Старшее поколение представляла только девяностодвухлетняя вдова Кирилла Арсентьевича Анна Павловна Мансурова – в прошлом известная советская киноактриса, игравшая почти во всех фильмах. Теперь эта высохшая, накрашенная и напудренная, увенчанная жгуче-брюнетистым париком старуха была прикована к инвалидному креслу, с которым, несмотря на преклонный возраст, управлялась весьма шустро. К ней подводили гостей в первую очередь.
Лиза Гинерозова шепнула Кате: «Старая кукла совсем из ума выжила, не обращай внимания на ее треп». Не обратить, однако, было трудно, потому что Анна Павловна почти каждому из гостей капризно жаловалась:
– Он хотел меня бросить. Он всю жизнь смотрел только под чужие юбки… Не спорьте, я знаю, что говорю. Если б не смерть, он бы точно меня бросил. Женился на медсестре…
Опешившей Кате старуха тоже выдала эту фразу. Дмитрий Базаров, представивший их с Мещерским бабке как: «А это жена Вадика – сына Андрея Константиновича, ты, конечно, помнишь его, ба… А это внук Елены Александровны, смотри, какие розы они привезли…» – шепнул Кате:
– Атеросклероз – ничего не попишешь. Первый ее муж был адмирал флота. В сорок пятом он ее оставил – женился на медсестре из фронтового госпиталя. У нее все перепуталось с возрастом.
За большой овальный стол сели точно в три часа. Собралось не так уж и много гостей: кроме Валерия Кирилловича, его жены-иностранки, то ли австрийки, то ли швейцарки, не говорившей ни слова по-русски (роль переводчика услужливо выполняла вездесущая Лиза Гинерозова), домработницы, младших Базаровых и прочей «молодежи», еще только три пожилые супружеские пары.
«Конечно, большинство сверстников «патриарха» давно уже в могиле, а живые такие же развалины, как его жена. Куда таким по поминкам ездить?» – думала Катя, когда слово о покойном взял Валерий Кириллович. Он сидел на месте хозяина во главе стола. Она спросила у Дмитрия (он сел рядом с ней), а где же его отец, Владимир Кириллович, почему его за столом не видно?
– Отцу нездоровится. Он, возможно, выйдет чуть позже, – последовал ответ.
Перед тем как все перешли в столовую, среди молодежи произошел один инцидент, ярко продемонстрировавший непростые отношения между близнецами и младшим братом Иваном. Тот приехал на дачу на чьей-то машине, Катя увидела его из окна. Парня скорей всего подвезли какие-то приятели, однако их в дом не пригласили. Он вбежал по ступенькам на веранду, швырнул на диван спортивную сумку и хотел было пройти в столовую, но Степан развернул его к себе.
– Пойди прими душ, – приказал он.
– Отстань от меня, – парень дернулся, пытаясь высвободить плечо.
– Я кому сказал? Отскоблись мочалкой от своих спидоносцев.
– Степа, пожалуйста, не надо сегодня, в такой день, – к ним подскочила Лиза и испуганно потянула жениха за рукав. – Что ты к нему пристал? Ванька, иди. Бабушка про тебя спрашивала. Иди же!
– Не лезь защищать
С богом, в дальнюю дорогу
Путь найдешь ты, слава богу,
Светит месяц, ночь ясна.
Чарка выпита до дна.
Он читал «Похоронную» из «Песен Западных славян». Голос его, хрипловатый и негромкий, одиноко звучал в тишине. Катя и не подозревала, что Пушкина можно читать вот так… «Пуля легче лихорадки. Волен умер ты, как жил…»
Оттого мой дух и ноет, что замеcто чепрака
Когда он кончил, секунд пять все хранили молчание.
– Да, вот что значит великая школа, – заметил подвыпивший, погрустневший старик сценарист. – Вот что значит порода. Мальчик талантливый, сниматься бы мог с такими данными.
