— Не думай... Брось думать сейчас... Я лягу с тобой. Я не брошу тебя.
— Ложись, — тихо проговорил он. — Так будет лучше. «Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» — сказал... Екклесиаст... Я читал... Я старался понять... Не так будет далеко от людей ночью... Я не трону тебя... Просто мне... просто я, кажется... страшенно... пьян... И мне... Ты не смейся... Мне взаправду... страшно.
«Страшно. Как маленькому, — подумала она. — А что? И правда страшно».
Он заснул, чуть коснувшись головой подушки. Спал, по-детски примостившись головой на кулак. Лицо его было во сне красивым и спокойным.
Она отыскала чистый кубок, налила в него вина и с наслаждением выпила. Теперь было можно. На сегодня она сделала своё дело.
Потом она налила ещё кубок и поставила возле шкуры. Может, придётся дать ему ночью, если начнёт хвататься за сердце и стонать... Напился, дурень.
«Словно пьяному хозяину», — подумала она и улыбнулась. Мысль эта дала ей на минуту даже какую-то радость и гордость. И она удивилась.
Потом она сбросила платье и легла под шкуру рядом с ним. Задула последнюю свечку. Навалился мрак.
За окном наконец хлынул дождь. Спорый, частый, густой. В окна и двери повеяло прохладным и приятным. И он во сне словно почувствовал это и её тепло рядом, протянул руку и положил ей на грудь.
Что ему снилось?
Она лежала на спине, чувствуя тяжесть и тепло его руки на своей груди, и это было хорошо, и — странно — совсем непривычно.
Последние мысли блуждали в её голове: «Спит как ребёнок... И вообще, дитя по мыслям... Всему поверил. На тебе: пойдём завтра... Пойдём искать любовь. Делать мне больше нечего... Как страдал!.. Щенок... А хороший щенок... Многим лучше, чем те... Жаль, что придётся его убить».
Глава 17
ИСХОД В ЮДОЛЬ СЛЁЗ
...Шли... названый Христос со своими апостолами, где их ещё не знали.
Хроника Белой Руси.
Я ухожу к отринутым селеньям.
Иду туда, где вечный страшный стон;
Я ухожу к забытым поколеньям.
Данте.
Не под покровом тьмы выходили они из города, а днём. Но их всё равно искали, чтоб убить — пусть даже и не сегодня.
Все четырнадцать были в привычных домотканых хитонах, в крепких кожаных поршнях. У всех апостолов за спинами — котомки, в руках — посохи. На шее у Иуды висел денежный ларец.
Только одна Магдалина, как и полагается, отличалась от них одеждой: даже самое скромное из её одеяний казалось богатым рядом с рубищами бродяг. Но она также собиралась идти пешком, и только мул, навьюченный котомками (его вёл за узду Роскаш), говорил о том, что она прихватила кое-что из своих вещей.
Возле Лидских ворот, высоких, из чёрного нетесаного камня, молча стоял народ. На сей раз не слышно было криков. Расставаться оказалось страшновато: уйдёт и не вернётся, а там разная сволочь и возьмёт за бока. Однажды уже так и случилось.
У самых ворот сидели на конях Лотр, Босяцкий и Григорий Гродненский. За их спинами стоял палач.
А напротив них сбились в уголке старые знакомцы: чёрный до синевы Гиав Турай, резчик Клеоник со своей чертячьей зеленщицей Фаустиной, улыбчивый Марко Турай, золоторукий Тихон Ус, дударь с вечной дудой и мрачный великан Кирик Вестун.
— Вот и идут, — сказал он. — Пожили несколько дней, а тут снова...
— Братишечка, — пропел ласковый дударь. — А Бог, право же, не выдаст. Ну что поделаешь? И повсюду нужно, чтоб добрым людям полегчало.
— Людям полегчает, — вздохнул Зенон (по этому поводу он притащился из деревни). — Как бы нам не похудшало.
Марко Турай думал. После взял Клеоника за руку:
— Глупость мы сделали, что не попробовали с ним договориться, пока здесь был.
— Пил, говорят, — заметил Вестун.
— Ну и что? А ты не пьёшь? — спросил Клеоник. — Давай, идём к нему.
Они подошли к Христу.
— А ну. Боже, отойдём малость.
Лицо Юрася было чуть бледным и мятым с похмелья. Он кивнул головой и отошёл с друзьями в сторону.
