Она встала со стула, теребя в руках перчатки:
— Генерал Кирни, почему вы холодны и бессердечны? Почему вам хочется уничтожить полковника Фремонта и меня? Почему вы хотите помешать экспансии на Запад, навредить моему отцу? Вы не сможете причинить вред людям, которых вы любили, не уродуя при этом самого себя.
— Если бы я боялся смертельно опасных сражений, мисс Джесси, я никогда не стал бы солдатом.
— Но это бесконечно хуже, чем смерть. Та самая грязь, которую вы выльете на моего мужа, измажет и вас.
— Моя совесть не позволяет мне уклониться от этого сражения, как не позволяла уклоняться от сражений против англичан, мексиканцев и индейцев. Речь идет о фундаментальных вопросах, имеющих большее значение, чем какое-либо лицо или группа лиц. До свидания, миссис Фремонт.
Выйдя из конторы генерала Кирни, Джесси медленно побрела по улицам Вашингтона. Спустя час она пришла к военно-морской верфи и присела на деревянные ступени барака, чтобы освободить свою голову от мыслей. Потом собралась с силами и устало добрела до дома и попросила Мейли приготовить теплую ванну. Сидя в большом железном тазу, подтянув колени к подбородку, она в покое и тишине попыталась разобраться в событиях утра.
Да, Джон переступил дозволенное, его поведение в отношении генерала Кирни недопустимо, но она не будет ворошить прошлое. Себе она сказала: «Живя в безопасности и комфорте в вашингтонском доме, обладая способностью быть мудрой задним умом, я могла бы с легким сердцем сказать, что ему следовало вести себя так и так. Но в пылу волнений, с еще не ясным будущим, вынужденный принимать мгновенные решения на месте, он мог вообразить, что в данный особый момент действует правильно, сообразуясь с обстоятельствами. Достаточно легко прийти к правильному суждению, когда все факты налицо, но солдат не философ, а человек действия. Я не собираюсь быть ослепленно любящей женой и, разумеется, не стану с олимпийским спокойствием решать, что нужно было сделать по-иному или лучше».
Пар от горячей воды окутал ее теплым туманом. И она подумала: «У нас обоих в крови бунтарство. Я восстала против директора школы, оспаривала выбор королевы майского бала, увела своих подруг в общежитие, не позволив им участвовать в праздновании. Спустя семь лет я восстала против военного департамента. Мой муж не подчинился дисциплине и был отчислен из школы потому, что, как юный романтик, он предпочитал бродить с возлюбленной по холмам. Через двенадцать лет и он восстал против военного департамента. Мы так схожи друг с другом, что вместе умножаем наши слабости. Ему следовало бы выбрать в жены женщину другого склада, такую, которая не вмешивалась бы… была бы более уравновешенной…»
Думая о своей вине, она теряла способность оценить степень вины мужа. Джесси вспомнила слова отца: «Небольшой бунт заходит далеко». Да, слишком частое проявление бунтарства может разрушить не только американскую армию, но и американскую форму правления, которая опирается на согласие управляемых и требует от них абсолютного послушания. Вице-адмирал Нельсон поступил разумно, поднеся подзорную трубу к своей пустой глазнице, когда его недалекий командующий отдал глупый, равнозначный катастрофе приказ, но что произойдет, если каждый из тридцати миллионов американцев возомнит себя лордом Нельсоном и станет делать вид, будто не видит приказов Вашингтона? Правительство, основанное на сотрудничестве, может пережить ошибки и промахи своих членов при тех или иных обстоятельствах, но не выдержит постоянного ослушания. Правительство — это родитель, а отдельное дело, подлежащее решению, — ребенок. Потерю одного ребенка плодовитые родители могут легко возместить, но, когда ребенок уничтожает родителей, гибнет вся семья.
Так она прониклась пониманием, что ее бунтарство имело целью подкрепить все, что сделал Джон, собирая научные данные, прокладывая пути на Запад. Однако Джон не был незаменимым, ведь и другие могли собрать эти данные. Исторические силы, орудием которых он был, так или иначе подвели бы к открытию Запада. Она выступила за мужа, за его работу, но когда удар наносится за кого-то, то он должен быть нанесен одновременно и по кому-то, этой жертвой и стала американская форма правления, во славу которой ее бабушка Макдоуэлл всю жизнь носила шрам на лбу.
