– Как у вас тут славно. Я никогда не была у… В общем, у ваших… Извините, а эти девочки, точно целый класс – так их много, кто они Госпоже Лейле?
– Родственницы, племянницы и так, – очкарик выдвинул один из стульев. – Садись. И не называй ее госпожа. Лейла, и все. А я тебя тот раз видел, когда вы сына привезли. Нога у него зажила уже. Связки были порваны. А теперь снова носится вовсю.
– Сына? – Катя воззрилась на собеседника. – Это что же, твой сын был? Подожди, а тебе-то самому сколько лет? Ой, прости, если что не так сказала. Георгий, да? А я Катя. Но ты такой… молодой на вид, а сын твой уже большой мальчик и… Нет, ну ты даешь! – Она тоже фыркнула и засмеялась.
Цыган грустно улыбнулся.
– Яна наша сегодня варенье варит из черешни. Хочешь? Пенки любишь? – спросил он просто.
– Нет, спасибо, я…
Но он уже сунулся в дверь и что-то крикнул по-своему. Через пять минут на индийскую скатерть перед Катей поставили два чайника – зеленый чай и обычный, несколько вазочек с вареньем, медом, сушеный кизил и чернослив на блюдце, орехи, дольки лимона и киви в пластмассовом корытце. А потом в дверях появилась и сама Госпожа Лейла, облаченная в просторный цветастый балахон без рукавов. В ушах ее поблескивали крохотные алмазные сережки «гвоздики», голова была повязана шелковой косынкой. А под ней явно топорщились бигуди.
Кате встреча со знаменитой на все Подмосковье гадалкой представлялась совсем иначе: таинственный полумрак задернутых штор, зеленое столовое сукно, карты, огонь свечей, хрустальный шар. А тут… Ни тебе кочевья, ни дыма таборных костров, ни гитарных переборов – чай с вареньем, свист канареек, мальчишка-горбун, желторотый, козыряющий каким-то сыном, эти бигуди на голове ясновидящей…
– Здравствуй, дарагая мая девочка, – Лейла плыла к столу, как фрегат под парусом. – Сон в руку был. Знала, что навестишь меня. Обязательно.
«Как же, знала ты», – подумала Катя. Ей вдруг пришла в голову тревожная мысль: гадалка-то не бесплатно ворожит! У нее, видишь ли, и запись по телефону, и клиентура, значит, и мзду за свои прорицания она берет немалую.
– О деле твоем после поговорим, душа моя. Пей чай. Может, водочки выпьешь? Нет, ну бог с ней. Отдыхай, рано ведь сегодня встать пришлось, до меня путь неблизкий, – цыганка скользнула по лицу Кати темным взором. – А где же парень-то твой? Чего ж не наведался в гости?
– Занят на работе, – Катя попробовала варенье из черешни. – Чудо какая прелесть!
Очкарик вышел из комнаты, оставив их одних.
– Этот молодой человек сказал, что он отец вашего внука, – робко начала Катя, – такой юный и уже…
– Сын, – Лейла вздохнула, подлила себе зеленого чая. – Летом двадцать четыре будет. Родила его, как взглянула – матерь божья, какой… Что делать? Бог не послал здоровья. А парень добрый, ласковый. Что ты будешь делать – едва оперился, девчонке пузо набил. Сама легла, дуреха. Ну, выкуп дали, свадьбу сыграли. Ей и четырнадцати еще не было, моему только-только. Жили у меня вот тут, как котятки. Девка хорошая. Но опять бог счастья не дал – прибрал: умерла родами. Для этого дела, милая, ума много не надо. Чуть из яиц вылупились, как уж цыпленок куру топчет. А потом, – цыганка махнула рукой. – Слезы одни потом только. У тебя, вот вижу, нет деток-то.
– Нет. – Катя пила чай.
– От любимого рожай. Только таким детям бог здоровья дает. У них звезда хорошая, высокая, яркая, неугасимая звезда до конца дней. Мой-то скоро погаснет. Жаль мне. А что сделаешь?
– Что вы, почему? Ваш сын такой симпатичный. Мало ли сейчас инвалидов, а живут долго. – Катя была тронута: может, ворожея и лжет, но как-то невесело, печально.
– Внук мне в радость. Ничего, останется он, не прервет род. У него линия жизни крепкая. На встречи с хорошими людьми он богат судьбой. А ты гадать, что ль, ко мне приехала? – Цыганка зорко глянула Кате в глаза и усмехнулась: – Ты же не веришь нам.
– Откуда вы знаете? – удивилась Катя.
– Так. Видно это.