Степана попросили читать еще, и он не стал ломаться. Снова читал из «Песен» (Дмитрий потом пояснил Кате, что Кирилл Арсентьевич мечтал снять фильм по этим балладам Пушкина). Брат его читал хорошо известное всем со школьной скамьи стихотворение «Конь». Но как! У Кати сердце сжималось от тревоги, от печали, надвигалось что-то грозное, неумолимое, словно запахло в этой благополучной уютной даче дымом чужого пожарища: «Я слышу топот дальний, трубный звук и пенье стрел…» Она и не представляла, что в эти хрестоматийные стихи можно вложить столько всего своего, личного. Он запнулся, вроде бы позабыл последнюю строфу, но закончил, четко отделяя слово от слова, предложение от предложения.
– Славянство – боль наша… – Валерий Кириллович поднялся, пошатываясь. – Крик души нашей… Отец – мудрый человек, еще десять лет назад предупреждал, да мы слушать не хотели. Вот и получили. Получили после Империи, а? Развал, разруха, коррупция, война, бардак полнейший… Молчи, Магда! – прикрикнул он на свою жену, лепетавшую что-то по-немецки. – Что ты можешь понимать в нашей боли? Что?!
Шумно заговорили о политике. Какое застолье, даже поминальное, сейчас без нее обходится? Потом подали горячее. Молодежь точно стая птиц снялась со своего конца стола – начали менять приборы, накрывая чай. Катя поискала глазами Лизу – ведь та хотела с ней о чем-то посоветоваться. Но приятельница была целиком поглощена хозяйственными хлопотами. Она явно чувствовала себя своей в этой семье и еще из кожи вон лезла, чтобы завоевать расположение.
– Ну, Катя, понравилось вам в Степкиной учебке? Мне Сергей сейчас рассказывал про ваши приключения.
Она обернулась – позади стоял Дмитрий с блюдцем парниковой клубники в руке.
– На кухне у Маруси стибрил, угощайтесь. Вот самая спелая. Ну и – понравилось?
– Очень не понравилось, – Катя прошла в гостиную, он последовал за ней. Эта комната была обставлена столь же старомодно и просто, как и все на этой старой даче: мебель темного дуба конца 50-х, кожаный диван, кресла у камина, выложенного кирпичом, на стенах – огромное количество фотографий. В основном разные эпизоды съемок базаровских фильмов и он сам то с режиссерским мегафоном в сдвинутом на ухо берете, то в киношной «люльке» вместе с оператором, то в обнимку с известными артистами, то за письменным столом с трубкой в зубах. Единственным экзотическим пятном в этой сумрачной комнате была облезлая медвежья шкура на полу. Катя полюбовалась на стеклянные медвежьи глаза, желтые клыки оскаленной пасти, кривые когти распяленных на паркете лап.
– Странный у вас брат, Дима, – сказала она задумчиво. – Вы так с ним похожи – словно одно лицо, и вместе с тем… Например, стихи, что он сейчас читал, – здорово и вместе с тем как-то зловеще. Никогда не думала, что Пушкин может прозвучать вот так недобро: «Кожей он твоей покроет…» Я никогда прежде не обращала внимания на конец этой баллады. Это ведь перевод Мериме?
– Да. Дед хотел фильм поставить, где соединялись бы мотивы «Гюзлы» и легенды, изложенной Мериме в «Локисе». Он у нас просто бредил «Медвежьей свадьбой» – фильм такой был старинный, немой, в двадцатых, не видели?
Катя кивнула. В этот момент в гостиную, вращая колеса своего кресла руками, вплыла Анна Павловна.
– Дима, найди мне телефон, – приказала она скрипучим голосом. – Вечно трубку от меня прячут. Какая девушка милая! Кто это – что-то не помню.
Катю снова представили, на этот раз как «родственницу Андрея Константиновича». Она отметила, что Дмитрий называть ее на этот раз «женой Вадика» не стал.
– Вот Екатерина интересуется «Медвежьей свадьбой», бабушка. Побудьте с ней, пока я телефон найду, – шепнул он Кате.
