Класс взорвался дружным смехом, не дал ей договорить.
Юрий Юрьевич развел руками:
— К сожалению, у меня тогда еще не было такого, знаете, высокого сознания… И вдобавок это продолжалось недолго: через полгода, по доносу того же отца Мефодия, меня чуть не упекли туда, где козам рога правят. За что? А батюшка как-то узнал, что я читал школьникам стихи Тараса Шевченко!
Теперь учителю уже легко было перейти и к цифрам, и к диаграммам, которые характеризовали состояние образования в дореволюционной России. Показал он и картину «У дверки школы». Удачно поставленным вопросом вызвал учеников на спор — удался ли художнику его замысел?
Тему картины легко было связать с рассказом о народных талантах, которые в те беспросветные времена не имели ни признания, ни поддержки, и учитель рассказал про Мичурина и Циолковского, о трагической судьбе экспедиции Седова…
Пенсне поблескивало то тепло, то строго. Когда Юрий Юрьевич волновался или сердился, за стеклышками метались синие молнии. С треугольничком русой бородки и в своем неизменном пенсне он был похож на Чехова.
— Юрий Юрьевич! Можно?
Учитель изумленно глянул на Лиду Шепель. Она редко обращалась с вопросами.
— Я не понимаю, — сказала ученица, — вы сегодня нам много рассказали такого, чего нет в учебнике. Как же быть? Вы на следующем укоре будете спрашивать об этом? Все ли надо учить?
Снова весь класс взорвался смехом.
Только Юрий Юрьевич, насупив брови, молча ждал, пока настанет тишина. За стеклышками пенсне что-то сверкнуло и потухло, снова сверкнуло коротко, как вспышка спички.
— На свой вопрос, Шепель, вы только что получили дружный ответ всего класса. Я вас очень прошу, подумайте как следует, что означал этот единодушный смех ваших одноклассников. Подумайте… Садитесь!
Этот небольшой эпизод не мог избавить учителя от ощущения, что в классе натянута певучая струна — на каждое слово она откликалась живым трепетом. Радостно прислушивался к ней Юрий Юрьевич, читая на лицах учеников их мысли.
3
Юля Жукова тоже ощущала эту невидимую струну — контакт, образовавшийся между классом и учителем, ей тоже было радостно и за своих товарищей, и за Юрия Юрьевича.
Ученица, наверное, и сама не знала, как любит свой класс. Здесь была ее вторая семьи, и не верилось, что через несколько месяцев придется навсегда проститься со школой.
Жукова напряженно слушала Юрия Юрьевича и время от времени быстро записывала в тетрадь какое-либо его выражение или мысль. Она старательно изучала скоропись и делала записи стенографическими знаками.
Кое-кто из подруг и товарищей незлобиво подшучивал над ее увлечением стенографией, которую во время каникул она выучила почти своими силами. Юля в ответ пожимала плечами и поднимала вверх черные кривые брови.
— Как можно не понимать, сколько эти «иероглифы» экономят людям времени на конспектировании? И в особенности студенту или организатору!
Уроки Юрия Юрьевича были для Юли наслаждением. Она старалась понять, чем они ей так нравятся, какими чарами владеет учитель. Ученица записывала его речь, отдельные предложения или мысли, которые ее чем-то потрясали. Дома, расшифровывая стенографические записи, вдумывалась в них, анализировала каждое слово.
Нет, ничего необыкновенного в рассказе учителя не было. И девушка делала вывод: дело в том, что Юрий Юрьевич мастерски рассказывает, да и материал где-то берет интересный…
Юля склонилась над тетрадью, и в этот миг к ее локтю легонько прикоснулась Марийка Полищук, сидевшая рядом. Марийка глазами указала на соседнюю парту. Жукова глянула, и знакомое неспокойное чувство шевельнулось в сердце. Снова эта Лукашевич!