– Мне посоветоваться с вами нужно, Лейла. Извините, а как вас по отчеству? А то неудобно.
Цыганка потрепала ее по руке.
– Лейла я полвека уж как. Лейлой и помру. Ну так о чем хочешь говорить?
– Пожалуйста, очень нужно нам узнать, – Катя извлекла свой карт-бланш – фотографии Сладких, Яковенко и Гранта из сумочки, – вот взгляните на этих людей. Они пропали без вести. Что с ними? Есть ли между ними какая-то связь, на ваш взгляд?
Лейла отодвинула чайник, варенье, положила фотографии перед собой. Потом перевернула.
– На этом свете не ищите – поздно, – ответила гадалка буднично и просто.
Катя поперхнулась чаем. Закашлялась.
– А почему вы так в этом уверены, Лейла?
– Как тебе сказать… Правду – не поверишь, усомнишься. Неживые они, лица-то уже. Холодные. Могилой от них тянет.
– А между ними…
– Было что-то? Это узнать хочешь? Было. Вот этот и этот, – цыганка смешала фото как карты и потом словно бы наугад перевернула два: Сладких и Гранта, положила снимок киллера поверх фотографии жертвы.
– Этот убил этого. И это тебе отлично известно, милая. Только ты меня так проверяешь.
– Простите, – Катя покраснела. Глаза ее округлились от любопытства. – Я и вправду не верила гадалкам, точнее, и сейчас не верю, но… Считала, что обман все это.
– Не все у нас обман. Но, по правде говоря, без врак далеко не уедешь, – Лейла улыбнулась. – Обмана-то, милая, те, кто сюда ко мне приходит, иной раз всем сердцем ждут. Любые деньги отдать готовы за обман-то, за надежду. Пьет у какой муж, гуляет как кобель шалый, а она все у меня выпытывает: бросил ли, остепенится ли, любит ли, вернется ли? Скажешь такой: нет, и не надейся – под корень срубишь. Пропадет дура. А обнадежишь, соврешь, глядишь, и… человеку-то две судьбы дадены: белая и черная. А он порой посередке болтается. Прибиться к нужному берегу порой только ом-манувши и можно.
– Лейла, а вот эти двое, – Катя взяла фотографии Яковенко и Гранта. – Честное слово, кроме того, что их зверски убили, я ничего не знаю. О них вы мне можете что-то сказать?
Цыганка откинулась на спинку стула, положила жирные смуглые ладони на снимки. Сидела так долго, неподвижно, молча. Кате все казалось: ломает комедию старая ворожея.
– Друг дружку они не знали. И никогда не встречались. И убийца их не здесь.
– Не здесь – где? Не на фото, что ли? Но это и так ясно.
– Крови много с них утекло. – Глаза Лейлы прикрылись тяжелыми веками, точно у ящерицы, отдыхающей на солнце. – Но смерть быстрой была. Молнии подобной…
– А кто их убил, вы сказать не можете?
Гадалка словно очнулась и торопливо, даже слишком торопливо, покачала головой.
«Чего и следовало ожидать», – подумала Катя, однако почувствовала себя жестоко разочарованной.
– Лейла, а вы в оборотней верите? Мне порой кажется, что этих людей оборотень убил. Или что-то в этом роде. Сны разные снятся чудные, кошмары, – вдохновенно начала врать Катя. – Словно что-то надвигается из темноты такое звериное-звериное, страшное… Чудовище как в «Аленьком цветочке» – мультик такой знаете? Ощущение у меня такое… Там на трупах шерсть находили, никто и внимания-то не обратил, а я… Вот, по-вашему, что такое оборотень, вервольд?
– Человек, – цыганка ответила так спокойно, словно ее спросили, который сейчас час. – Только шерстью изнутри весь покрытый. Мохнатый. На пути такому не попадайся – сомнет, разорвет.
– Вы образно говорите? Аллегорически?
– Почему образно? Много их сейчас перевертышей-то рыщет, – цыганка смотрела на Катю странно: той все казалось, что ее разыгрывают. – Некоторые открываются, другие же, это поумней которые, таят в себе шерсть-то свою до поры до времени.
– Как это открываются?
– Да как, кусают кого ни попадя, бесятся, на луну воют.
– И вы говорите, таких много? Где?
– А ты что, милая, поглядеть хочешь на такого? – Цыганка так и заколыхалась от смеха.
– Очень хочу, – Катя украдкой включила диктофон в сумочке. – А это разве возможно?