_/3/_
Вечером Элиза и Уильям Карей Джонс пришли на обед. По отдельным высказываниям Элизы Джесси знала, что у них сложилась счастливая совместная жизнь. И однако, ничто вроде бы не указывало, что их жизнь изменилась. Во время обеда Джесси удавалось обходить стороной разговоры на тему суда. Но когда кончился обед и они перешли в гостиную для кофе, Том Бентон позволил себе дать юридический анализ действий полковника Фремонта в Калифорнии, сопровождавшийся его тирадами против генерала Кирни.
Джесси поняла, что ее интересует лицо Уильяма. Он редко показывал, что думает, но она чувствовала, что он не одобряет слова ее отца. Она была так поглощена собственными неприятностями, что почти не уделяла внимания своему зятю, но поймала себя на том, что внимательно изучает его. Он был высоким, гибким, с холодными зелеными глазами, курносый, с копной светлых волос и аскетическим, лишенным бороды лицом. Говорил он тихо и сдержанно, и Джесси восхищалась его спокойным, неспешным, внешне лишенным эмоций характером. Сама она была не способна стать столь бесстрастной, но понимала преимущества этого. Позиция Уильяма Джонса в связи с осложнениями, возникшими в семье, не была еще ясной: она еще не обсуждала с ним дела, а он не торопился высказать свое мнение. Она понимала, что его мнение может быть ценным в их деле не только потому, что он сохранит спокойствие и логику в противовес импульсивным выходкам мужа и отца, но и потому, что он знал международное право. Для Джона Фремонта и Тома Бентона конфликт носит личный характер, но в зале суда вопросы решаются в соответствии с нормами права. Ее муж не юрист, а отец не занимается юридической практикой в течение двадцати лет.
Под вечер, когда Элиза поднялась к матери, Джесси улучила момент, чтобы поговорить с зятем. Она не знала, способен ли он на откровенный разговор, поскольку как член семьи он не выказывал привязанности к кому-либо, кроме Элизы. Он мог быть совершенно не заинтересован в конфликте.
— Прости меня, если я попытаюсь узнать твое мнение, — сказала она, — но, когда отец говорил о деле, мне казалось, что где-то в глубине твоего сознания таилось несогласие.
После некоторого неопределенного, но не лишенного дружелюбия молчания он ответил:
— Существует старинная поговорка, что в судебных делах никто не выигрывает, кроме адвокатов.
— А в данном случае даже адвокаты не выиграют! Я чувствую, что полковник Фремонт действовал правильно и его поведение объясняется сложными обстоятельствами. Однако должна сказать, что у меня разрывается сердце при мысли о публичной перебранке.
— Согласен с тобой, Джесси. Выступления будут выдержаны в духе мести и озлобления, и это останется в истории.
— Но ты не видишь способа не допустить судебного процесса? Мне уже отказали и отец, и генерал Кирни.
Уильям Джонс посмотрел в другой угол комнаты, где Джон и Том, сидя рядом, тихо беседовали.
— Боюсь, что мы должны провести процесс, Джесси.
— Мы?
— Да, я хочу предложить свои услуги. Не думаю, чтобы я мог оказать большую помощь, но был бы счастлив и почел бы за честь, если бы мне позволили выступить в качестве соадвоката.
Нарастание ее чувств было прервано деловым тоном, каким зять сделал свое предложение, а ведь оно означало месяцы напряженной работы и забвение собственной практики. Она даже несколько опешила, увидев, что он готов пойти на значительную жертву с такой небрежной манерой, с какой предлагают принести чашку кофе.
— Это крайне любезно с твоей стороны, — тихо сказала она. — Мой муж и отец, да и я сама настолько эмоциональны, что можем сорваться в любой момент. Ты сможешь нас сдерживать? Если ты сохранишь спокойствие и логику, у нас всегда будет надежная юридическая основа. Пожалуйста, не рассыпайся в комплиментах, что страдаешь одинаковыми с нами пороками.