4
Варя Лукашевич приехала из другого города и в школу пришла уже тогда, когда начался учебный год. Она была очень тихая, скромная и красивая девушка с глубокими темно-синими глазами и длинными ресницами. Но не этим, конечно, она обратила на себя внимание классного коллектива. В ее поведении было много непонятного, даже странного. До сих пор она ни с кем не сдружилась, у нее не было ни единой подруги. Весь класс удивляло и смешило то, что она всем ученикам и ученицам, даже Лиде Шепель, с которой сидела на одной парте, говорила «вы». Она избегала разговоров, и бывало, что за весь день никто от нее не слышал и слова. На переменках ее можно было увидеть где-то в уголке, одинокую, погрузившуюся в какие-то мысли. После уроков Лукашевич первой спешила из класса, и все понимали, что она хочет идти домой сама, без спутников.
Мечик Гайдай сразу же заявил о новой ученице:
— Товарищи, если она не шизофреничка, то просто — псих!
— Не согласна, — сказала Нина Коробейник. — Возможно, она решает какую-то космическую проблему и все время витает в заоблачных высях!
— В таком случае, почему она получила двойку по астрономии? — спросил Мечик.
Больше других заинтересовалась новой ученицей Юля Жукова.
Лукашевич в самом деле часто и глубоко задумывалась, даже на уроке, и в такие минуты, вероятно, забывала, что она в классе.
Юля заметила, что бывали дни, когда Лукашевич что-то очень волновало. Тогда Варя еле досиживала до конца последнего урока и первой почти бегом выскакивала из класса.
Куда она спешила?
Жукова узнала, что мать девушки давно умерла. Отец у нее был портным и тоже умер несколько месяцев назад. Тогда девушка и решила покинуть родной город и поехать к своей тетке, которая жила перепродажей на «толчке» старых вещей.
Обо всем этом Лукашевич рассказывала коротко, скупо, вернее — только отвечала на вопросы.
Сначала Юля решила, что перед нею придавленная горем девушка, но скоро убедилась, что это не так. Лукашевич ни на что не жаловалась, глаза ее излучали спокойное и даже ласковый свет, от всей ее худой фигуры веяло чем-то нежным, детским.
— Ты была пионеркой? — спросила Юля.
— Нет.
— А почему?
Лукашевич ответила просто и чистосердечно:
— Некогда было. Без матери жить, и надо было все самой…
— А в комсомол никогда не думала поступать?
Варя молча отрицательно покачала головой, потом тихо прибавила:
— Я не активная.
Жукова улыбнулась:
— Это от тебя зависит. А скажи, Варя, почему ты такая?..
— Какая?
— Ну, нелюдимая, молчаливая, слова от тебя не услышишь. Почему ты никогда не поговоришь с подругами?
— Не знаю, — сдвинула плечами Лукашевич.
— Ну, как это — не знаешь? Куда ты, например, иногда так спешишь после уроков?
И здесь Лукашевич сразу изменилась. Куда и девалось ее спокойствие. Она быстро заморгала веками, метнула на Юлю непонятный взгляд, и на лице у нее появилось выражение нетерпеливого желания скорее закончить этот разговор.
Жукова молчала, ожидая ответа. Но молчала и Варя. Тогда Юля тронула ее за плечо:
— Варя, почему ты не хочешь сказать мне?
Лукашевич глянула глубокими синими глазами и тихо промолвила:
— Не надо спрашивать… Я этого не скажу…
И вот сегодня Варя Лукашевич снова куда-то очень спешила. Жукова увидела, как она, не ожидая окончания урока, впопыхах, чтобы не заметил учитель, складывала под партой книжки в старый портфель. Видно было, что Лукашевич уже совсем не слушает Юрия Юрьевича, охваченная одним желанием, чтобы скорее закончился урок и можно было бежать из школы.
Юля не знала, что и думать. Впервые она встретилась с ученицей, поведение которой было для нее, секретаря комитета комсомола, совсем не понятным. Больше всего удивляло то, что Лукашевич сторонилась коллектива. Вот уже почти месяц, как она появилась в школе, и никто из десятиклассников не знает, какими интересами живет новая ученица, какие у нее мечты, какие мысли, с какими людьми она встречается вне стен школы.
Не успел Юрий Юрьевич выйти из класса, как Варя Лукашевич выскочила из-за парты и бросилась к двери. Но Жукова остановила ее:
— Варя, пойдем вместе.
Лукашевич вздрогнула от неожиданности и, прижав обеими руками портфель с книжками к груди, промолвила:
— Нет… нет… Мне в другую сторону, совсем в другую…
— Мне тоже — в другую, — попробовала пошутить Юля, — итак, вместе и пойдем.
— Да нет, говорю же, что мне с вами не по пути, — так же впопыхах, немного испуганно бросила Варя.
— Ну, хорошо. Но почему ты меня называешь на «вы»? Мы же с тобой одноклассницы, подруги. Разве ты до сих пор не привыкла к нам? Ты домой?
Лукашевич на миг запнулась:
— Я? Ну да, да… Домой, домой!
И она побежала длинным коридором.
К Юле подошел Виктор Перегуда.
— Юля, ты, надеюсь, домой? В таком случае нам по пути.
Жукова улыбнулась:
— Ценю твое общество, только сейчас я хотела бы иметь другого попутчика.
— Кто же он? Можно знать?
— Наша новая одноклассница. Лукашевич. Очень досадую, что с нею мне «не по пути».
— Что она? — почему-то нахмурился Перегуда.
— Тебе, как секретарю комсомольского бюро класса, это надо бы знать лучшее — «что она». Представь, что завтра Лукашевич подаст заявление о вступлении в комсомол.
— Кто? Эта молчальница? Не думаю. Да и поздновато уже для нее.
— Тем более ты должен был поинтересоваться ею как следует.
Жукова на миг задумалась и сказала:
— Если хочешь, чтобы нам было по пути, пошли сейчас к ней.
— К Лукашевич?
— Да.
— Ой, ой, это на Шатиловке! Коцюбинского, девять.
Юля насмешливо глянула на него:
— К сожалению, мы не имели возможности найти для ее тетки квартиру где-то ближе.
Виктор вздохнул.
— В конце концов, это не так и далеко, — промолвил он. — Ведь мы поедем троллейбусом?
— До парка. А там пройдемся. Тебе давно уже следовало бы побывать у нее дома.
— Месяц — это не такой уж долгий срок. Присматривался к ней, изучал.
— Ну, и изучил? — улыбнулась Жукова.
Перегуда глянул в ее темные глаза, в которых играли искорки, и весело засмеялся:
— Конечно. Так же, как и ты.
Они быстро оделись, пожелали доброго здоровья старенькой гардеробщице Агафье Кирилловне и вышли из школы.
5
— О, девчонки, гляньте, наша Юленька времени не теряет! — шутливо сказала Марийка Полищук. — Где же она имеет больше успехов: на личном фронте или на комсомольском?
Марийка звонко крикнула вдогонку Виктору и Жуковой:
— Юля, вернись. Виктор заведет тебя на кривую дорожку!
Жукова издалека оглянулась, что-то ответила и махнула рукой.
Марийка возвращалась из школы со своей подругой Ниной Коробейник. К ним присоединилась и Лида Шепель, высокая и тонкая, как камышинка. В классе ее звали между собой «воблой». В очках и в черном платье, немного манерная, Лида была похожа на старорежимную классную надзирательницу. Но прозвище Шепель получила не только за внешность. Она была «сухарем» по характеру. Читала только те произведения, которые «проходили» по программе, участия в кружках не принимала. Когда ей однажды предложили вступить в спортивный кружок, Шепель сняла очки, покрутила в руках и ответила:
— Спорт не в моем плане… И вообще — не он будет меня кормить под старость.
За педантичность, за манеру поучать в классе ее не любили.
Десятиклассники учились во вторую смену и возвращались из школы уже вечером.
Был листопад, деревья давно чернели голыми ветками, но дни стояли удивительно погожие, и старики говорили, что давно не помнят такой теплой осени.
Марийка Полищук любила эти осенние вечера в большом городе, преисполненные приглушенного шума трамваев и машин, эти улицы в гирляндах электрических ламп, полутемные скверы с одинокими скамейками, отблески фар на черном граните памятника Шевченко.
Она дернула за руку Нину Коробейник и остановилась.
— Нина, глянь вверх. Почему звезды над городом кажутся такими невероятно далекими и почему они такие большие и так низко светят над полями и лесами?
Девчата минуту вглядывались в небо.
— Где же Полярная звезда? — спросила Нина.
Низенькая толстушка Нина рядом с высокой и худой Шепель казалась еще ниже и круглее.
— Пожалуйста, хоть на улице не устраивайте урока астрономии, — отозвалась Шепель. — Кстати, в моей профессии мне едва ли придется иметь дело с небесными светилами.
Нина засмеялась:
— А что если тебе случится проектировать межзвездный корабль? Представь, что тебя вызовут в Москву. «Уважаемый инженер Лидия Шепель, правительство поручает вам очень ответственную задачу. Вы должны сконструировать атомный ракетоплан для полета на Луну».
— Я откажусь, — серьезно промолвила Шепель. — Я скажу, что моя специальность — земные машины. И потом, — прибавила она, — для такой задачи есть другие специалисты, например, твой отец.
— Лида, как ты выбирала себе профессию? — спросила Марийка.
Она взяла Шепель за руку и с любопытством приготовилась слушать ее ответ. Девушку остро волновал этот вопрос. Еще в девятом классе она напрасно старалась определить, к какой работе чувствует наибольший интерес. Ей хотелось быть то выдающимся зоологом, исследователем природы, то агрономом-селекционером, как ее мать, то геологоразведчиком. В любой из этих профессий было столько привлекательного, столько возможностей принести наибольшую пользу своему народу, что Марийка совсем терялась, не зная, на чем остановить выбор.
В последние месяцы она увлеклась астрономией. Первые уроки по этому предмету сначала показались ей сухими. Неизвестно зачем, казалось, надо было постигать премудрость нахождения звезд на небе, изучать все эти созвездия Большого и Маленького Пса, Лебедя, Лиры, Орла, Ориона… Но с каждой новой страницей учебника, с каждым новым уроком «астрономички» Людмилы Прохоровны перед девушкой раскрывался захватывающий, преисполненный неразгаданных тайн необъятный мир. И вместе с тем приходило глубокое понимание большого практического применения астрономической науки в жизни.
Полищук написала на эту тему содержательный доклад, начав его описанием беспримерного перелета Чкалова через Арктику. Такой перелет был бы невозможен, — подчеркивала ученица, — без астрономических методов ориентирования. Она писала об астрономии, как о науке, которая освободила человека от предрассудков, вступила в борьбу с религией, помогла человеку познать законы природы, чтобы покорить ее.
Доклад имел большой успех у десятиклассников, и Людмила Прохоровна перед всем классом похвалила ученицу за прекрасную подготовку. Товарищи стали ради шутки величать Марийку «астрономом», она тоже отвечала им шутками, но все чаще возникала у нее мысль — а почему бы и в самом деле не посвятить жизнь этой науке.
Вся жизнь — легко сказать! Такое решение нельзя было принимать сразу, надо было еще глубоко подумать над этим.
И Марийка думала. Она спрашивала себя, найдет ли в себе столько воодушевления, чтобы вся жизнь любить эту науку, чтобы отдать ей все силы. А что если наступит разочарование? Что может быть страшнее профессии, которую не любишь!
Марийка немного завидовала этой «вобле», которая уже твердо избрала себе будущую специальность, — она будет работать инженером, будет строить машины.
Лида ответила не сразу.
— Гм… Как я выбирала профессию? Здесь, мне кажется, у любого может быть свой метод. Да, да, метод. Я сознательно употребила это слово, и тебе, Нина, незачем улыбаться.
— Нет, нет, — заверила Коробейник, чуть сдерживаясь, чтобы не захохотать. — Наоборот, я внимательно слушаю, как и Мария.
— И мой метод, — говорила дальше Шепель, — я считаю самым лучшим. Я исхожу из соображения, что профессию надо выбирать ту, в которой сейчас острее всего нуждается государство. Само собой понятно, что если удачно изберешь дефицитную профессию, можно и славы скорее достичь, и вообще…
— Что — вообще? — дернулась Нина.
— Ну, все другое. Занять хорошее место в обществе. А собственные желания здесь не имеют особого значения. Ты можешь восхищаться, скажем, астрономией, но это не значит, что из тебя выйдет выдающийся астроном и что астрономы — наиболее нужная и дефицитная профессия в нашем государстве.