– Отчего же. Была б вольная воля. Против перевертышей этих молитва есть – отчитывать надо. Долгая это маета. Поп нужен. Это по правилам-то. Но попы ваши к нам что-то не снисходят. У нас, цыган, свой Христос. – Лейла снова усмехнулась. – Приводили мне одного такого. Злой был сначала, как бес, вонючий, страшный. Ничего, потом отчитали. Тихий вроде стал. Ничего, Бог миловал, грех ему простил. Великий грех. Теперь на такого и поглядеть можно.
– А где?
– Где? – Цыганка придвинула к Кате салфетку. – Пиши адрес, сын за тобой завтра заедет вечерком. Завтра суббота, праздник у нас тут. Георгиев день – Цыганское счастье. Вся родня наша съедется. И этого урода привезут непременно. Одного-то его не бросают, жалеют. Ну, чего ж ты? Пиши адрес-то.
Катя снова едва не подавилась чаем: ишь ты, пиши цыганам адрес – а потом что? Милиционер внутри ее запрещал это делать категорически: не будь лопоухой дурой, сколько квартирных краж по области совершается цыганами, сама сколько раз в статьях и репортажах эту тему освещала, предупреждала население не доверять и… Но этого бдительного стража порой надо в себе несколько и попридушить, иначе… Иначе мир никогда не повернется к тебе неведомой, буйной и авантюрной стороной.
– Вот мой адрес, – она достала из сумочки визитку. – А ваш сын… Разве он водит машину? И во сколько же его ждать завтра?
Цыганка снова потрепала ее по руке.
– Вечерком. Он парень смирный у меня, теленок сущий. С такой, как ты, ему не справиться, робеет – красива ты больно. И честный он, не волнуйся на этот счет. Внук вот совсем от рук отбился. Ворует все как сорока, что блестит. И чего не хватает, сволоченку такому? Все в доме есть, всего много, все ему ведь достанется. На-ка вот, милая, – Лейла полезла в складки своего цветастого одеяния, пошарила где-то в кармане и протянула на ладони Кате… серебряный зажим для галстука. – Передай парню-то своему. И скажи: мальца я лично ремнем постегала. Не воруй у людей, которые к тебе с добром. Не позорь свою бедную старую бабку.
Катя нипочем бы не стала звонить Мещерскому, но он объявился сам. Рано утром в субботу его волновал только один вопрос: уместно ли появиться на похоронах Владимира Кирилловича без галстука и в рубашке с короткими рукавами, ибо прогноз погоды обещал жаркий и солнечный день.
Катя не собиралась докладывать Мещерскому о своих планах. Но, как известно, женщины просто не в силах держать язык за зубами.
– Вчера вечером я к Вадькиному отцу заезжала, Вадька ему тоже звонил. Отвезла Андрею Константиновичу продукты, лекарства – он просил. Они с друзьями и на кладбище и в церковь поедут – уже такси заказали. А с меня, Сереж, хватит похорон… – Катя вздохнула. – Передай Базаровым мои самые-самые искренние, ну и… А я сегодня делом займусь. Знаешь, каким? Мне оборотня обещали показать. Настоящего.
– Живого? – осведомился Мещерский невозмутимо. Катя слышала в трубку, как жужжит его бритва – он брился, оказывается. – Или в пробирке заспиртованного?
– Я серьезно, Сереж!
– И где же? В кунсткамере? В Институте Сербского?
– Нигде, – Катя надулась: с ним как с человеком, а он… – Кстати, можешь забрать свой мерзкий галстучный зажим. Его вернули в целости и сохранности. Цыгане, знаешь ли, тоже кое-что знают о фамильной чести.
– Катя, да ты куда едешь? – тревожно спросил Мещерский. – С кем? Где тебя искать?
– Нигде, – повторила Катя, осторожно повесила трубку и включила автоответчик: пусть себе кричит-разоряется.
В глубине души, там, где продолжал бдить милиционер, ее второе «я», сложившееся за годы работы в милиции, Катя отлично знала, что поступает неосмотрительно и глупо. Ехать на рандеву с оборотнем! Надо было по крайней мере хоть Сережке сказать, где искать, если… Но слушать снова его разглагольствования о «суперсамце», сказках и мистической чуши ей больше не хотелось. Она все тихонько повторяла, напевала про себя фразу, услышанную вчера от Лейлы: Цыганское счастье… Я еду на праздник Цыганского счастья. Какое оно, интересно? Ей воображалось, что это путешествие начнется как-то необычно. Пробьет полночь, в ее дверь позвонят и…
Но звонок раздался гораздо раньше. В пять часов вечера. На пороге стояли горбун Георгий и его сын – тот самый шкет, которого они с Мещерским…
– Вечер добрый, – поздоровался Георгий. – Мы тебя быстро нашли. Поехали? – Он крепко держал мальчишку за руку.
