыше всего, миссис Фремонт. У нас нет фаворитов, и мы не позволяем вмешательство во имя дружбы.
— Но, разумеется, вы преувеличиваете роль полковника Фремонта и его поступков.
— Я знаю, что ваш отец негодует на меня, мисс Джесси, и, пожалуйста, верьте мне, что я любил вас почти как свою дочь. Я глубоко огорчен, что причинил вам такую боль. Но полковник Фремонт оскорбил меня в присутствии других офицеров. Он отказался выполнять мои приказы и ссорился с моими представителями. Бунт — это настрой ума полковника Фремонта. Если я позволю этому бунтарству остаться безнаказанным, то подорву свою собственную позицию в такой степени, что никогда не смогу командовать. Я должен наказать такое поведение ради себя самого и моей долгой карьеры. Нельзя допустить, чтобы полковнику Фремонту безнаказанно сошел этот второй бунт, поскольку он станет прецедентом, подрывающим моральный дух армии…
— Второй бунт? А какой был первым?..
— Когда он отплыл от причала Коу, получив приказ вернуться в Вашингтон.
Джесси побледнела, ей стало дурно.
— Но это сделала я, генерал Кирни. Мой муж не знал, что был отправлен приказ, он узнал только после возвращения, когда я ему рассказала.
— Простите меня за грубость, — ответил генерал Кирни с прямолинейной откровенностью, подобной песчаной буре в пустыне, — но я вам не верю. Убежден, что он получил приказ и выдумал вместе с вами, как избежать последствий приказа.
Она снова села на стул:
— Как вы можете говорить мне такое после сорока лет дружбы с семьей Бентон, ведь вы меня знали со дня рождения?
— Именно потому я и говорю это. Бентоны были всегда страстными борцами, ставящими дело, цель выше правды. Я знаю, что вы станете лгать, Джесси, защищая мужа. Я знаю, что вы пойдете на все, чтобы защитить его. Я не порицаю, когда говорю, что вы лжете; это своего рода комплимент: каждая жена должна лгать, защищая мужа. Но это не причина, чтобы я обманывался. Ваш муж — законченный бунтарь. Чем быстрее мы выставим его из армии, тем лучше.
— Ну, хорошо, — сказала Джесси с оттенком металла в голосе, который она даже не заметила. — Я глупая, а мой муж — законченный бунтарь. Но даже в таком случае должен ли весь мир слышать наши обвинения и контробвинения? Это нанесет ущерб администрации президента, навредит нашему правительству, очернит нашу армию.
— Я буду настаивать на военно-полевом суде, — хрипло ответил генерал, — потому, что никому не позволю поступить так со мной в конце моей карьеры.
— Тогда я отвечу вам равноценной правдой: вы сами не должны наносить удар самому себе в конце вашей карьеры! Горечь процесса, обвинения создадут вокруг вас врагов и умалят ваши деяния для своей страны.
— Я рискну, — ответил он. — Я буду считать, что не выполнил свой долг, если не возбужу дело.
Наступила неловкая тишина. Наконец Джесси взмолилась:
— Почему вы должны мстить ему из-за меня? Я ответственна за то, что полковник Фремонт вышел в поход с вашей пушкой вопреки приказу. Если бы не эта неприятность, вы никогда не подумали бы о нем как о бунтаре. Вы были бы более терпимы и добры к нему в Калифорнии, простили бы ему поспешность и скрыли бы его ослушание. Но из-за того, что сделала я в Сент-Луисе, вы склонны считать его мятежником. Я одна ответственна за состояние вашего мышления. И если моего мужа уволят из армии с позором, то по моей вине. Сделаете ли вы меня ответственной за подрыв карьеры собственного мужа? Я не могу поверить, что вы можете это сделать. Представьте ваш доклад военному департаменту, пусть военный департамент примет дисциплинарные меры, какие считает нужными, но не превращайте это в публичный скандал. Дайте мне время урезонить полковника Фремонта, и я обещаю, что рано или поздно он осознает свои ошибки и придет к вам с извинениями.
Генерал Кирни отвернулся от Джесси и уставился на пустую серую стену. Когда он повернулся вновь, его глаза были такими же пустыми и серыми, как стена, которую он разглядывал.
— Я приказал полковнику Фремонту явиться в Монтерей и привезти его архивы. Это после четырех месяцев, когда он продолжал командовать в Южной Калифорнии вопреки моим прямым и четким приказам. Он приехал в мою штаб-квартиру в Монтерей неряшливый и нечесаный после четырехсотмильной скачки на коне и в нарушение моего приказа не привез свои записи. Со мной был полковник Мэзон. Ваш муж потребовал, чтобы я отпустил полковника Мэзона и чтобы мы говорили с глазу на глаз. Когда я отказался, он закричал: «Вы привезли его шпионить за мной?» Верьте мне, миссис Фремонт, я не знаю ничего, подобного этой сцене, во всей истории армии. Позже, когда я послал полковника Мэзона в Лос-Анджелес, чтобы он принял командование от полковника Фремонта, ваш муж имел наглость вызвать своего командующего на дуэль! Он вел себя настолько вызывающе и высокомерно, что отказался возвратить мне две гаубицы, которые я перетащил из Санта-Фе через пустыню и которые мексиканцы передали ему при своей капитуляции. Это беспорядок, миссис Фремонт. Можете ли вы понять это? Что мне оставалось делать, как не посадить его под арест?
Джесси вонзила свои ногти в ладонь. Теперь оба бунта семейства Фремонт сосредоточены вокруг гаубиц. По критической позиции генерала Кирни и тону его голоса было очевидно, что в конфликте с полковником Фремонтом его больше всего задел отказ последнего вернуть пушки.
— Он переутомился, пока шло завоевание Калифорнии. Если бы он был нездоров, то при вашей поддержке он получил бы наилучшую медицинскую помощь, вы ухаживали бы за ним сами. Но он устал рассудком, а для такого рода недуга у вас нет ни понимания, ни сочувствия.