– А, чокнутый он.
– Сам-ма-шет-ший, – по слогам старательно выговорил мальчишка. – Я его раз обзывал, так он мне чуть глаз не выбил. Орал, что сердце вырвет. Потом бабка его заговорила, отошел. Сейчас тихий, только слюни пускает.
Мистико-романтическое Катино настроение как-то разом померкло. Вот тебе на – слюни, не слишком романтично.
В цыганском поселке жизнь била ключом. Столько цыган сразу Кате видеть еще не приходилось. Особенно ее поразили мужчины – самого разного возраста, от безусых подростков, до седых стариков, разодетые в яркие турецкие рубашки, некоторые щеголяли даже в гипюровых кружевных самых легкомысленных расцветок от розового до апельсинового. Ворота всех домов были настежь распахнуты. Улица забита машинами. Среди взрослых с гиканьем, свистом и хохотом носились ватаги цыганят. Совсем крохотные карапузы ездили на мини-карах. Катю уже не удивляло наличие у детей таких дорогих игрушек. Цыгане, хоть и рядятся порой в лохмотья и клянчат милостыню, люди далеко не бедные. Насчет милостыни и «мы люди неместные» она все же не удержалась, спросила Георгия.
– А, это купленные работают, – ответил он равнодушно.
– Как это купленные?
– Ну, если семья большая, кого-то из детей могут продать в работу, в артель. Артель покупает подаяние просить. Вот они и шуруют в поездах.
– Но это же как работорговля, Георгий! – заметила Катя.
– А так с голода помрут. У иной матери десять-тринадцать детей. Куда их девать? – Он повел Катю в дом показать матери, доставил, дескать.
В доме было натуральное столпотворение. Кстати, среди снующих туда-сюда цыган Катя увидела нескольких девиц и мальчишек совершенно славянского типа – русых, белолицых. Георгий пояснил, что это гулевые: дети, «нагулянные» матерями-цыганками от русских, украинских и других самых разных отцов. «Тоже наши цыгане, только белые», – пояснил он.
В доме пахло жареным мясом, перцем, луком, мятой и еще какими-то терпкими пряностями. Катя широко раскрытыми глазами смотрела на эту праздничную суету. И порой ловила на себе любопытные оценивающие взгляды: все в доме Лейлы видели, что ее привез горбун, и наверняка строили самые разные догадки.
Этот вечер запомнился ей надолго: огромный стол, накрытый во дворе, груды жареного мяса, кур, сосисок на фаянсовых блюдах, музыка, вырывавшаяся из выставленных из окон динамиков, говор на непонятном языке, смех… На празднике, как объяснил сидевший с ней рядом Георгий, сговорили несколько пар. Женихи клали прямо на стол перед родителями невест пачки денег – выкуп, подобный восточному калыму.
За все застолье Кате один раз только и удалось переговорить с Лейлой. Потная, раскрасневшаяся, она обмахивалась концами красивой кружевной шали, опрокидывала стопку за стопкой, потчевала гостей, распоряжалась на кухне.
– Уморилась, милая, – только и сказала она. – Никак дух не переведу. Угощайся, водочки со мной выпьешь? Не грех сегодня, – она налила Кате полную рюмку. – Ну, чтоб все хвори нас враз покинули! Черт, черт, черт, чтоб не сглазить!
Катя впервые в жизни залпом выпила целую рюмку водки. Раз пришла в гости – отказываться неприлично. Закашлялась, засмеялась. И ей тут же стало море по колено.
– Где оборотень? – спросила она у Георгия.
– Позже пойдем. Ешь пока, закусывай. Яхнию с перцем любишь? А жареный лук?
Уже стемнело, когда он повел ее к Клязьме. Поселок полого спускался прямо к ее поросшим ивняком и осинами берегам. Там тоже шла стройка, размечались участки. Тут в прибрежных кустах на природе табором расположились те цыгане, которых в силу каких-то причин не позвали в дома. Горело несколько костров. Вот тут-то Катя и узрела традиционные полосатые перины, пропахшие детской мочой. В траве валялись пустые бутылки, а также пьяные «мужеска и женска» пола.
Под березой у потухающего костра на корточках сидел худой костистый парень. Длинные черные спутанные волосы падали ему на плечи. Скорчившись, обхватив острые колени, он смотрел на огонь, часто облизывая сухие растрескавшиеся губы. Когда он вскинул голову, услышав их шаги, Катя увидела, как на его тощей грязной шее заходил кадык. Тут же у костра сидела девчонка лет двенадцати в мохеровой кофте с чужого плеча. На коленях ее покоилась длинная хворостина.
Внезапно из кустов с визгом выскочила орава мальчишек. Они заплясали вокруг парня, крича что-то резкими гортанными голосами. Девчонка поднялась и больно хлестнула хворостиной одного по плечу, другого по ногам.
– Чтоб не дразнили его, – объяснил горбун, прикрикнул на детей и, когда те умчались к реке, приблизился к парню. – Он разговаривает, когда хочет, все понимает. Только плачет иногда. Есть тебе давали, Рака?
Парень и ухом не повел. Девчонка кивнула.
Кате показалось, что хваленый оборотень – просто местный дурачок. Такие юродивые есть почти в каждом городе, на каждой подмосковной станции. Их вся округа знает, кто жалеет, подкармливает, кто дразнит, обижает… Видно, и у цыган в их таборе то же самое. Обыкновенный душевнобольной: отсутствующий взгляд, выражение застылой тупости на лице, плохая координация движений. Цыган-параноик, наверное, или олигофрен. А она-то думала… что ж, с сумасшедшими надо разговаривать мягко и ни в чем им не противоречить. Раз считает он себя вервольдом, то и пускай его.
– Про тебя говорят, что у тебя шерсть внутри, – сказала она доброжелательно и кротко. – Это правда?
Георгий насмешливо фыркнул, а парень словно очнулся, вышел из своего оцепенения и медленно кивнул.
– И кто же ты – не человек? Зверь? А какой? Какой породы?
– С когтями, клыками. Был. Теперь – откуда мне знать? – Парень потянулся, почесал голову пятерней. – В лесу нора-берлога… Была… Теперь нету.
Голос у него был скрипучим. Он медленно тянул гласные, но по-русски говорил правильно и почти без акцента.
– И что же ты в полнолуние в такого вот… в какое-нибудь чудовище превращался? И что делал? По ночам бродил? – спросила Катя.
Парень как-то странно тряхнул головой и откинул ладонью свои космы. Катя с внезапным содроганием увидела, что все щеки, шея, подбородок покрыты оспинами, зажившими шрамами от фурункулов и ссадин. Полузажившие ссадины были и на руках, и на икрах, ветхие спортивные штаны парня были закатаны до колен. Внезапно он начал раскачиваться из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Потом замер, вытянувшись в струну. Кате показалось – вот сейчас на Луну завоет! Но парень тут же сник, обмяк.
– Уходите, – выдавил он, словно его горло сводила судорога. – Это нельзя… Я уже забыл это. Мне велели забыть, беса из меня выгнали – одного, второго… Помогай бог. Про шерсть иди у других спрашивай.
– У кого других? – Катя заглянула ему в лицо. – У других оборотней, что ли, таких, как ты? И много вас?
– Можешь и не искать. Сами, сами найдем, – парень тихо затрясся от смеха. И от его безумного взгляда, которым он царапнул по лицу Кати, она невольно попятилась. – Сами учуем, по следу пойдем. Не последний я кодлак. Есть еще, я знаю, чувствую. Близко. Лес кругом. В лесу его место, в чаще… не здесь, но близко. Я чую, чую…
– Идем, а то он мне что-то не нравится. Нехорошо глядит. – Горбун потянул Катю за рукав. – Ну ты, Рака, заглохни! Не то воды не принесу!
Эта угроза подействовала на удивление быстро. Безумный всхлипнул жалостливо, снова ударил себя в грудь, что-то залопотал по-своему. Девчонка опрометью бросилась к соседнему костру и вернулась с китайским термосом. Парень пил жадными глотками речную сырую воду, как подозревала Катя. Его, наверное, мучила сильная жажда, а то и лихорадка.
– Его бы в больницу надо, – шепнула. – Он действительно ненорма…
Она не договорила. Ее поразил взгляд безумного, устремленный в темные заросли кустарника: дикий, полный страха и тревоги. И в тот же самый миг пьяный смех, шум, музыку, доносившиеся из поселка, перекрыл истошный женский визг. Так кричат или смертельно напуганные или смертельно раненные. Душераздирающий вопль вспорол летнюю ночь, все нарастая, ввинчиваясь в барабанные перепонки. Мимо пробежала цыганка с окровавленным лицом, за ее юбку цеплялась девочка лет двух. Потом послышался визг тормозов останавливающейся на полной скорости машины, Катю ослепил свет фар, вырвавшихся из мрака, и…
– Сами найдут! – дико закричал безумный, пятясь в кусты по-звериному на четвереньках, тыча пальцем в слепящие огни. – Я говорил! Вот они и пришли за нами! За тобой, девка! За всеми!
Глава 22
СУПЕРСАМЕЦ
Когда обрывается музыка, с грохотом опрокидывается праздничный стол и посуда летит на землю, разбиваясь вдребезги, когда ночь освещают багровые сполохи пожара, когда плачут женщины, визжат дети, как поступить, что делать человеку – спасать свою жизнь бегством? Защищаться? Или пытаться осмыслить, что все же произошло – орда ли налетела, печенеги-половцы из закаспийских степей, тевтонские варвары, дикари северных лесов, марсиане?
Праздник окончился так внезапно, дико и страшно, что… Катя в первые секунды не поняла ничего – кто эти люди в камуфляже, выскакивающие из кустов, эти оскаленные собачьи морды, к чему весь этот остервенелый гвалт, лай, звуки ударов, крики и мольбы о помощи, треск рвущейся ткани, грохот железа, визг тормозов, слепящие глаза огни фар?! На ее глазах сына Лейлы сбили с ног двое выскочивших из кустов парней и молча, страшно, но очень деловито и споро начали избивать ногами. Точно играли в футбол на лужайке у реки…
Один из нападавших догнал девочку с хворостиной, схватил за волосы, наотмашь хлестнул по лицу, бросил на землю как сломанную куклу. Из поселка неслись истошный визг цыганок, детский плач. Запахло паленым. В небо поднялись клубы дыма. ОРДА НАЛЕТЕЛА…
Катя лукавила перед самой собой, что НЕ ПОНЯЛА. Нет, не сразу, не в первую секунду, но потом она узнала их. И эмблем никаких не надо было разглядывать на камуфляже и собак-бультерьеров – да, тех самых…
Групповые драки воочию ей видеть не доводилось. Однажды, правда, в Химках, делая репортаж о дежурных сутках местного отдела, она едва не стала свидетелем разборки, когда на тренировочную базу «Динамо» делала наезд солнечногорская группировка. Но мрачных солнечногорских качков с цепями и железными прутами на спортбазу не допустили. ОМОН блокировал машины на дороге, положил вниз лицом всех разборщиков. Солнечногорскую кодлу тогда задержали, возбудили уголовное дело, разбирались долго и детально.
Тут все было иначе. Даже не наезд, не разборка, а побоище, разгром, первобытная битва. И бесчинствовали здесь те самые молодцы, которых всего неделю назад Катя встречала на территории школы в Отрадном. Там представлявшиеся тихими, сосредоточенными, незаметными и старательными, самыми обычными молодыми парнями, тут они напомнили и орду, и боевиков, и диких животных одновременно.
– Прекратите! Немедленно отпустите его! Не бейте! Это хулиганство! Я милицию сейчас… – Катя вышла из своего ступора и завизжала истошно. Но этот протест против насилия скорее походил на комариный писк, а не на угрозу. И что им были ее угрозы? Разве таких воплем «Милиция!» напугаешь?
Нападавшие двигались стремительно, не тратя лишних движений, словно каждый из них отлично знал, что ему надо делать. Бросили сына Лейлы – он хрипло что-то кричал, плевался кровью. Один из камуфляжников нагнулся, вытащил из костра горящую головню и швырнул туда, где на траве валялись цыганские перины. Потом кивок, едва заметный жест – и вот они уже скрылись во мраке, рванув в сторону поселка. Тени из тьмы. Орда.
Катя ринулась к Георгию. Горбун стонал, что-то пытался сказать, скулил, как побитая собака. Очки его валялись на траве – их раздавили каблуком, он шарил рукой, пытаясь их найти. Видимо, ему сломали челюсть, а возможно, и ребра. Цепляясь за Катю, он кое-как поднялся. Говорить он не мог, только мычал, указывая в сторону дома Лейлы. Катя, спотыкаясь, чуть не волоком потащила его туда. Горбун был легонький, как кузнечик, и ей все время приходилось нагибаться, чтобы он мог держаться за ее шею.
В поселке пылали две машины и один из недостроенных домов. Истошно крича, метались цыганки, вытаскивая на улицу какие-то узлы, тюки. Камуфляжников вроде нигде не было видно, но… Вот один, затем второй черной молнией метнулись из темноты. Наотмашь ударили по голове цыгана, пытавшегося отогнать одну из машин подальше от объятого пламенем дома. Завязалась новая драка, точнее, избиение. И тут Катя увидела Лейлу. Гадалка стояла, прислонившись жирной спиной к створке распахнутых настежь ворот. Судорожно держалась за сердце. Видимо, ее все бросили – домочадцы, гости, родственники. Лейла увидела сына, повисшего на руках Кати, попыталась приблизиться и едва не упала. Смуглое лицо ее было серым. – Он жив! Георгий ваш жив, Лейла! У него только челюсть сломана! Он жив, не погас! – крикнула Катя. – На него напали там, у реки, эти сволочи!
– Лек-карство мое, – прохрипела цыганка. – Сердце… словно кол мне туда забили… Не могу… идти совсем не могу… Ноги не слушаются… Сыночек, где же ты был… Мы тебя искали… Мальчик мой… Детей Яна увела… А я… идти не могу… Таблетки. У меня кол, кол в сердце…
Катя прислонила парня к забору. Он шатался, как былинка, но стоял. Даже пытался поддержать мать. Катя, чувствуя, что ее начинает охватывать паника, огляделась: у Лейлы сердечный приступ, возможно, даже инфаркт, симптомы были Кате знакомы. Нужно лекарство – сустак, нитросорбит, нитроглицерин…
– Лейла, я сейчас! Где в доме лекарство? Вы не шевелитесь пока, я мигом… В доме наверняка кто-то есть, мы сейчас вернемся! – Она побежала к дому.
И вот там во дворе увидела… Степана Базарова. Он стоял в одиночестве над опрокинутым столом, одетый во все черное, явно воображавший себя демонической и страшной личностью. У его ног валялись обрывки скатерти, осколки посуды. А среди этого разгрома, скорчившись и закрыв голову руками, в пыли лежала женщина – та самая цыганка, что некогда предупреждала Катю о записи по телефону. Она всхлипывала и все пыталась подняться. Но всякий раз, как она вставала на четвереньки, Базаров сильным ударом ноги снова валил ее в пыль.
Бывают моменты, когда слепнешь от ярости и омерзения. Голос рассудка умолкает, внутри поднимается что-то тяжелое, липкое, черное, страшное – волна, готовая накрыть тебя с головой. Базаров ударил цыганку еще раз. Она с плачем рухнула лицом вниз. И больше не поднялась – сил не было. А Катя… не помня себя от слепого бешенства, нагнулась, быстро подняла из травы осколок шифера и с силой запустила им в Базарова.
Если бы эта штука попала близнецу в голову, возможно, и… От сумы и от тюрьмы, говорят, зарекаться не надо. Но, видно, убить Степана Базарова даже в порыве аффекта было не так-то просто. Его реакция была молниеносной, несмотря на то что он стоял к Кате спиной и вроде бы ее не видел. Бросок в сторону – и шифер только задел его плечо. В следующую секунду близнец обернулся, и… Катя невольно испуганно попятилась. Лицо Базарова показалось страшным – мокрое от пота, черное от копоти. Он улыбался! И словно совершенно не удивился, увидев ее посреди этого побоища. Возможно, и узнал ее не сразу – словно находился в каком-то трансе. Ноздри его раздувались, он словно бы с наслаждением принюхивался к запаху пожара. Руки его тоже были черны от сажи, костяшки пальцев разбиты в кровь. Он одним прыжком достиг Кати, схватил ее за руку, запрокинул голову, хохотнув хрипло:
– Яркое зрелище, а? Скоро… – Он выталкивал из себя слова с паузами, словно был пьян, но вином от него не пахло. – Скоро ни одной черномазой твари тут не останется. Всех выбьем. Понастроили себе тут теремочков – ничего! Это начало только, узнают еще нас. А когда узнают – кровью, не соплями захлебнутся. Это наша земля. Черно… нам тут не нужно!
– Ты… ты чего? – Катя попятилась, он стиснул ее кисть. – Ты что вытворяешь, Степка? Ты спятил, что ли?! Сегодня же похороны, сегодня твоего отца хоронили, а ты после этого…
У нее противно дрожали колени, дрожал и голос. Она убить себя готова была за эту трусость, но… Только сейчас вот она наконец осознала, что секунду назад могла убить этого потного, пахнущего гарью парня.
– Что вы делаете, ты и эти твои мерзавцы? Как шакалы ведь… Они же вас не трогали. Цыгане вас не трогали! У них сегодня праздник! – Катя пыталась вразумить его.