— Я буду таким, как есть, Джесси, — заметил он. — Я не могу быть иным.
Сенатор Бентон добился от военного департамента второй, и последней, уступки — суд был отложен еще на месяц, чтобы полковник Фремонт мог пригласить своих свидетелей из пограничных районов.
Джесси с интересом наблюдала, что еще до начала суда появились признаки того, какой будет расстановка сил: их друзья из армии, многие годы посещавшие дом Бентонов, держались в стороне; офицеры флота, с которыми Бентоны имели слабые контакты, напротив, проявляли дружелюбие, приходили при первой же возможности, заверяли полковника Фремонта, что он был абсолютно прав, сотрудничая с командованием флота в Калифорнии. Когда Джесси пришла в военный департамент за копиями документов, нужных для защиты, ее приняли вежливо, но равнодушно и помощи не оказали. В конторе военно-морского секретаря все было иначе: сотрудники помогли ей не только отыскать документы, но и снять копии. Большой неудачей было то, что секретарь военно-морского флота Банкрофт уехал за границу в качестве посланника при британском дворе. Джорджу Банкрофту следовало бы оставаться в Вашингтоне и выступить в защиту Фремонта, хотя Джесси понимала, что он может сделать немногое. Он предупреждал ее, что Джону придется в Калифорнии действовать на свой страх и риск и он, Банкрофт, будет вынужден опровергать, будто поощрял антимексиканскую кампанию, и уж во всяком случае армия будет яростно отрицать, что приказ министра военно-морского флота оправдывает действия армейского офицера.
Библиотека в доме Бентонов превратилась в рабочую комнату. Джесси и ее отец работали за своими обычными столами перед камином, тогда как муж и зять разложили свои бумаги на столе для географических карт. Адвокат проводил дни, детально изучая все записи военно-полевых судов, состоявшихся в Америке ранее. Джесси часами сидела в библиотеке конгресса, выписывая нужные сведения; ее мысли возвращались к тому времени, когда она «паслась» там по воле отца, заседавшего в сенате.
Наиболее важная часть работы выполнялась вечером, когда они собирались в библиотеке, сообщая друг другу о своих находках. Джон отрабатывал тот факт, что между январем и маем 1847 года коммодор Стоктон был законно действующим командующим в Калифорнии. В центре внимания Тома Бентона стоял вопрос о законности завоевания Калифорнии и управления ею. Уильям Джонс сконцентрировался на процедуре ведения суда и на вопросе о доказательствах. Джесси писала письма свидетелям и снимала копии с приказов, которые включались в рабочее резюме, совмещавшее трезвый юридический подход зятя со вспыльчивыми обличениями отцом генерала Кирни и подобранных им свидетелей. Одновременно она старалась поддерживать и укреплять веру и стойкость мужа, заботясь о том, чтобы в целом их позиция стала безупречной.
В день начала процесса, 2 ноября 1847 года, Джесси проснулась рано и сразу же побежала к окну, чтобы посмотреть, какая погода. Солнце взошло яркое, но не знойное; воздух был по-осеннему свеж. Она почти не спала накануне, но за легким завтраком уверяла мужа, будто спала сном праведника. Она крепко обняла его и, поцеловав, сказала:
— Все будет в порядке.
— У меня нет и тени сомнения, — ответил он, но она не могла не заметить его тревогу.
Мужчины выехали рано в просторной карете Хасслера, и по пути к ним присоединились свидетели защиты. Суд открывался в полдень. Джесси села перед туалетным столиком, думая о том, что после всех приготовлений нужно выглядеть серьезной и уверенной в себе. Надлежало замаскировать следы прежних волнений: синеватые круги под глазами, зеленоватый оттенок кожи на висках и пятно под губой. Она промыла глаза теплой, а затем холодной водой, долго массировала лицо, желая придать ему свежесть, тщательно расчесала волосы. В половине одиннадцатого надела теплое бордового цвета платье, туфли и шляпку. Погруженная в свои мысли, она все же услышала легкий стук в дверь, и в комнату вошла Элиза в черном платье. Джесси некоторое время молча смотрела на сестру.
