— Я сейчас, наверное, позвоню, а? — растерялся Петр.
— Попробуйте.
Восьмерки не отвечали.
— Знаете что… — Аид Александрович принялся уничтожать кожуру от рекрутовского апельсина, — Позвоните-ка лучше родителям Эвридики. Надо бы знать, какие у них планы. Скажите, что Вы здесь, что все пока без изменений и что я запретил всякие посещения до, скажем, вечера. Ведь найдут ее до вечера? — он беспомощно посмотрел на Рекрутова.
— Найдут, — безосновательно заявил тот.
Петр набрал номер и опустил трубку: не могу.
— Будь что будет. — Аид выбросил оставшуюся кожуру в мусорное ведро. — Давайте кофейку выпьем.
На спиртовке сварили кофе. Сахара не было. Вообще, кроме самого кофе, ничего не было. Просто кофе и пили. «Адский какой-то» — подумал Петр, обжигаясь и кривясь. Рекрутов ушел с обходом.
Аид постоянно произносил: «Так-с-ну-и-ладно», — фраза была бессмысленной, но создавала ритм. При этом он пил кофе — такими маленькими глотками, как будто бы и не пил.
— А зачем Вы сказали мне, что Вы жених Эвридики, если вы не были даже знакомы? — опомнился вдруг Аид.
— Я действительно жених.
— Она-то хоть видела Вас… вообще? Прежде, я имею в виду.
— Нет, только вчера, — сказал честный Петр и пожалел об этом незамедлительно.
— Вчера? — Аид Александрович с места рассвирепел. — Вы, значит, проникли-таки в палату? Вы что — сумасшедший?
Петр долго и невразумительно рассказывал о коротком и, в общем, прозрачном эпизоде своего посещения Эвридики перед уходом домой.
— Так, — проговорил Аид Александрович, забыл свирепеть и принялся рассуждать. — Это и спровоцировало побег. Расстрелять, конечно, надо Вас, а не няньку Персефону. Я вижу, что-то не сходится… Ваше посещение по непонятным пока причинам заставило ее вспомнить об этом типе — от плохих воспоминаний следовало срочно избавиться, захотелось немедленно порвать с… с восьмерками, потому что появились Вы. Ох, рано Вы появились, милый мой!.. Хоть бы со мной посоветовались… Орфей!
— Вовремя я появился. — Петр сурово посмотрел на Аида Александровича и раздельно повторил: — Во-вре-мя. И не надо беспокоиться за нее. С ней не может случиться ничего плохого. Она выздоровеет… она уже выздоровела.
И зазвонил городской телефон.
— Алло, — испугался в трубку Аид. — То есть… Вы в своем уме? Ах, да… Какой кофе, я сейчас выезжаю… нет, Вы — немедленно сюда! Нет, я. Ждите на месте. — Он нажал клавишу. Он потряс головой. — Петр, это Эвридика звонила. Из дома. Она говорит, что чувствует себя хорошо… И вместе с папой пьет кофе. Надо за ней ехать!
— Не надо за ней ехать! — весело возразил Петр.
— Но она сказала, что ждет…
— Ну, если ждет, поехали. Такси вызывать?
В пути Аид время от времени повторял: «Не постигаю…» — фраза эта была бессмысленной, но создавала ритм.
Дверь открыла Эвридика в толстом свитере и плюшевых штанах. Аид застрял в проеме.
— Угу, — сказала Эвридика. — Оказывается, я Вас совсем не помню, Аид Александрович! Из шока просто видно плохо. Пожалуйста, войдите, мы Вас очень ждем.
— Вы себя нормально чувствуете? — Аид медленно снимал пальто с каракулевым воротником и каракулевый же пирожок.
— Почти, — улыбнулась Эвридика,
— Все-таки «почти», — удовлетворился Аид Александрович.
— У меня, извините, маленький насморк, — кротко объяснилась Эвридика, подмигнув Петру.
— Хулиганка, — констатировал Аид и пошел по Эвридикиной квартире, как по своей.