— Что вам, дети мои?
— Чтоб сразу понял, с кем говоришь, — объявил Клеоник, — знай: вот этот кузнец город поднял, когда вас в пыточную потащили.
Юрась вскинул голову.
— Браток! Что ж ты раньше не пришёл?
— А так, — опустил глаза Кирик. — Дело своё сделали. Весь город вокруг толчётся. Чего на глаза лезть?
— Вот так мы всегда, — сокрушался Христос. — Я и не знал, была ли там просто толпа, или вёл её кто-то. А теперь вот ухожу. Так и не узнал хорошего человека. Зовут как?
— Кирик Вестун.
— Запомню. Хорошую весть ты принёс, Вестун. А мне было очень одиноко в городе.
Две руки, чёрная и обычная, встретились.
— Времени мало, — молвил Вестун. — По своей воле идёшь?
— Кажется... по своей.
Лотр не видел, с кем там говорит самозванец, да и не очень любопытствовал. Зато он получил возможность переглянуться с Магдалиной. Глаза их встретились. Кардинал одобрительно опустил ресницы, словно подбадривая. Губы Магдалины изогнула странная, отчасти насмешливая улыбка. Как бы молящая и, самую малость, угрожающая. Кардинал уже не смотрел на неё. Она решительно вздохнула и стала искать глазами Юрася.
— Знай и этих, — продолжал кузнец. — Они поднимали окраины города. Это резчик Клеоник. Это Марко Турай. А вон там ещё наши стоят.
Он называл имена, а Христос шевелил губами.
— Запомнил?
— Да. У меня память как вечная.
— А раз вечная, то навек и помни. Это свои. И в драке, и за чаркой, и на дыбе. Потребуется помощь, будут тебя какие-то там фарисеи хватать — за подмогой только к нам. Головы сложим, а выручим.
— Хлопцы, — расчувствовался Юрась, — за что так?
— Ты людей, ты детей накормил, — ответил Марко. — Мы такого не забываем.
— Верите, что я — Бог?
— А Бог тебя знает, — рассудил Клеоник. — Я... не очень. Но кто бы ты ни был — ты с нами в одну дуду дудишь, одинаковые поршни носишь, голодаешь, как мы. Дал ты нам хлеб. И ещё... дал ты нам веру. Веру в то, что не все нам враги, что не все хотят нас зажимать. Должен был ты прийти. А там хоть лысый дьявол с одной ноздрёй.
— Что ж, — произнес Юрась. — А может, и не напрасно так получилось, что я пришёл? Я не упрекаю, но только почему вы не подошли ко мне, хлопцы? Но и так — спасибо вам.
И все четверо земно поклонились друг другу.
— Иди, — напутствовал Вестун. — Имена помни.
В этот миг Лотр поднял руку:
— Люди славного города! Пан Бог наш Иисус с апостолами решил на некоторое время оставить нас. Будет Он ходить по краю, вещая слово Божье.
Глаза кардинала были влажными. Лицо дышало благородством.
— Надеюсь, не заслужим мы от Него нареканий. Тихо и спокойно будем выполнять свои обязанности перед Ним, Мессией нашим, перед землей нашей возлюбленной, Церковью, державой и панами. Будем ждать Его... За работу, милые братья мои! За работу!
Тут не выдержала и заголосила какая-то баба в толпе: «А на кого ж Ты нас?!» — и запнулась, видимо, соседи цыкнули. Люди стояли молча.
И тогда загудели дудки в руках стражи и грустно, высоко запели рога.
Слушая их, стояли у стены на выступе фра Альбин Кристофич и Каспар Бекеш. Последний, видимо, чуть выпил вина — разрумянилось красивое лицо. На солнечно-золотых волосах юноши лежал бархатно-чёрный, с отливом в синий, берет Ветерок шевелил пышный султан из перьев. Плащ переброшен через плечо. На поясе короткий золотой меч — корд. Девки заглядывались на юношу. Но он глядел только на собравшихся в дорогу апостолов и на того, кто называл себя Христом. Глядел, словно пытался понять его.
— Они не могут верить, — обратился он наконец к Кристофичу. — Смотри, какое лицо. Явно с похмелья. Божеского в нём не больше, чем у всех тут. Обычный человек.
