– Какая кампания? – спросил Егор. – Пьют, что ль?
– Нет. Выборная кампания. Готовятся к выборам!
– Да, надо старосту выбрать! – согласился Ломов. – Пока едим свое, что привезли с собой. А что дальше? Уже был случай – украли сухари.
– Да, есть кражи! – подтвердил Сашка. – Драки есть! Все есть!
– Один помер с голода! – сказал Силин. – Надо продовольствие завозить и товар. А как приступиться?
Студент, полулежа на только что разостланной шкуре, смотрел вверх на распускающиеся деревья. Стояла тихая хорошая погода, какой он и не ждал в этих местах. Погода его окончательно пленила. Ему не хотелось уезжать в свой Петербург, в сырые, холодные комнаты. Сегодня, услыхав, что приехал Егор, он надел свою студенческую куртку и поспешил на правую сторону, чтобы познакомиться с открывателем этого прииска.
– Есть наука, – он поднялся и уселся, – ученье о том, какое будет общество со временем. Как переустроить человеческое общество. О разделении общества на классы, между которыми нет согласия, идет всяческая борьба.
– Да, скоро выборы, – сказал Тимоха. – Видишь, хотят Жеребцова выбрать.
– Ну и че же! Пусть будет, зачем препятствовать! – сказал Сашка.
С берега пришел Пахом Бормотов. С треском прыгая через кустарник, ломился по тайге Ильюшка.
– Тут свои компании составились, и каждая хочет забрать голоса. Зачем нам Жеребцов, – толковал Силин, – оп крутой и сделает обиды людям. Мало того, он выгоды себе хочет, в ущерб обществу. Он без контрабандистов прииск не прокормит, и все мы попадем к нему в кабалу… И как это ты, Егор, не досмотрел! Все же он проник сюда еще тот год.
– О чем толк? – спросил Пахом. – Как дома?
– Слава богу! – ответил Егор.
– К тому же староста должен людей уважать, а Никита больше грубит, обойтись не умеет.
– Он народу не отдаст богатства, – сказал бритый Ломов. – Мы с ним рядом робим… Подальше-то лучше… Все бы ушли, да, вишь, там золото богатое… Кажись, все же я один на вашу сторону перееду. Остальные вятские пока там останутся.
– За Жеребцова много народу, – сказал Пахом. – Он живет без рассуждений.
– Это людям правится, – сказал Тимоха. – Он себе возьмет выгоду и даст другому урвать. Знаешь, люди в справедливость не верят. Зачем, мол, нам, когда ее нет. Мол, если между собой сговориться, и можно славно жить. А остальной народ все равно глупый, он и тем доволен. А ты тут им помеха. Им совсем не надо, чтобы кто-то пекся о справедливости, старался бы их удержать. Они сами с умом, жадности своей не покажут, но друг друга покроют, и никто не догадается.
– Они тоже о справедливости говорят, – возразил Студент. – Да еще как складно!
– Да, у них свой говорок есть, – спохватился Пахом. – Из городских и крепко с ними сошелся, объясняет все хорошо.
– Может, на самом деле хороший человек? – спросил Егор.
– Он образованный! – подтвердил Студент.
– Нет, мы хотим тебя! – ответил Пахом. – Нам надо атамана, чтобы все умел сделать и других мог научить.
– И не из торгующих, – сказал Ломов.
– А то продаст! – засмеялся Студент.
Васька с любопытством прислушивался. «Что будет, если выберут отца? Сможет ли справиться с такой разномастной оравой? Это ведь не своя семья, где каждый слушается и терпит. Многие тут возненавидят его. И теперь уж, наверное, недовольны, что приехал, косятся. Только пока отцу это неизвестно».
Васька знал, что и отец его не маковое зерно. Хотелось бы видеть, как выкажется крутой его нрав, как он начнет тут устанавливать справедливость. С какого края примется? Уговорит или вколотит?
Васька чувствовал себя, как в цирке перед схваткой борцов.
– А Федор Барабанов здесь? – спросил Егор.
– Здесь, – сказал Тимоха. – Он со стариком, своим работником Яковом. Мы их догнали на озере. Вот каторжный был, а женился и переменился.
Казалось бы, все рады Егору. Но сам он чувствовал, что тут покоя нет и ему не будет, словно попал он из родного села в другой, жестокий мир, от которого уж отвык. Показалось, что монахи зачем-то подосланы к нему.
«Что же у них тут будет, если начнется не дележ, а грабеж и пойдет такая кутерьма? – подумал Егор, проводив гостей. – Какая тут может быть справедливая жизнь? У них тут и крадут и голодают! Тимоха Силин не следит. А Васька чему-то рад. Молод и доволен. Глуп еще! А я? Дал людям богатство для справедливой жизни! А будет ли она? Кто ее установит?»
Люди в нем видели силу, искали заступничества и заискивали, и все это было неприятно.
Смутно начинал понимать Егор, что, кажется, ему следует брать на себя общественную обязанность… Прошедший день показался ему таким тяжелым, что думать больше ни о чем не хотелось.
Где-то в стороне Студент сказал:
– Твоему бы отцу образование дать…
Дальше Егор ничего не разобрал. Молодые голоса звучали весело.
– Мы зовем Сашку не по имени, – возвратившись, предупредил отца Василий. – Он у нас Камбала…
ГЛАВА 2
В носу лодки лежал щуплый старик в матросской куртке и с полотенцем на голове. Стоя на корме и плавно толкаясь шестом, словно танцуя, лодку гнала девушка. На голове у нее повязан светлый платок в горошинку, закрывающий почти все лицо, так что торчит только носик. Она в белой кофте, с шалью на плече, ниже подоткнутых юбок видны упершиеся тонкие ноги в толстых чулках и в начищенных башмаках.
Из колодца поднялась голова бородатого старовера.
– Ктой-то опять… Ах, срам! Тьфу! Грех!
Бородач проводил лодку взором и опять скрылся в шурф. В этой артели работали истово, как молились.
У бутарок шумела вода, стучали лопаты о грохота промывочных стволов.
– Смотри, молоденькая девчонка, а какая!.. Э-эй! – крикнул лодочнице старатель с лопатой.
– Куда поехали? Айда к нам в артель! – добавил старик, стоявший в воде по колена.
– А ну, налегли еще, подверни бочок еще раз, – не унимался старатель с лопатой. – Э-эх!
Грузный невысокий человек господского вида, в очках и с припухшим лицом, вышел на отмель, обнажая лысеющую голову, и поклонился.
– Здравствуйте, мадемуазель!
– Здравствуйте! – ласково отвечала девица.
Матрос в лодке очнулся, поглядел блеклыми глазами.
На повороте, там, где перебутор, какой-то старовер в белой грязной рубахе и в полосатых штанах долго смотрел из-под ладони на лодку. Он закашлялся, словно что-то попало в горло, потом свирепо глянул на подошедших трех сыновей. Старика чуть не сбили с ног. Вровень с лодкой по берегу бежал старатель с лопатой. У него черные брови насуплены и глаза, как угли.
– Налим! – окликнули его.
Но парень, не глядя под ноги и спотыкаясь, все бежал вровень лодки, не обращая ни на кого внимания. Он стал тихо подсвистывать на бегу, как бы подманывая якорька.
Китайцы бросили работу, оставили свои лотки и столы, разогнулись.
– Ой-е-ха! – воскликнул китаец с бородкой и подпрыгнул. Он прошелся по берегу мелкими шагами, покачивая бедрами при невеселом смехе всей артели. Словно труженики хотели сказать своим смехом старшине, что нечего зря и мечтать о недостижимом.
Китаец с бородкой, изображавший женщину, вдруг взвизгнул. Кто-то из китайцев дал ему пинка.
Налим уже не бежал, а шел, словно зная, что дичь не уйдет, что на его свист зверь не может не отозваться.
– Какую-то несет! Нам в помощь! – сочно пропел сладкий женский голос.
– С отцом, что ль? – спросил другой.
У палатки стояла дебелая черноволосая женщина, с лицом, побитым оспой, в красном сарафане.
Чернобровый парень, проходя мимо женщины, перестал подсвистывать. За ним следом спешил толстяк в очках.
Черноглазый старовер остановил парня, загородив ему тропу лопатой, заглянул в лицо.
– Куда ты прешь, Налим?
– А ты куда? – схватив старика за бороду, отвечал парень. – Зараза!
Лысый толстяк согнулся и вприпрыжку побежал за лодкой, обгоняя старовера и Налима.
Река делала петлю. Тут оседают пески и течение бьет с большой силой, а потом стихает, как бы рассыпая воду веером по огромной песчаной отмели.
Лодка повернула и пошла к другому берегу. На отдалявшейся от нее Силинской стороне засвистели.
Старый матрос опять зашевелился. Ему лень было подыматься, но теперь оп решил, что надо будет припугнуть кобылку, всех сразу. Он поднялся и показал ружье.
Катя завидела Кузнецовский балаган и делянку, колодцы и промывочные устройства. Там работала целая артель. Значит, Вася пришел с отцом и со всей семьей. Ей стало страшно и стыдно, и она, держа к берегу, старалась пройти мимо и показать, что ничего не видит.
… Пески ярко желтели в тачке и в стенках широкого разреза и во взрытом забое. Желтая дорожка тянулась к бутарке, стоявшей в несущейся воде.
Васька бросил лопату, услышал усталый стук шеста о камни, выпрыгнул из разреза на траву и вошел в воду в больших болотных сапогах.
Кормщица быстрыми и страстными движениями погнала лодку прямо на него, смеясь