— Элиза, дорогая, это не повод для траура.
— Значит, ты не одобряешь мое черное платье?
— Нет, пожалуйста, надень свое новое платье, цвета морской волны.
Чуть позже одиннадцати прибыла карета генерала Дикса с его дочерьми, которые вызвались доставить сестер Бентон в Арсенал. Они проехали по Си-стрит к Пенсильвания-авеню, а затем повернули налево. Поскольку в этот час в Вашингтоне наносились визиты, улицы были полны экипажей: одни направлялись в сторону Арсенала, другие — к домам друзей. Джесси заметила нескольких знакомых семьи Бентон, прогуливавшихся по улице, и отвечала на их поклоны наигранной улыбкой, руками же, которых не было видно снаружи, она цеплялась за Элизу.
— Твои пальцы холодны как лед и дрожат, Джесси. Сейчас повернем к Арсеналу, надень перчатки.
Арсенал представлял собой огромное несуразное деревянное здание, покрашенное блеклой краской горчичного цвета. Выходя из кареты, Джесси увидела большую толпу зевак, собравшихся по обе стороны у входа. Когда она спустилась на землю, послышались приглушенные голоса, и, как она почувствовала, в них звучала симпатия. Как и дружественный тон печати в последние дни, это убедило ее, что сочувствие публики на стороне полковника Фремонта.
Зал суда был не очень большой, с высоким потолком в виде купола и окнами, расположенными вверху. В зале имелись места лишь для двухсот посетителей, и охранники уже закрыли двери, потому что все места были заняты. Сжимая руку Элизы, Джесси, к которой были устремлены все взоры, прошла по центральному проходу. Она села в первом ряду зрителей непосредственно перед оградой, за которой с левой стороны за длинным столом из красного дерева расположились ее муж, отец и зять, а на противоположной стороне — прокурор и его помощники. Поскольку суд проводился без присяжных заседателей, на левой стороне было поставлено подобие ограды, за которой сидели Кит Карсон, Александр Годей и большое число членов калифорнийского батальона Джона и его помощники по Калифорнии, явившиеся в качестве свидетелей. За оградой напротив рядом с прокурором за своим командующим генералом Стефаном Уоттсом Кирни сидели, словно аршин проглотив, армейские офицеры. В первом ряду, где сидела Джесси, разместилась шеренга репортеров, они должны были освещать то, что газета «Юнион» окрестила «наиболее драматическим военным судом после суда над генералом Уилкинсоном тридцать лет назад».
Ее воодушевила доброжелательность присутствующих в зале. Затем гуськом вошли в зал тринадцать судей разных рангов — генералы, полковники, майоры и капитаны в мундирах с золотой окантовкой. Они расселись на высокой судейской скамье, протянувшейся почти во всю ширину зала. Заседание суда было объявлено открытым, выполнены положенные формальности, и в притихшем зале началось чтение обвинительного заключения против ее мужа. Пробил критический час в их жизни.
_/4/_
Джесси встревоженно наблюдала за мужем, когда его спрашивали, не возражает ли он против состава суда. До начала процесса она убедила его купить новый мундир, и он показался ей, как всегда, подтянутым и красивым: его глаза сверкали, а выразительное лицо было более повзрослевшим из-за седины в волосах и морщин на лице. Но более важным было то, что он, как она заметила, собрался внутренне и был готов выдержать долгое испытание.
Согласно правилам военно-полевого суда, адвокаты защиты не имели права выступать в суде. Они могли разрабатывать юридические вопросы, но в суде мог выступать лишь полковник Фремонт. Только он мог зачитывать заявления, подготовленные в итоге напряженной ночной работы, только он мог подвергнуть перекрестному допросу свидетелей, опротестовать действия судей. Это создавало большие трудности, ведь обвиняемому приходилось говорить о мало знакомых ему юридических вопросах и появляться в зале суда с бесстрастием адвоката, который может добиваться лишь одного решения.
Она наблюдала, как встал ее муж и ясным энергичным голосом зачитал бумагу, составленную ими вместе минувшей ночью: