— Что это? — спрашиваю его. — В чем дело, черт побери?
— Читай!
— Не могу. Еще чаю не пил.
— Ладно, тогда слушай.
— От кого письмо?
— От тетушки.
В эту минуту я снова задремал. Просыпаюсь, а Рокки как раз спрашивает:
— Что же мне теперь делать?
Тут подобно потоку, тихо струящемуся по мшистому руслу, в комнату вплыл Дживс с подносом в руках, и я сообразил, как мне выкрутиться.
— Рокки, старина, — говорю я, — прочти, пожалуйста, еще раз. Пусть Дживс тоже послушает. Тетушка мистера Тодда прислала ему весьма странное письмо, Дживс, и мы хотим с вами посоветоваться.
— Слушаю, сэр.
Дживс, весь олицетворенная преданность, замер посреди комнаты. Рокки начал читать:
«Дорогой Рокметеллер, я долго все обдумывала и пришла к заключению, что очень безрассудно с моей стороны так долго откладывать то, на что я уже решилась».
— Что скажете, Дживс?
— Мне кажется, пока немного туманно, сэр, но, безусловно, многое прояснится, если мы продолжим чтение документа.
— Читай дальше, дружище, — говорю я Рокки, дожевывая бутерброд.
«Ты знаешь, как я всегда страстно мечтала о том, чтобы поехать в Нью-Йорк и своими глазами увидеть восхитительную жизнь, полную радости и наслаждений, о которой так много читала. Боюсь, теперь уже невозможно осуществить эту мечту. Я слишком стара и слишком слаба. У меня уже нет сил».
— Грустно, Дживс, а?
— В высшей степени, сэр.
— Грустно! Как бы не так! — вставил Рокки. — Да ей просто лень. Я к ней ездил на Рождество, она здорова, как лошадь. Ее доктор говорит, на ней можно воду возить. Но сама она талдычит, что безнадежно больна. Ну и, понятное дело, он вынужден ей поддакивать. Внушила себе, что поездка в Нью-Йорк ее убьет, поэтому она с места не двинется, хотя приехать сюда — ее заветная мечта.
— Как тот малый, у которого сердце где-то там в горах ищет олений след, а сам он внизу, верно, Дживс?
— В некотором отношении случаи весьма сходные, сэр.
— Валяй дальше, старина.
«Вот поэтому я решила, что если сама не могу вкусить удовольствий, которыми изобилует Нью-Йорк, то хотя бы порадуюсь им с твоей помощью. Эта мысль осенила меня вчера, после того как я прочла в воскресной газете прелестные стихи об одном юноше, который всю жизнь чего-то там страстно желал. Потом он этого ло-бился, но был уже слишком стар и не испытал никакой радости Такие печальные стихи, они меня растрогали до слез».
— Как же, растрогали! — ехидно ввернул Рокки. — Я вот Десять лет стараюсь ее разжалобить, и все тщетно.
«Тебе ведь известно, что, когда меня не станет, все мои деньги унаследуешь ты. До сих пор я все никак не могла назначить тебе содержание. Теперь я решилась, но при одном условии. Я написала в Нью-Йорк своим поверенным и распорядилась ежемесячно выдавать тебе весьма значительную сумму. А мое единственное условие состоит в том, чтобы ты поселился в Нью-Йорке и наслаждался жизнью, чего я всегда желала для себя. Хочу, чтобы ты был как бы моим представителем и тратил эти деньги так, будто я сама их трачу. Хочу, чтобы ты окунулся в шумную, веселую жизнь. Хочу, чтобы ты стал душой общества, блистал на званых вечерах.
А больше всего я хочу — даже настаиваю на этом, — чтобы ты писал мне по меньшей мере раз в неделю и давал подробный отчет обо всем, что ты делаешь и что происходит в Нью-Йорке. Таким образом и я тоже смогу получить удовольствие — пусть из вторых рук — и порадоваться, раз уж расстроенное здоровье не позволяет мне самой осуществить давнишнюю мечту. Не забудь, что я жду от тебя отчета во всех подробностях; не упускай никакой мелочи, даже такой, которая, на твой взгляд, не представляет интереса.
Твоя любящая тетя
— Что делать? — спрашивает Рокки.
— А что? — говорю я.
— Как — что? Что мне теперь делать?
Тут только до меня дошло, как странно Рокки себя ведет — ему, можно сказать, прямо с неба вдруг, нежданно-негаданно сваливается куча денег. Ему бы, кажется, сиять и прыгать от восторга. А этот фрукт, посмотрите на него, вид такой, будто судьба-злодейка нанесла ему удар прямо в солнечное сплетение. Просто поразительно.
— Ты что, не рад? — говорю ему.
— Рад?
— Я бы на твоем месте двумя руками ухватился за такую возможность. По-моему, тебе здорово повезло.
В ответ Рокки что-то пискнул, вытаращился на меня и принялся поносить Нью-Йорк почище Джимми Манди, того самого парня, который ратует за реформы в обществе. Недавно он прибыл в Нью-Йорк, предвыборное турне у него, ну и я пару дней назад прошвырнулся на Мэдисон-Сквер-Гарден, послушал его с полчасика. Ох и досталось от него Нью-Йорку, уж он в выражениях не стеснялся, видно, город ему здорово не понравился. Но, ей-богу, старина Рокки его переплюнул. Джимми по сравнению с ним, можно сказать, просто дифирамбы Нью-Йорку пел.
— Ничего себе повезло! — вопит Рокки. — Переехать в Нью-Йорк! Покинуть загородный дом, променять его на душную, зловонную, раскаленную дыру, именуемую квартирой, жить в этом Богом проклятом городе, в этом гнойнике, в геенне огненной! Смешаться со всей этой публикой, для которой жизнь — это нечто вроде виттовой пляски. Из вечера в вечер якшаться с теми, для кого самое большое удовольствие — драть глотку и пить за семерых. Нет, Берти, я Нью-Йорк терпеть не могу. Я бы сюда ни ногой, да вот с издателями приходится встречаться. На этом городе порча, у него белая горячка. Нет, это невозможно! Находиться здесь больше чем один день?! Да я при одной мысли об этом просто заболеваю. А ты говоришь, повезло!
Наверное, я испытывал то же, что приятели старикана Лота, которые зашли к нему потрепаться, а радушный хозяин вдруг пустился обличать пороки Содома и Гоморры. Я и не подозревал в Рокки такого красноречия.
— Жизнь в Нью-Йорке меня убьет, — говорит он. — Дышать одним воздухом с шестью миллионами двуногих! Ходить весь день в пиджаке и в твердых воротничках! Все время… — Он запнулся и выпучил глаза. — Боже правый! Ведь каждый вечер придется переодеваться к обеду. Какой ужас!
Я был шокирован.
— Ну, знаешь, мой милый! — произнес я с укоризной.
— Берти, неужели ты каждый вечер переодеваешься к обеду?
— Дживс, — тон у меня был ледяной, — сколько у нас вечерних костюмов?
— У нас три фрака, сэр, два смокинга.
— Три.
— На самом деле только два, сэр. Третий, если вы помните, мы больше не носим. А также семь белых жилетов.
— А рубашек?
— Четыре дюжины, сэр.
— А белых галстуков?
— Два верхних мелких ящика в комоде заняты белыми галстуками, сэр.
— Вот видишь! — говорю я Рокки.
— А я не буду! Ни за что и никогда! — Рокки затрясся, как электрический вентилятор. — Не буду! Лучше сразу повеситься! Не могу я так одеваться. Неужели тебе непонятно? Да я весь день до пяти из пижамы не вылезаю, а потом просто напяливаю старый свитер.
Дживса при этих словах всего передернуло, беднягу. Подобные откровения оскорбляют его в лучших чувствах.
— Ну и что ты намерен делать? — сказал я.
— Что делать? В том-то и штука — не знаю.
— Можно написать тете и все ей объяснить.
— Можно-то можно… Только она в два счета помчится к своему поверенному и лишит меня наследства.
Да, пожалуй, он прав.
— Что вы посоветуете, Дживс? — спросил я. Дживс почтительно кашлянул.
— По-видимому, суть дела состоит в следующем: мистеру Тодду в качестве необходимого условия для получения им денег вменяется в обязанность писать мисс Рокметеллер длинные и подробные письма и сообщать обо всех своих действиях, причем если мистер Тодд решительно отказывается, как он уже упомянул, покидать Лонг-Айленд, то единственный способ выполнить требования мисс Рокметеллер заключается в том, чтобы мистер Тодд привлек некое вспомогательное лицо, дабы с его помощью получать в форме обстоятельных отчетов подлинные впечатления, описание которых желает иметь мисс Рокметеллер, а затем на основании упомянутых отчетов сочинять соответствующие письма, оживляя их игрой воображения.
Произнеся все это, Дживс перевел дух и умолк. Рокки беспомощно посмотрел на меня. Конечно, с непривычки трудно угнаться за мыслью Дживса, я-то с ним пуд соли съел.
— Берти, дружище, он может говорить понятнее? — взмолился Рокки. — Сначала я что-то улавливал, но потом потерял нить. В чем тут смысл?
— Рокки, старина, все очень просто. Я знал, что на Дживса можно положиться. Тебе надо только найти кого-то, кто бы слонялся по городу вместо тебя и все записывал, а ты потом переработаешь эти заметки в письма. Дживс, я правильно излагаю?
— В высшей степени, сэр.
Глаза Рокки засветились надеждой. Он с изумлением посмотрел на Дживса, видимо, сраженный его необыкновенным умом.
— Да, но кто за это возьмется? — проговорил Рокки. — Тут нужен толковый малый, и к тому же наблюдательный.
— Дживс! — воскликнул я. — Пусть этим займется Дживс.
— А он согласится?
— Дживс, вы согласитесь?
Тут я впервые за все время нашего близкого знакомства заметил на лице Дживса выражение, которое с некоторой натяжкой можно было принять за улыбку. Уголки рта чуть-чуть оттянулись, в глазах промелькнул живой блеск. Обычно-то у него взгляд задумчивый, как у рыбы.
— Буду рад, сэр. На самом деле как-то в свободный вечер я уже посетил несколько любопытных мест и с большим удовольствием ввел бы такое времяпрепровождение в обиход.
— Прелестно! Рокки, я точно знаю, о чем твоя тетушка хочет услышать. О кабаре! Мели ей всякий вздор на эту тему, она и уши развесит. Поэтому в первую очередь, Дживс, ступайте к Рейгелхаймеру. Это на Сорок второй улице. Любой покажет.
Дживс покачал головой:
— Простите, сэр, но к Рейгелхаймеру никто уже не ходит. Теперь самое модное кабаре «Повеселимся на крыше».
— Видишь? — сказал я Рокки. — На Дживса можно положиться. Он знает все.
Нечасто случается, чтобы и ты сам, и те, кто тебя окружает, были довольны и счастливы, но наша маленькая компания являла собой наглядный пример такой идиллии. Мы не могли нарадоваться. С самого начала все у нас шло как по маслу.
Дживс смотрел именинником: ведь его хлебом не корми, только дай возможность пошевелить своими несравненными мозгами, кроме того, он прекрасно проводил время и развлекался напропалую. Однажды вечером я видел его в «Ночной пирушке». Он посиживал за столиком прямо у танцевальной площадки и с явным удовольствием дымил толстенной сигарой. Лицо его выражало сдержанную благожелательность. Он что-то записывал в маленький блокнот.
Что касается нас двоих, то мне было весьма приятно оказать услугу старине Рокки, которого я искренне любил. А Рокки ликовал потому, что мог сидеть себе в пижаме сколько влезет и созерцать червяков. Тетушка тоже была на седьмом небе. Насмотрелась наконец на свой вожделенный Бродвей, правда, чужими глазами, но это, кажется, ее вполне устраивало. Я читал одно из ее писем, адресованных Рокки. Оно было исполнено восторгов.
Но и Рокки, надо отдать ему должное, сочинял по Дживсовым шпаргалкам такие письма, что и мертвого поднимут. Читать их просто умора. Вот как я, например, — заметьте, я обожаю ту самую жизнь, которая нагоняет на Рокки смертную тоску, — пишу своему приятелю в Лондон:
«Любезный Фредди, вот я и в Нью-Йорке. Недурственное местечко. Время провожу тоже недурственно. И вообще все, вроде, вполне недурственно. Кабаре тут весьма и весьма недурственные. Когда вернусь, не знаю. Как там все наши? Привет. Твой
Честно говоря, Тед нужен мне, как щуке зонтик, просто надо же было хоть строчку черкнуть на второй странице. А вот как пишет старина Рокки:
«Дражайшая тетушка Изабель, не в силах выразить, как я вам признателен за то, что вы дали мне счастливую возможность пожить в этом изумительном городе. Каждый день я открываю в нем новое очарование.
Пятой авеню, конечно, нет равных, особенно в эту пору. Одеваются здесь превосходно».
Далее следует целый трактат о нарядах. Вот уж не думал, что Дживс такой знаток в этой области.
«Как-то вечером прошвырнулись в «Ночную пирушку». Смотрели представление, потом поужинали в одном ресторане на Сорок третьей улице. Повеселились на славу. Среди ночи завалился Джордж Коуэн и отмочил анекдот об Уилли Коллире. Заглянул на минутку Фред Стоун, а Даг Фэрбенкс такие шутки выделывал, что мы просто со смеху умирали. Эд Винн тоже был, а Лоретта Тейлор заявилась с целой компанией. Представление в «Пирушке» дают классное. Прикладываю программку.
А вчера завалились в «Повеселимся на крыше»…»
Ну и так далее до бесконечности. Ничего удивительного, художественная натура и все такое. В смысле, тому, кто сочиняет стихи и прочий вздор, настрочить эдакое занимательное письмишко пара пустяков, не то что мне. Как бы то ни было, сочинения Рокки, несомненно, разили не в бровь, а в глаз.
Я позвал Дживса и поздравил его:
— Дживс, вам нет равных!
— Благодарю вас, сэр.
— И как это вы все там подмечаете, я просто потрясен. А мне вот совсем нечего сказать. Ну был, ну повеселился, вот и все.
— Привычка, сэр.
— По-моему, письма мистера Тодда должны произвести на мисс Рокметеллер сильное впечатление. А?
— Вне всякого сомнения, сэр, — подтвердил Дживс.
И они таки, черт их подери, произвели впечатление. Да еще какое! Представляете, сижу я как-то дома после ленча — а прошло уже около месяца с тех пор, как Рокки заварил всю эту кашу, — курю сигарету, бью баклуши, вдруг дверь отворяется и, как гром среди ясного неба, раздается голос Дживса.
Не то чтобы он заорал, нет. У него вообще голос такой тихий, убаюкивающий, будто овца вдалеке блеет.
Но когда я услышал, что он сказал, я подпрыгнул, точно пугливая газель.
— Мисс Рокметеллер!
И вот вваливается высокая, дородная особа женского пола. Я был сражен наповал. Не стану этого отрицать. Вроде Гамлета, когда перед ним замаячил дух его отца. Я же твердо знал, что тетя моего друга Рокки сиднем сидит у себя дома, не может она оказаться здесь, в Нью-Йорке. Исключено!
Таращусь на нее, потом на Дживса. А он стоит себе, и вид у него эдакий величественно-отрешенный. Болван! Нет чтобы сплотить ряды и помочь молодому хозяину!
Тетя моего друга Рокки меньше всего походила на тяжелобольную, поспорить с ней в этом смысле могла бы, пожалуй, только моя тетя Агата. Кстати, я обнаружил между ними много сходства.
С первого взгляда было видно, что мисс Рокметеллер такая особа, которой лучше не вешать лапшу на уши, ибо гнев ее может быть страшен. А внутренний голос говорил мне, что если наша затея выйдет наружу, то мисс Рокметеллер наверняка сочтет, что ей повесили лапшу на уши.
— Добрый день, — выдавил я.
— Добрый, — говорит она. — Мистер Коуэн?
— Э-э… нет.
— Мистер Фред Стоун?
— Не совсем… Вообще-то мое имя — Вустер… Берти Вустер.
По-моему, мисс Рокметеллер была разочарована. Кажется, славная старинная фамилия Вустеров не произвела на нее никакого впечатления.
— Где Рокметеллер? — спрашивает она. — Его нет дома? Убила наповал. Что ей отвечать, ума не приложу. Не скажешь ведь, что он сидит на пленэре, червей разглядывает.
И тут я слышу краем уха легчайший звук, скорее как бы даже намек на звук. Почтительное покашливание, которым Дживс обычно возвещает, что он хотел бы вмешаться в разговор.
— Возможно, вы запамятовали, сэр, но мистер Тодд еще утром отправился с друзьями на автомобильную прогулку.
— Ах да, да, конечно, Дживс, конечно, — говорю я и смотрю на часы. — Он не сказал, когда вернется?
— Он дал понять, сэр, что будет довольно поздно. Дживс испарился. Не дожидаясь, когда я опомнюсь и предложу ей сесть, тетя Рокки расположилась в кресле и как-то странно на меня посмотрела. Я бы сказал, с отвращением. Как на замусоленную кость, которую собака притащила в дом, намереваясь на досуге хорошенько тут ее припрятать. Моя английская тетя Агата тоже, бывало, таким взглядом смерит, что у меня мурашки по спине забегают.