— О! — воскликнул гость.
Царай вытер руки об полу черкески. Кабардинец сорвал с головы папаху и с волнением обратился к Цараю:
— У меня много братьев! Но среди них нет ни одного, похожего на тебя! Забудем обиды, Царай!
Дзанхот подошел к племяннику и обнял его:
— Спасибо, теперь я могу умереть спокойно!
Гость шагнул к Цараю и протянул ему папаху:
— Мужчина, оказывается, красив не тем, что он говорит... Давай обменяемся шапками, прошу тебя! Ты молод, но я видел тебя в деле уже дважды, и правильно сказал Дзанхот: ты мужчина, достойный уважения! Давай побратаемся.
Закинув руки за спину, Царай смотрел мимо гостя: за ним стоял Дзанхот.
— Брат брату, Царай, должен радоваться,— проговорил старик.
Отказался, однако, Царай от такой чести, и кабардинец приложил папаху к груди.
— Пусть у осетин не переводятся мужчины! Отказал ты в моей просьбе, Царай... Но не обиделся я иа тебя. Видно, так надо было унизить меня! Люди, Тасултановы многое потеряли. В этом я убедился сейчас! Ох, как поздно теперь!.. Прощайте!
И все поняли, на что намекал кабардинец!
28
Стиснув ладонями голову, Христо уткнулся лицом в колени. Ему надо было забыться хоть на минуту и дать отдых телу, иначе не хватит сил дойти. Он не спал двое суток, а самое трудное испытание еще ждало его впереди.
В лесу противно выли шакалы. Временами Христо казалось, что они подкрадывались к нему, и он слышит клацанье их зубов. Нервы сдали, он вскочил и, не удержавшись, повалился назад, ударился затылком о дерево. Это привело его в себя, и шакалы куда-то девались. Погладив ушибленное место, Христо засмеялся тихо, беззвучно. «Дурень, шакалов испугался? А еще против турок восстал! Эх, Христо, Христо, сидел бы ты лучше дома да играл с ребятами в «чижа»,— он резко дернул плечами раз-другой и пошел к речке. Впереди мост, но его охраняют турки. А Христо обязательно нужно пройти по нему, чтобы попасть в Болгарию. Эх, тогда никто не поймает доброго молодца. «Да поможет тебе бог, Христо... Проскочишь пост — считай, ты дома, и горе вам тогда, турки проклятые. Не будет пощады никому от гайдуков»,— Христо вышел на опушку и остановился. Воздух сырой, тяжелый, в горле першит. Но кашлять нельзя, разве только в шапку, да и то опасно: могут услышать там, у моста.
До чего же хочется гайдуку вступить на землю болгарскую, забраться в лес, растянуться на траве да выспаться! А сейчас надо спешить. Легко сказать, спешить! Пойди узнай, сколько их там, жандармов? Наверняка потребуют у него документ, выданный турецкими властями. А что предъявить? Сказать им, как
бежал из крепости в Румынию? Или об участии в Апрельском восстании поведать? О Бабу и сербах поговорить с ними?
Христо еще не придумал, что скажет им, и даже не представлял хорошо, как будет пробиваться через мост. Зато гайдук твердо знал одно: быть ему на той стороне реки. Даже если земля и небо столкнутся. И домой проберется. И соберет себе отряд из самых отчаянных гайдуков. Уведет их в горы. И туркам станет мстить за Басила, за мать, за бабку — за всех! Вот только пост проскочить бы. Но как? Тревожил один вопрос; «Как?»
Нащупав под курткой рукоятку кинжала, Христо настороженно пересек открытую поляну и направился к сторожевому посту. Шел тем спокойным шагом, каким ходят люди, которые ничего не опасаются. Навстречу поднялись двое полицейских. Христо продолжал свой путь, хотя и заметил их.
— Селям алейкум,— почтительно приветствовал полицейских Христо.
Он говорил по-турецки без акцента, и полицейские не сразу признали в нем болгарина.
— Алейкум селям! Куда это ты так рано идешь? Может, ты нам скажешь и мы поспешим туда же? — пошутил один из них.
— Работник я, иду в город,— Христо приблизился еще на шаг.
«Из будки никто не вышел, значит, они одни... Сначала ударю ногой верзилу. Надо угодить чуть ниже живота. Потом брошусь на безусого»,— Христо сделал к туркам полшага; ступня припечаталась к земле.
— Э, да ты никак гяур? — присвистнул безусый.— А я разговорился с тобой, как с братом.
— Болгарин я, эфенди,— переступил с ноги на ногу Христо, стараясь казаться простоватым и глупым.— У меня нет братьев. Один я на земле...
— Баран ты, понял? — взревел другой полицейский, тот, что выше ростом и в плечах шире.
— Как не понять, эфенди! Только баранов стригут, и людям польза, а с меня нечего взять.
В эту минуту Христо вспомнил о своем ружье, которое оставил в лесу. Опасно было идти с ним сюда. Полицейские бы поняли, с кем имеют дело. Мелькнула
мысль, от которой он внутренне содрогнулся: «А что, если мне не удастся перейти мост?»
— А ну, покажи документ. Видно, говорун ты. Иди за мной,— приказал безусый и скрылся в будке.
Христо смотрел ему вслед, пока другой полицейский не прикрикнул на него:
— Чего уши развесил?
Ему велели взять пузатый глиняный кувшин ведра на два и отнести в будку. Поднял Христо кувшин на грудь и неожиданно ударил им по голове полицейского, который назвал его бараном. Потом грудью упал на дверь будки, задвинул засов. Выхватив кинжал, он покончил с тем, что лежал, и метнулся к будке, раскрыл дверь, и разъяренный турок, вскрикнув, отступил. Но было поздно...
Втащив убитого в будку, Христо закрыл дверь и спокойно перешел мост. Не оглядываясь, он удалялся от реки. Вот и спасительный лес. Оказавшись в нем, Христо побежал, как бывало в детстве. Теперь-то он дома!
... Христо лежал под кустами и не отрывал взгляда от деревни, в ожидании, когда в ней все угомонятся. Но близость жилья не давала гайдуку покоя, манила. Ему чудился запах хлеба и молока. Не дождавшись ночи, вылез он из своего укрытия и прислушался. Тишина. Забыв опасность, Христо бесшумно пошел к деревне. Снова остановился. И вдруг он пришел в себя: чуткий слух уловил плач ребенка. Вмиг вспомнил то, с чем не расставался всю жизнь; с мыслью о турках.
Присев на корточки, присмотрелся вокруг. Ни огня, ни домов уже не различал — все слилось с ночью. Делая короткие перебежки, Христо ощупью двигался в темноте, пока не наткнулся на плетень. Осторожность, чувство опасности по-прежнему владели им, и он замер. Потом, перебирая руками плетень, Христо медленно, шаг за шагом шел вперед и нашел калитку. Она и нужна ему. Попробовал надавить на нее: видно, на большом запоре.
Вернулся назад, перелез через плетень и оказался в огороде. Двигался, выставив перед собой руки, спотыкаясь о грядки. Но вот руки уперлись во что-то твердое: «Забор кирпичный. Может, вернуться?»
— Дядя! — услышал он вдруг чей-то голос и замер.
С трудом он различил около себя мальчика.
— Чего тебе? — промолвил Христо.
— Ты из этих.... Из комитов, что ли?
— А зачем тебе это?
— Ты настоящий гайдук?
— Настоящий.
— Дай мне ощупать твой револьвер...
— Нет у меня револьвера, вот потрогай кинжал.— В горле застрял комок, закружилась голова.
Мальчик зашептал прерывающимся от волнения голосом:
— Беги, дядя! Я дам тебе хлеба, сыра... Только ты не входи в дом. Я уже пять дней обманываю папу, будто у меня болит живот, а сам сижу здесь. Я жду гайдуков.
— А зачем они тебе?
— Папа их ненавидит... Пять дней назад я подслушал, как он говорил своему брату, что уже предал туркам троих гайдуков. Вчера у нас был читак, он сказал папе, что если к нему придет человек и скажет: «Много тебе здоровья от содержателя кафе, значит, он свой. Папа мне не настоящий отец... Я найденыш... А ты подожди, я сейчас принесу тебе еду.
— Кто дома?
— Только папа и я. А мама в гостях в Ловече, а работник пасет овец в горах.
— Вот что, иди домой и ложись спать. Да смотри не проговорись, что видел меня.
И мальчик ушел.
... После полуночи Христо постучал в калитку. Не сразу вышел хозяин, спросил недовольным тоном:
— Кто ты, человек божий, что будишь меня в такое время?
— Ябанджи1 я, хозяин... Ищу хлеба и ночевку...— шепотом ответил Христо.
— У меня, слава богу, есть и то, и другое... Входи! Ага, вот какой ты ябанджи! — ласково сказал хозяин, увидев на Христо кинжал.— Не дай бог, если кто-то увидел тебя...
— Если кто-то и увидел меня, так, должно быть, болгарин...
— Да что ты? Мир велик, люди — разные...
Вошли в дом. Хозяин поставил перед Христо софру.
— Что делать, хозяйки нет дома.
Но Христо отказался от еды. Тогда хозяин предложил идти ему спать в одае1 2.
— Лесные люди отвыкли спать в одае. Лучше я лягу в плевнике,— сказал Христо.
Хозяин поднял плечи, мол, как хочешь, гость.
Они поговорили о суровой гайдуцкой жизни. Вдруг хозяин предложил ему познакомить его с другими гайдуками. Они, мол, уже собираются после Апрельской резни.
— Хорошо, хорошо, вот настанет утро, а сейчас пойду спать.
Угодливый хозяин понесся впереди Христо.
Гость не лег. Он притаился за дверью.
Вдруг от дома отделилась крадущаяся тень. Христо узнал хозяина и последовал за ним. У калитки Христо положил ему руку на плечо.
— Куда спешишь так, хозяин?
— А... Это ты? У моего соседа спрятано немного патронов... Я хотел порадовать тебя...
— Я забыл сказать: «Много здоровья тебе от содержателя кафе».
— Что же ты молчал? А я подумал ты гайдук.
— Тсс! У меня к тебе поручение, подойди ближе.
Предатель нашел в темноте руку Христо и прильнул
к нему:
— В село должен приехать учитель.
— Ну?
— Он бежал из крепости.
— Учитель? Так, так...
— Связан с теми, кто в лесу...
— Сволочь! Но кто тебя послал?
— Не твое дело!
— Хорошо, молчу.
— Узнаешь, с кем он будет якшаться, и передашь о нем... Сам знаешь, кому. Понял?
— Да, да... Значит, бежал из Крепости. Ну, й ему покажу. Отправлю к праотцам.
— Не смей трогать... А еще вот что,— Христо слышал дыхание предателя.
— Ну, говори!
Рука с кинжалом легла на спину предателя.
— О-о!
Для верности еще раз... Теперь уже в грудь.
Потом он поспешил в дом и долго стоял над мальчиком. Не выдержал он и погладил его голову. Мальчик вздрогнул и проснулся.
— Дядя?! Папа...
— Твой отец вышел в деревню, а я пришел, чтобы поблагодарить тебя за все,— ласково сказал Христо.— Возьми,— он положил в руку мальчика карманные часы.
Ошеломленный мальчик приложил часы к уху.
— Тикают! — воскликнул он, повертел в руках и неожиданно вернул подарок.— Такая вещь не для меня... Мой папа... А ты возьмешь меня с собой в горы, когда я стану взрослым?
— Конечно!
— Дядя, а комиты всегда говорят правду, да?
— Да...
— Тогда ты не возьмешь меня в гайдуки. Я солгал тебе насчет папы.
— Что? — вскрикнул Христо.
— Он мне настоящий отец...
— А,— облегченно вздохнул Христо.— Ну, прощай, сынок!
29
Ханифа, подойдя к хлеву, собралась было гнать скотину на улицу, как из мазанки вышла свекровь и остановила невестку.
— Подожди, я сама. Тебе еще рано показываться людям.
Подхватив пустое деревянное ведро, Ханифа засеменила через двор. Женщина чувствовала на себе взгляд мужа, но оглянуться на него не смела; стыдилась показать ему свои чувства. И все же не выдержала. Остановилась у входа в саклю, опустила ведро к ногам и сделала вид, будто поправляет на голове платок, а сама быстро посмотрела в сторону Знаура. Он улыбнулся ей и даже кивнул. Но тут же послышались шаги свекрови, и Ханифа юркнула в дом.
Задав корм коню, Знаур забросил за плечо хордзен и отправился, как обычно, в поле. «Кукуруза у Тулатовых нынче хорошая... Ну почему бог так несправедлив ко мне? Чем богаче человек, тем больше он его одаривает. Да будь у меня земля, так на ней бы ничего не уродилось... Неужели Тулатовы мне не заплатят больше обещанного? Как будто я для себя стараюсь, словно ишак, работаю на их поле... Э, ишак бы давно издох, а я еще стою на ногах».— Знаур зашагал по улице, размахивая свободной рукой.
На углу стояли сельчане, среди них он заметил Бекмурзу. «Что-то случилось, наверное. Почему люди не в поле?» — встревожился Знаур, прибавив шагу. Уже ближе услышал:
— Надо вырезать весь их род...
Это сказал Кудаберд. Он метнул взгляд на Знаура.
— Вот еще один работник... Иди, иди, чего остановился? Тулатовы давно тебя ждут.
Знаур сбросил хордзен под ноги и подступился к хромому, замахнулся кулаком, но ударить не успел: рука Бекмурзы легла на плечо зятя. И все же Знаур не сдержался:
— Что ты мне на рану соль посыпаешь? Других учишь, как поступить, а сам боишься и курицы Тулатовых.
Закружился на месте Кудаберд, взывая к справедливости. Но откуда люди знали о намерении хромого вызвать на ссору Знаура и заставить его в гневе высказаться в адрес Тулатовых. А вместе с ним выпытать, что на душе у Бекмурзы. Кудаберд притворно застонал, стараясь показать, что его очень обидели слова Знаура. И кто знает, чем бы закончился спор, не вмешайся в разговор Бекмурза.
— Кудаберд говорит нужные слова. Скоро Тулатовы заставят нас грызть землю, а на шею наденут ярмо.' У кого в доме есть мука? Скажите? Где вы станете косить траву? А? Наверное, ваш скот будет сыт одной водой! Но и ее скоро у нас отберут, как и наши земли...
— О, слышите, Бекмурза мудр, как и я,— хромой ударил себя в грудь.— Разве я вам не сказал то же самое? Но что значит; для вас Кудаберд...
— Ну чего ты раскудахтался?! — прикрикнул кто-то на Кудаберда, и тот умолк.— Ты никогда плохого о Тулатовых не посмеешь даже подумать, а тут раскричался. С чего бы это?
— Между собой мы ругаемся, готовы головы оторвать друг другу. А за что? Ну, кто мне скажет? А стоит появиться Сафару, как у нас языки отнимаются и ноги подкашиваются. Разве не так? Если хоть одно мое слово будет неправдой, жизнь не пожалею. Так вот и умрем...— Бекмурза закатал рукава черкески.
Люди молчали, понурив головы. Что они могли ответить? Их отцы и деды жили в горах и сотни лег выращивали ячмень на заоблачных лоскутках. А случалось, проливалась и кровь соседа, если он нечаянно бросал зернышко за межу. «Или бог нас возьмет к себе, или мы погибнем, и никто не узнает, что на земле когда-то жили осетины»,— говорили в те далекие времена на нихасах. Горцы молились богу, а чтобы было надежнее, совершали жертвоприношение. Но оттого никому не становилось легче. Прошли долгие годы, пока горцам разрешили поселиться в долинах, на землях их отцов. Сто лет прошло с тех пор, а спор о земле продолжается. Она досталась алдарам. Да разве же ее возвратят теперь богатеи? У них сила. Тулатовы тоже сумели отделить себе лучшие земли. А какие у них особые права на нее? Этот вопрос задавали друг другу сельчане, и никто из них не мог ответить на него. Даже самые мудрые старцы становились в тупик. С думой о земле начинался день, с ней ложились спать.
— Может, напишем прошение? — предложил Бекмурза.
У хромого заблестели глаза, и, облизав губы, он прежде всего посмотрел на Знаура. Ему хотелось крикнуть: «Соглашайся, Знаур! Ну, обругай же Тулатовых!»
Никто не ответил Бекмурзе, и тот вскипел:
— Нам бы только на кувдах красивые тосты произносить. Это мы можем! Ну и живите, как думаете, а я подамся в Грозный...
— Конечно, надо,—вмешался в разговор Кудаберд с тайной надеждой все-таки выпытать, что на душе у Знаура.— Но кто из нас напишет жалобу? Разве ты когда-нибудь держал в руках бумагу? Или знаешь язык русский? Нет, ничего не получится из этой затеи.
— У меня есть знакомый писарь,— произнес, наконец, Знаур, стараясь не смотреть ни на кого.— Говорят, он сочиняет прошения...
— Что же ты молчал до сих пор! — закричал Кудаберд и развел руками.— Вы только посмотрите на него! Да ты знаешь, если он поможет написать жалобу, так Тулатовы тут же вернут наши земли!