– Божественный фильм. Культовый, как бы сейчас сказали. Малиновская играла… не помните ее? Сейчас никто не помнит. Звезда немого кино. Настоящая красавица была, я ее отлично помню. В двадцать седьмом мы встречались у Яншина, – старая актриса пожевала губами. – Я еще девчонкой была, только начинала сниматься, Протазанов меня приглашал, Ильинский Игоречек… Тогда все бредили этой «Свадьбой». Юра Завадский пробовался на роль, такой был баловень женщин… Хотели все сделать по-новому: мистика, эротика, человеко-зверь, любовь и страсть… В Пролеткульте насчет разрешения все хлопотали.
– Нашел, вот, – вернувшийся Дмитрий протянул старухе радиотелефон.
– Зачем мне он? Я никому не собиралась звонить в такой день. Лена хворает, Долорес в отъезде, а остальные… Сами пусть звонят, не дешевле их, чай, – старуха досадливо отмахнулась. – Телеграмму от Бертоллуччи положите мне на стол. Мне Лизочек потом переведет с итальянского. О чем это мы с вами говорили, девушка? Ах да, человеко-зверь, страсти… У Мериме в «Локисе» ведь много недосказанного, правда?
Катя кивнула. Бормотание старухи напоминало стрекот цикады в траве.
– Он ведь о многом умолчал, о самом главном. «Медведь утащил графиню!» Ну вспоминаете? А чей сын был молодой граф: человека или медведя? Изнасиловал ли зверь похищенную женщину? Мериме умел подавать весь этот, как французы говорят «juir», под вуалью умышленной недосказанности. – Старуха затрясла головой. – Нынешние бы писуны и кинолабухи не постеснялись бы влепить в сценарий смачную сцену скотоложства!
– Бабушка! – Дмитрий усмехнулся. – Не пугайте гостей.
– Правдой, Дима, не испугаешь. У меня есть глаза. И пока они еще глядят на этот свихнувшийся свет, они видят. Все видят. «Медвежья свадьба» – бог мой, как давно это было! Взгляните, во-он над камином фотографии. Это мы в двадцать седьмом на съемочной площадке: Малиновская – звезда, Завадский, я – статисточка, никому не известная. Все изменилось, жизнь прошла, как песок сквозь пальцы, Кира вот умер, бросил меня, – старуха всхлипнула. – Скажите Марусе, чтобы принесла раунатин. И чаю с лимоном сюда, будьте добры.
Дмитрий повел Катю на веранду.
– Маразм крепчает, бабуля наша – увы… А ведь тоже была красавица. Видели в кино, наверное? Катя, я вот все спросить вас хотел, только не решался все. – Он внезапно уперся рукой в стену, преграждая ей путь. – Вам Лизка утром звонила, я ее просил. Вы намеренно не захотели со мной ехать?
Она пожала плечами.
– Совсем нет, почему? Так получилось. Сережка собирался с вашим братом дела обсуждать, и мы договори…
– Дела брата сейчас веду я, – Дмитрий придвинулся ближе. – Значит, просто так получилось, Катя?.. А Вадька надолго уехал?
– На две… на неделю всего.
– А с Сергеем вы давно дружите?
Катя тихонько отвела его руку. Надо было сделать это гораздо раньше, но он очень сильно был похож на брата…
– Анна Павловна снимки разглядывает – у нее хорошее зрение. А память – помнит такой старый фильм, надо же. – Она пыталась отстраниться, но он снова уперся руками в стену, отгораживая ее.
– Она этой сказкой про медвежьего оборотня с детства нас со Степкой пугала. Но вы… мне не ответили.
– Сережу я с детства знаю. Он друг Вадима и мой.
– Можно, я вам завтра позвоню? – спросил он вроде бы без всякой связи с их предыдущей беседой, наклонился к самым ее губам. Катя почувствовала запах алкоголя: молодец, видимо, набрался за столом, хотя по его виду это особо и не замечалось.
– Вот вы где. Катюш… помоги мне разложить мороженое, десерт накрывают. – Лиза вошла на веранду, оценила создавшуюся деликатную ситуацию и мигом пришла приятельнице на выручку. Дмитрий медленно опустил руки.
– Моя помощь вам, конечно, не потребуется? – спросил он.
– Ты там все переколотишь, как медведь. Идем, Катя.
На кухню Лиза, однако, приятельницу не повела. Они поднялись на второй этаж.
– Мне поминки эти, эти застолья и эта чертова дача вот где уже, – ворчала Лиза шепотом, – когда мы со Степкой еще квартиру не снимали – тут жили. Ему тут нравится – лес, говорит, тишина, воздух. А мне так тут уже в прошлом году надоело! Рухлядь какая-то сплошная. Дед их все чудил, как истинный представитель творческой интеллигенции. То иконы собирал, то самовары, то сельскую старину – подковы, колеса, хомуты. Набил дом разной дрянью. Ни стиля, ни удобства. Дача эта, видно, Степке отойдет. У Валерия дом в Австрии – он сюда, видно, совсем уже не вернется, Димка тоже тут жить не будет, строит себе финский коттедж на Рублевке рядом с отцом. Кстати, – она покосилась на Катю, – насчет Димочки не особенно заблуждайся.
– Я не заблуждаюсь. – Катя прошла к окну, открыла балконную дверь – второй этаж дома опоясывала узкая терраса, – чтобы впустить в эту пыльную комнату воздух, задернула штору.
– Холодное сердце наш Дима. Душа – ледышка, ум трезвей некуда, а на уме одни деньги. А насчет женщин его вкусы… – Лиза поморщилась. – Исключительно оральный секс. Вульгарно и грубо. Тут была история. У нас на пирушке познакомился он… моя приятельница – ты ее знаешь. Очень приличная девица, стильная, не урод, со средствами, ну и… Она потом мне звонила вся в слезах – обошелся с ней как с самой последней проституткой. Она в шоке была. В общем, смотри сама. И не очень-то обольщайся.
– Нечего мне смотреть, – отрезала Катя.
– У них с моим это общее – неистовость в постели и… в общем, мало уважения к нам, мало нежности, одна только… – Лиза снова запнулась. – Они близнецы, друг другу очень близки. И порой мне кажется, для них в мире существует только эта их близость. На моего только Димка и может повлиять, только его он и слушает. И Димка Степку тоже любит. И это у него от сердца, меня не обманешь.
– Знаешь, Лиз, а ведь мы с Сережкой сегодня были в этой вашей знаменитой школе, – призналась Катя, кратко поведав подруге свои впечатления.
– Я там тоже несколько раз была. Мужики! Им все игра в казаки-разбойники нужна до седых волос. Что с них взять? Деньги, конечно, кое-какие это моему приносит, но… Может, это школа на него так влияет, а может… Я говорила: Степан очень изменился, стал какой-то другой. Мы вместе уже прилично, а сейчас иногда мне кажется, что это совершенно незнакомый мне человек.
Катя почувствовала: Лизиным излияниям надо дать толчок, иначе она так и будет причитать, ничего не рассказывая по существу.
– Может, ему просто нездоровится. У мужчин насморк случится – они уже не в духе, хандрят, на нас за что-то злятся. Ты говорила, он болел чем-то. Это серьезно?
Лиза помрачнела.
– Было серьезно, а сейчас… сейчас даже не знаю. Я об этом с тобой посоветоваться хотела. Понимаешь ли, он болел трихинеллезом. «Болезнь хищников» называется.
– Хищников? Что это? Первый раз слышу.
– Мерзость заразная. Симптомы поначалу вроде гриппа: лихорадка, температура под сорок. Врач говорил – он сначала в инфекционной лежал на Соколиной Горе, потом его отец в бывшую Кремлевку перевел, – так вот врач сказал: заразиться трихинеллезом в наше время все равно что какой-нибудь тропической бери-бери. А все из-за Степкиного выпендрежа. У него же, у нетрадиционника несчастного, все не как у нормальных людей.