— Лучше скажи, как они могут верить? — улыбнулся Кристофич. — Ну, так и полагается. Но лицо у него взаправду плутовское. Пройдоха — да и всё. И подумать только, что ты так увлекался этой дочкой мечника, собирался встретить в костёле...
Он перевёл глаза с Бекеша на Христа. Сравнение было явно не в пользу последнего:
Красив, образован, богат, с разумом, сызмала свободным от догмы. А он, говорят, только протянул руку...
— Замолчи, брат Альбин, — измученно попросил Каспар. — Хватит...
— Вот она, сила слепой веры.
Бекеш понял, что друг настроен читать проповеди. И потому съязвил:
— Ты, кажется, тоже положил глаз на одну женщину... И вот она также идёт с ним. Глянь. Сначала одну, потом...
— Кгм, — смутился Пожаг. — Я — другое дело...
— И всё же она идёт, — мучил дальше Бекеш.
— Ты должен был бы знать, сын мой, что гуманистам в этой юдоли не везёт, — поучительно изрек Альбин. — А везёт в этой юдоли шельмам, паскудникам, обманщикам и мошенникам.
Трубы и дуды всё ещё пели. Лотр наклонился к Христу:
— Бывай... Живи вольно... Только вот что: маску, маску носи. Глаза у тебя умненькие. Не дури. Надень.
Братчик смотрел на него дурашливыми, хитрыми и умными глазами.
К Бекешу и Кристофичу протолкался сквозь толпу Клеоник.
— Здорово, Каспар. Что, хорошо вчера погуляли?
Окончательно измученный Бекеш ответил ему с оттенком лёгкой насмешки:
— Ну, погуляли. Но это же с отвращения ко всему происходящему. Пир во время чумы. «Декамерон».
— Чудесная книга, не правда ли? — чуть неестественно спросил резчик.
— Чудесная, — безжалостно ответил Бекеш. — А вот скажи-ка мне лучше, почему ты, Клеоник, толкался среди этих оборванцев, водил к ним истовых в вере друзей, поднявших тогда этот кавардак с осадой замка? К живой реликвии тебя потянуло?
— Слушай, Каспар, — решительно возвестил Клеоник. — Слушайте, брат Альбин из Дуботынья. Кажется мне, мы слегка перегнули. Нельзя не иметь снисхождения, как те... как наши враги. Иначе одно изуверство заменишь другим. А мы, гуманисты, во всём должны от них отличаться... Это любопытный человек. Я сожалею, что не разобрался в нём. Этот человек достоин внимания.
— Жулик, — отрезал Бекеш.
— Возможно, но нужно понять и это. Что он такое? Откуда?
— Угу. И почему спелся с Церковью?
— Не думаю, что это так, Каспар. Возможно, это несчастье. Возможно, утрата веры во что-то.
— А кто его заставлял лгать, выуживать у простого люда последние медяки, соблазнять слепых в своей вере девушек, ширить запреты, изуверство, мрак?
— Возможно, обстоятельства. Несчастные обстоятельства. И он не друг Церкви. Он... боится. Я сердцем чувствую: висит над ним какой-то меч. И, ты как себе хочешь, Каспар, а я и дальше буду к нему присматриваться, стараться понять до последнего и, возможно, помогать, если пойму, что это нужно.
Альбин улыбнулся.
— Вера со дна всколыхнулась. — Бекеш не помнил себя. — Побежал за Божьим хвостом. И он ещё уверял, что поклоняется только разуму и опыту. Прочно же ты их держался! А чем ты докажешь, даже себе, что это Он? Иисус?
Кристофич понял, что стычка может рассорить лучших друзей. Надо было спасать положение. Три человека на весь Гродно. И так их мало повсюду, очень мало, а тут ещё и эти поссорятся!
— Полагаю, доказать себе это легко. — Его тёмные глаза смеялись. — И убедиться также легко. Не потребуется даже Вселенский собор. Протяни руку — и всё... Будете пререкаться или дадите слово мне?
Друзья притихли. Оба уже слегка стыдились своей горячности. Оба радовались, что Кристофич не дал им дойти до взаимных поношений. По его тону приятели догадались, что он сейчас скажет нечто исключительно злое и меткое — в этом он был великий мастер.
— Ну? — буркнул Бекеш.
— Наш ныне живущий Папа, Лев Десятый, — монах говорил тихо, — сразу после избрания отменил одну древнюю церемонию. Какую — хочу я вас спросить?
— Прилюдную проверку coram populo[107], — догадавшись, фыркнул Клеоник.
— Именно, — подтвердил монах. — Мало ли что, а может, там сплошные дурные язвы. А то, что он мужик, каждый Папа докажет, полагаю, и так. Дурное дело нехитрое.
— Не понимаю, куда ты клонишь? — слегка улыбнулся Бекеш.
— И тебя ещё учили риторике? Бездарь! Так вот, одна моя посылка та, что у каждого можно проверить его coram populo.
— Он это и так уже доказал, — поморщился Бекеш. — Христос этот.
— Подожди, теперь другое. Скажите: при каждом своём появлении Мессия выбирает новый облик или пользуется старым?
— Полагаю... старым, — неуверенно высказался Клеоник. — Разве что ран нету, так как они — дело рук человеческих, да, дело рук человеческих.
— И я думаю: старым. Первооблик Бога Сына — вещь установленная и страшно дорогая. Не может Он явиться в обличий горбуна, безногого, рябого. Недаром же на всех иконах Он в основном один и тот же: каштаново-золотые волосы, голубые глаза, «лицом не кругл».
— Ясно, — оживился Клеоник. — Дальше.
— Ещё один вопрос. Скажите, может ли одна вещь быть сразу в двух местах?
— Нет, — ответил Бекеш.
— И ещё одно. Какую самую главную реликвию приобрёл при своей жизни для Франции Людовик Святой?
Друзья стояли ошеломлённые. Уничтожающий, безжалостно логичный ход мысли Кристофича начинал открываться им.
— Крайнюю... плоть... Христа, — еле выдавил резчик.
— Да. Облик Христов — вещь неизменная, настолько великая и вечная, что Иисус не позволит Себе постоянно меняться, как этот паскудный мир. Одна вещь не может быть в двух местах. Подлинность реликвии Людовика честью своей подтвердил Рим. Значит?..
— Значит, нужно устроить этому жулику проверку coram populo и заодно убедиться в ином, — засмеялся Бекеш. — Навряд ли сие подтвердится.
— Хуже другое, — ехидно и грустно продолжал Кристофич. — Наместники Христа считают, что они выше Его. Что подходит Христу — не подходит им. Христу можно было не иметь крайней плоти, Папе — никак нельзя, и на это есть наистрожайший закон. Я вовсе не за то, чтоб такое делали со всеми людьми, я — христианин. Но, собственно говоря, почему? Помилуйте, где тут справедливость?
Умолкли трубы. Тяжелые половинки ворот начали расходиться. В толпе послышались вздохи.
— Так и не проверим, — притворно вздохнул Бекеш. — Гляньте, как их Лотр провожает... Со слезой.
И в этот момент Клеоник с усмешкой выпалил:
— Слушайте, хлопцы, не может того быть, чтобы Лотр не хотел стать Папой... Надеется, видать?
Друзья, уловив ход его мысли, рассмеялись. Бекеш представил себе эту картину и, поскольку имел живую фантазию, залился смехом.
— А хорошо было бы, хлопцы, ему эти надежды обрезать.
— А что, при случае, может, и сделаем, — ответил Клеоник.
Ворота выпустили Христа с апостолами. Народ бросился было за ними, стража, налегая изо всех сил на железные створы, с трудом затворила их.
— Всё же опасно это — таких выпускать, — тихо подал голос палач. — Им бы ходячие клетки. У меня есть очень миленькие.
— Цыц, — приструнил его Босяцкий. — Не надо им этого. Весь мир — клетка. А уж такой клетки, как княжество Белорусско-литовское, поискать, так не найдёшь... Бывай, Пане Боже.
...Дороги, дороги, белорусские дороги. Дождливая даль. Дороги. Монотонные, нежные и грустные, как лирное пение. Чёрные поля. Лужи. Редкие курные избы среди полей. Кожаные поршни месят грязь.
Четырнадцать человек одни на грязной дороге.
Пред ними — даль.
Глава 18
ЛАЗАРЬ И СЕСТРЫ ЕГО
...Всюду по сёлам ходя, дивы, чары и гусли какие-то проделывали, наподобие чернокнижников... Умерших воскрешали... что многим людям в великое удивление было.
Хроника Белой Руси.