– Здравствуй, тетя. Хатка у тебя ничего, сносная, – шкет так и зыркал по прихожей. – Теть, дай водички попить, а?
– Хочешь сока? – гостеприимно засуетилась Катя.
– Обойдется он, – Георгий тряхнул сына, как мешок с картошкой. Тот завизжал, затараторил непонятно. – Говори по-русски!
Катя все никак не могла свыкнуться с мыслью, что у такого юного инвалида и такой бойкий сынуля.
Она сняла с вешалки теплую кофту, заглянула в зеркало, старательно подкрасила губы и сообщила, что готова.
Машина, на которой приехали отец и сын, подкосила ее окончательно: белый облезлый «мерс» времен Карибского кризиса. Длинный, точно корыто, неповоротливый, весь в заплатах и пятнах коррозии. Цыган пнул ногой покрышку, кивком указал сыну на переднее сиденье, а Катю усадил назад. В салоне одуряюще пахло бензином и приторной туалетной водой. Катя заметила, что горбун принарядился: черные волосы тщательно разделены косым пробором, ядовито-красный пиджак из тех, которые лет пять назад даже в бане не снимали «новые русские», черные мятые брюки, пугающе-тропически-кричащий галстук «живанши». Мальчишка был облачен, как и в тот раз, в спортивные «адидасы», только не такие замызганные, как в прошлый раз.
По дороге Катя не закрывала рта: цыган оказался живым и словоохотливым собеседником, машину вел уверенно и на подъездах к постам ГАИ резко сбавлял скорость. Катю в цыгане интересовало все.
«Вот ведь народ, точно с Луны. Живет с нами рядом. Свои обычаи у них, традиции, обряды, праздники. А мы, кроме того, что они кочуют по вокзалам, продают наркотики и клянчат в метро, ничегошеньки про них и знать не хотим!» – с досадой думала Катя, жадно слушая своего собеседника.
Семья Лейлы, по всей видимости, принадлежала к цыганской элите. Горбун Георгий рассказал, что две родные сестры Лейлы играли в театре «Ромэн». Сам Георгий окончил восемь классов и тоже хотел петь.
– И что же ты? – поинтересовалась Катя.
– Голос пропал, – ответил он, поправляя очки. – А потом у меня… Сама же видишь, какой я.
Он усмехнулся печально и тут же шлепнул по руке сына: мальчишка украдкой лез в «бардачок» за сигаретами.
– И чем же ты сейчас занимаешься? – осторожно полюбопытствовала Катя.
– Так, всем помаленьку, – уклончиво ответил горбун. – А ты?
Катя тоже уклончиво представилась журналистом. Далее она узнала, что Цыганское счастье – что-то вроде нашей Красной горки, когда родственники-цыгане ездят в гости друг к другу, порой справляют свадьбы, порой организуют сговор, что-то типа помолвки для будущих жениха и невесты. В цыганский поселок съезжаются цыганские кланы не только со всего Подмосковья, но и из Владимира, Рязани, Тулы, Молдавии и Украины. У Лейлы, оказывается, была обширная родня. А ее брат – «дядя Симеон», как называл его горбун, – был чем-то вроде цыганского барона или еще кем-то в этом роде.
«Будь наш, привыкни к нашей доле, бродячей бедности и воле. А завтра с раннею зарей в одной телеге мы поедем…» – вспомнила она Пушкина. Ей уже чудилось, что из этого путешествия к цыганам выйдет первоклассный репортаж! Одно только смущало: бдительный внутренний страж, второе «я».
Вот обмолвился Георгий о родственниках своей матери из Рязани, Владимира, и этот внутренний постовой тут же подсказал Кате: опий, маковая соломка – ведь оттуда, из этих самых мест, транзитом из Средней Азии подпольно завозились в Подмосковье эти наркотики. Молдавия ассоциировалась у нее с толом, пластитом и самодельной взрывчаткой, Тула – с небезопасной продукцией оружейных тульских заводов. Катя не понаслышке знала, что ее коллеги интересуются цыганами Подмосковья исключительно по этим направлениям: торговля оружием, опием, кокаином… Вот бы о чем этого юного очкарика поспрашивать! Если он, конечно, окажется дурачком и станет отвечать журналисту на такие провокационные вопросы. Но она только вздохнула: бог с ней, с этой криминальной тематикой. Едешь к людям в гости, на праздник. Да еще оборотня собираешься смотреть. Так и трудись в этом направлении, не отвлекайся. На ее вопрос насчет перевертышей горбун только рукой махнул: