Заметив проявленный блюстителем порядка интерес к своей персоне, приезжий замедлил шаг. Двигался он с небрежной грацией очень сильного человека, который отлично осознает свою силу и умеет мастерски ею управлять. Свежий ветерок трепал его темно-русые с легкой проседью волосы, прозрачные серо-стальные глаза привычно щурились от солнца, и от них веером разбегались глубокие морщинки. Лицо и кисти рук были покрыты ровным кирпично-красным загаром, кожа на них казалась дубленой и твердой, как подошва. Поравнявшись с милиционером, приезжий остановился и отлепил от нижней губы сигарету, отработанным до полного автоматизма бессознательным движением спрятав ее в ладони.
Сержант небрежно козырнул, неразборчиво представился и попросил предъявить документы. Приезжий молча, даже бровью не поведя, расстегнул клапан нагрудного кармана и протянул ему потрепанный паспорт с государственным гербом на обложке. Паспорт был российский; ничего иного сержант и не ожидал, поскольку иностранцы в здешних краях встречались гораздо реже, чем медведи.
Листая засаленные странички, сержант в глубине души порадовался тому, что паспорт у приезжего оказался при себе и что тот не отказался его предъявить. Теперь, когда этот здоровенный мордоворот стоял рядом, возвышаясь над ним чуть ли не на полторы головы и заслоняя солнце широченными плечами, привычная самоуверенность слетела с сержанта, как фантик с конфеты, и он только диву давался, зачем это ему вдруг приспичило приставать к приезжему с какой-то проверкой документов. Ведь вон какая орясина! Даст разок между глаз, и даже на помощь позвать не успеешь. А потом поправит на плече рюкзак, повернется и уйдет себе спокойненько в тайгу, и поминай его тогда как звали. И что с того, что сотрудник правоохранительных органов имеет полное право требовать у граждан документы для проверки? Иметь-то он имеет, да только здесь не Барнаул, а станция Ручей, и правами своими законными можно козырять только в том случае, если уверен, что сумеешь их отстоять. Случись что, подмоги чуть ли не сутки ждать придется…
Впрочем, приезжий, казалось, не имел ничего против проверки документов. Пока сержант, потея от странной неловкости, с ненужной придирчивостью листал паспорт, сошедший с поезда человек не спеша разглядывал его с головы до ног, как пресыщенный турист разглядывает какую-нибудь захудалую местную достопримечательность: и скучно ему, и тошно, и не смотрел бы, да больше поглядеть не на что, вот он и глазеет. Взгляд его лениво скользнул по припорошенному перхотью воротнику милицейского кителя, пробежал по засаленным сержантским лычкам, спустился вниз вдоль ряда пуговиц, на которых из-под стершейся фальшивой позолоты бесстыдно выглядывал сероватый алюминий, и на мгновение будто прикипел к торчавшей из кобуры на поясе рукоятке пистолета. Потом приезжий, словно проснувшись, встрепенулся, щелчком сбил с сигареты пепел и сделал глубокую, на все легкие, затяжку. Он перевел скучающий взгляд на свой паспорт, все еще остававшийся в руках у сержанта.
Почувствовав на себе этот взгляд, милиционер захлопнул наконец потрепанную книжечку и отчетливым, излишне щегольским жестом киношного эсэсовца, вручающего фюреру пакет с секретным донесением, протянул паспорт владельцу.
— Надолго в наши места? — спросил он, все еще пытаясь сохранить хотя бы видимость официальности.
— На часок, — сказал пассажир. — Я тут проездом.
Голос его звучал спокойно, с ленцой, но при этом вполне доброжелательно. Видно было, что он никуда не торопится и не прочь поболтать.
— Далеко направляетесь?
— Отсюда уже рукой подать, — растирая подошвой тяжелого армейского ботинка коротенький окурок, сообщил приезжий. — Километров триста будет, если по прямой.
Сержант даже не улыбнулся, поскольку приезжий, понятное дело, вовсе и не думал шутить. По здешним меркам триста километров бездорожья — это и впрямь рукой подать.
— В отпуск? — осторожно спросил он, отлично понимая, что превышает полномочия и, строго говоря, сует нос не в свое дело.
— Да, пожалуй, что насовсем, — по-прежнему миролюбиво ответил приезжий.
Сержант разинул рот от изумления. В паспорте, который он только что внимательно просмотрел, стояла московская прописка. Он, сержант милиции Василий Баранов, считал, что живет чуть ли не на самом краю света, и даже не мечтал хоть когда-нибудь перебраться поближе к столице. А этот амбал, имея собственную жилплощадь в Москве, преспокойно заявляет, что намерен забраться еще на триста километров в глубь тайги от забытой Богом и людьми станции Ручей и остаться там, видите ли, насовсем! Это как же понимать?
С точки зрения сержанта Баранова, существовала только одна причина, по которой столичный житель мог стремиться заживо похоронить себя в лесной глуши за студеной Обью, и, осознав это, он по-новому, остро и подозрительно, взглянул на приезжего из-под козырька форменного кепи.
Тот заметил и правильно оценил этот взгляд.
— Ну, чего зыркаешь? — добродушно поинтересовался он. — Думаешь, я в бегах? В федеральном розыске? Или, может, от алиментов прячусь?
— Всякое бывает, — с деланым равнодушием сказал сержант. — Места здесь глухие, в самый раз, если кому схорониться надо.
— Да не собираюсь я хорониться, чудак, — усмехнулся приезжий. — Сам подумай, стал бы я тогда с тобой разговоры разговаривать? Сказал бы, что в отпуск еду, рыбки половить, на охоту со старыми корешами сходить, ты бы и поверил. Да и не свиделись бы мы тогда. Тоже мне, премудрость — с поезда на подъеме соскочить! Пара пустяков!
— Тоже правильно, — с сомнением пробормотал сержант, которого слова приезжего мало в чем убедили.
— Вот чудак, — фыркнул приезжий и снова вынул из нагрудного кармана наполовину засунутый в него паспорт. — Ну, на, проверь, если тебе заняться нечем! Телефон-то в вашем Ручье имеется? Свяжись с Москвой и убедись, что я — это я и что никаких грехов за мной не значится. Давай, чего смотришь?
Было мгновение, когда сержант Баранов чуть было не взял протянутый ему паспорт, с тем чтобы, как и предлагал приезжий, послать на него запрос и выяснить, не значится ли он в розыске. Остановила его простенькая мысль: а на кой ему сдался весь этот геморрой? Ему что, больше всех надо? С какого такого переполоха он привязался к человеку? Ну, допустим, отправит он в Москву запрос. Можно также допустить, что там его запрос примут и даже ответят на него. Вот тут-то и начнется самое интересное. Если этот тип чист, выйдет неловкость, но это бы еще полбеды. А что, если он и впрямь в розыске? Вот, к примеру, получит Вася Баранов с утра пораньше телефонограмму, в которой черным по белому будет сказано, что вот этот самый приезжий есть опасный маньяк, убийца, а то и, чего доброго, террорист, которого полагается немедленно взять под стражу. И что тогда? Такого, пожалуй, возьмешь под стражу… Только намекни ему — мол, руки вверх, дорогой товарищ, — он тебя живо укроет дерновым одеяльцем. Вот и спрашивается: на фига козе баян? Или, выражаясь другими словами, зачем зайцу холодильник, если он не курит?
На привокзальной площади вдруг с ревом и металлическим клокотанием ожил автобус. Пронзительно заскрипели несмазанные петли, тяжело вздохнул пневматический привод дверей, изношенный движок взревел совсем уже нестерпимо, прямо как замученный несварением желудка медведь, потом звук сделался ровнее, тише и начал удаляться.
Сержант вздрогнул, выведенный из задумчивости этой какофонией, и неловко отстранил, почти оттолкнул руку с паспортом, подумав между делом, что сегодня с ним творится что-то неладное: сначала ни с того ни с сего привязался к человеку, потом затеял какой-то ненужный разговор, а теперь вот не знает, как этот разговор закончить, как отделаться от собеседника, который, кажется, видит его насквозь, словно он, сержант Баранов, целиком сделан из оконного стекла.
— Да не надо, — чуть ли не стеснительно произнес он, снизу вверх глядя на своего неправдоподобно огромного собеседника. — Все в порядке. Извините за беспокойство, служба.
— Да ты не парься, земляк, — сказал приезжий. — Я ведь местный, с Алтая. В молодости уехал в столицу счастья пытать. Не сиделось мне, дураку, на месте, простора хотелось… А простор-то настоящий — вот он!
Он обвел широким взмахом руки затянутый синеватой дымкой, всхолмленный лесистый горизонт:
— Вот она, воля!
«Ага, — подумал сержант Баранов, бросив оценивающий взгляд на его тощий, полупустой рюкзак. — Теперь ясно. Бизнес-то не выгорел!»
Последняя мысль была не лишена злорадства, однако, когда Баранов заговорил, голос его звучал сочувственно.
— А что, в столице не сложилось?
— Почему не сложилось? — приезжий пожал могучими плечами. — Все сложилось, земляк. Да только… Как бы тебе объяснить? Ну, неинтересно это мне! Душа не лежит, понимаешь? Сколько можно делать деньги? Делать деньги, говорить о деньгах, думать о них днем и ночью — как бы побольше срубить, да как бы от налогов увильнуть, да как бы партнер, сволочь, на бабки не кинул… Зачем это все? Кому это надо? Ведь больше, чем в желудок помещается, все равно не съешь, и десять костюмов сразу, одновременно на себя не напялишь. Понимаешь, о чем я тебе толкую?
С этими словами он вынул из кармана и протянул сержанту открытую пачку дорогих сигарет.
Изогнувшись вопросительным знаком, Баранов деликатно подцепил одну ногтями за краешек фильтра, выудил из пачки и с благодарным кивком сунул в зубы.
— Понимаю, — невнятно пробормотал он, погружая кончик сигареты в огонек поднесенной приезжим зажигалки.
— Ни черта ты, я вижу, не понимаешь, — сказал тот, чутко уловив прозвучавшие в голосе сержанта нотки сомнения. — Ты, землячок, как всякий по-настоящему счастливый человек, счастья своего не замечаешь и не ценишь. Ведь вокруг тебя не лесок подмосковный — тайга! Это ж святое место, святее просто не бывает. Оно душу лечит, от грязи, от скверны ее очищает… А там, — он небрежно махнул рукой с зажатой в ней тлеющей сигаретой на запад, в сторону Москвы, — там, браток, все они бесом одержимые. Не веришь? Ну, не верь, простая твоя душа. Видно, время твое еще не настало. Настанет — сам все поймешь, вспомнишь мои слова… Тебя как звать-то?
— Василием, — представился Баранов, довольный переменой темы. Разговор об одержимости бесом, святости и какой-то скверне снова заставил его насторожиться: уж не псих ли перед ним? Побормочет-побормочет про эту свою скверну, а потом, того и гляди, буянить начнет…
— А меня Егором, — протягивая Баранову широкую, как лопата, ладонь, сказал приезжий.
— Да я знаю, — напомнил сержант, пожимая приезжему руку. Рука была твердая, как доска, и сильная, как слесарные тиски. — Я же паспорт смотрел. Фамилия у вас такая… необычная.
— Чего же в ней необычного? — удивился приезжий.
— Ну как же! Концов… — сержант скабрезно ухмыльнулся и подмигнул. — Такая… с намеком, в общем. Концов! Бабы от нее млеть должны.
— Бабы? Ах, вон ты о чем! Так ведь, Вася, чтоб бабы млели, одной фамилии мало. Ей еще и соответствовать надо.
— Ну, у вас-то с этим проблем наверняка нет! — уверенно произнес Баранов.
Он чувствовал, что это прозвучало заискивающе, но ничего не мог с собой поделать: по непонятной ему самому причине он робел перед этим странным человеком и хотел ему понравиться, как будто тот был министром внутренних дел или богатым иностранцем.
— А у меня, Вася, проблем вообще нет, — с какой-то непонятной интонацией ответил Егор Концов и сделал огромную, в полсигареты, затяжку. — Какие были, все там, за Уралом, остались. Правда, одна маленькая проблемка все-таки есть, — добавил он совсем другим, полушутливым тоном. — Даже две. Может, поспособствуешь? Ты как-никак власть, да и знаешь тут наверняка каждую собаку…
— У нас каждую собаку знать — дело нехитрое, — сказал Варанов, удивляясь собственной покладистости. Приехал какой-то двухметровый оборванец с пустым рюкзаком, рассказал байку, угостил сигаретой, и вот, полюбуйтесь-ка: Вася Баранов, не последний, между прочим, человек в поселке, уже танцует перед ним на задних лапках, как какая-то шестерка. И главное, остановиться не может — хочет, а не может, будто под гипнозом… — Что за проблемы, Егор Леонидович?
Концов усмехнулся, дымя сигаретой и поверх головы сержанта обозревая пустой перрон и привокзальную площадь, по которой сонно бродили тощие пыльные куры.
— Водки хочется, — сказал он, — а магазин закрыт.
— Водка — не проблема, — с облегчением заверил его Баранов. Он был доволен: раз человек не только курит, но и пьет водку, значит, он не старовер, не баптист какой-нибудь, не чокнутый сектант, а нормальный мужик. — Галка-продавщица через дом от магазина живет. В окошко стукнете, она вам все продаст — и водку, и закуску. А вторая проблема какая?
— Вторая проблема посложнее будет, — сказал Концов. — Я вот тут подумал: если попутками ехать, я до места и за неделю не доберусь. Нельзя ли в вашем поселке купить что-нибудь вроде машины?
— Машины? — Баранов глубокомысленно подвигал челюстью и рассеянно сплюнул под ноги. — Машины… Машины, Егор Леонидович, они в Барнауле. Или, на худой конец, в Бийске. А у нас… Правда, мотоцикл можно устроить.
— Мотоцикл? — Концов поднял голову и посмотрел в безоблачное небо. — По такой погоде, Вася, мотоцикл — самое милое дело. Если, конечно, мотоцикл серьезный.
— Мотоцикл серьезный, — заверил его Баранов. Он осмотрелся. Деревянный перрон по-прежнему был пуст, даже лохматая дворняга, помогавшая ему коротать часы дежурства, куда-то ушла. Караулить на станции Ручей было некого и нечего. — Айда! — решительно сказал сержант Баранов и махнул рукой. — Сейчас все сделаем — и водку, и мотоцикл.
Спустя час с небольшим человек, назвавшийся Егором Концовым, с довольно приличной скоростью удалялся от станции Ручей верхом на трескучем, кое-как отмытом от куриного помета мотоцикле марки «Урал». Его полупустой рюкзак вместе с запасной канистрой бензина лежал в коляске, укрытый сверху пыльным прорезиненным пологом. Тугой свежий ветер бил в лицо поверх треснувшего плексигласового щитка, заставляя слезиться глаза, надувал пузырем линялую камуфляжную куртку, трепал штанины и волосы, забирался в рукава. Переднее колесо подпрыгивало на выбоинах в старом, растрескавшемся асфальте пустого двухполосного шоссе, треугольное седло жалобно поскрипывало пружинами, гася частые толчки; справа и слева неторопливо убегали назад прямые и стройные, как колонны, стволы таежных гигантов, а прямо над дорогой пронзительно синела прямая, как след сабельного удара, полоса безоблачного, не заслоненного деревьями неба. Каждый оборот колес приближал Концова к заветной цели, а вокруг стеной стояла вековая, тысячелетняя, извечная тайга. Она ждала; она ждала его, его слов и поступков, и Егор Концов точно знал, как поступить, чтобы тайга осталась им довольна.
Занятый собственными размышлениями, он не сразу уловил сквозь частый треск мотоциклетного мотора глухой натужный рев неисправного глушителя догонявшей его машины. Бросив взгляд в круглое боковое зеркальце, Концов увидел размытое вибрацией отражение потрепанного темно-синего джипа — того самого, что стоял у ворот дома, где он покупал мотоцикл.
Все было ясно. Егор Концов недобро усмехнулся, припомнив свой разговор с хозяином машины. Он предложил хозяину, угрюмому, испитому мужику, до самых глаз заросшему двухнедельной щетиной, продать джип. «А капусты хватит?» — полунасмешливо поинтересовался тот, глядя в сторону. «Хватит», — уверил его Егор. «Три тысячи, — уже не скрывая издевки, заломил хозяин. — Без торга». — «Годится», — сказал Концов, хотя отчетливо видел, что машина местами проржавела до дыр и давно просится на свалку.
В черных, как уголья, глазах хозяина вспыхнул и тут же погас алчный огонь. «Нет, — подумав с минуту, твердо заявил он. — Машина самому нужна. Что я куплю за твои три косаря?»
Концов хотел сказать, что за три тысячи долларов можно купить три таких корыта, но промолчал, потому что догадался об истинной причине отказа. Именно поэтому, расплачиваясь за мотоцикл, он достал из рюкзака не две бумажки по сто долларов, а всю перехваченную аптечной резинкой пачку, в которой было без малого двенадцать тысяч «зеленых». Взгляд, которым хозяин обменялся со своим сыном — таким же чернявым, испитым и небритым, — стал для Концова еще одним подтверждением. А теперь, когда старый темно-синий «Ниссан» маячил в зеркальце заднего вида, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах и явно норовя вот-вот пойти на обгон, все стало окончательно ясно.