Ломящийся от яств стол левой рукой придерживал Александр Тенгизович, на котором теперь уже был желтый халат — точная копия синего и с теми же кистями.
— Салам-алейкум, падишах! — сказал Аид и усугубил: — Стол держите, держите: сломается. — И уселся за стол, смутив хозяина невероятной своей непринужденностью: тот взялся за кисть, а Аид тут же крикнул: — Занавес! — Эвридика с Петром прыснули, в то время как Александр Тенгизович обдумывал выкрик.
— Присаживайтесь, — обратился к нему Аид, — я Вам все объясню насчет занавеса. Халат у Вас на занавес похож, вот я и… ошибся.
Вконец растерявшийся Эвридикин папа опустился на стул и сказал «здравствуйте».
— Привет, — ответил Аид Александрович и вздохнул — весь, всем телом. — Слава богу, слава богу… — Он бросил в Эвридику быстрый взгляд, попав ей в самое сердце.
— Какой Вы хороший, — грустно сказала она. — Какой Вы хороший. — И подошла к Аиду, и обняла его за плечи — просто, словно-прожила-с-ним-целую-жизнь.
Аид Александрович закрыл глаза и забормотал, ни на кого не обращая внимания:
— Я не постигаю, не постигаю… Я не постигаю, как это возможно — вопреки всей медицине выскочить с того света, надеть свитер и штаны плюшевые, пить кофе, смеяться, тра-та-та… — на одной любви с того света выскочить, не постигаю!
— Вы простите ее, Аид Александрович, — очнулся наконец Эвридикин папа, — бога ради простите, наделала она Вам хлопот!
— Она излечилась, это важнее! — воскликнул Аид Александрович и, отняв руки Эвридики от плеч своих, начал целовать тонкие пальцы и чуть ли не плакать.
Эвридика тоже поцеловала его — в череп, высвободилась, в секунду изготовила бутерброд с рыбой: — Вам, Аид Александрович; — другой: -Тебе, Петр! — а Александр Тенгизович откупорил грузинское какое-то вино, разлил по бокалам…
— Древнегреческий учили Вы когда-нибудь? — спросил ни с того ни с сего Аид, принимая у Эвридики из рук бутерброд.
— Нет… а что?
— Выпьем тогда за Древнюю Грецию! — он поднял бокал. — Золотое время было! Помню, в гостях у меня сидели… — и Аид подмигнул Эвридике, царь подземного царства — жене Орфея.
Выпили вина — хорошего, виноградного, южного.
— Ну, рассказывайте. — Аид вытянул ноги и расположился диагональю относительно стула.
— Рассказываю. — Эвридика вздохнула, опустила ресницы.., подняла. — Только сначала Вы скажите мне, Аид Александрович, сейчас… в данный момент я не брежу?
— Да нет, вроде. Или мы все вместе бредим… грезим, то есть, — наяву.
— Так вот… — Эвридика была серьезной, — я прощу вас помнить о том, что в данный момент я не брежу, — постоянно помнить, во все время рассказа… Значит, я убежала из больницы. Я убежала… просто из чувства протеста против несвободы. Кроме того, мне надо было позвонить одному человеку… одному хорошему человеку, а Серафима Ивановна обманула меня и не позвонила, как я просила. И наконец… я не знаю, говорить ли… Но, в общем, произошла еще одна странность: после того, как ушел Петр… Вы наверное, — она виновато взглянула на Аида Александровича, — знаете уже, что он был у меня, — так вот… после его ухода я разговаривала с Серафимой Ивановной… это я от папы узнала, как ее зовут, — долго разговаривала, препиралась — и вдруг поняла, что больше не заикаюсь. Совсем не заикаюсь. А я заикалась, Петр… Страшно, неприлично заикалась. И все это вместе… в общем, я убежала. Мне повезло: нам как раз кефир привезли на утро — и входная дверь была открыта.
— Действительно повезло, — усмехнулся Аид. — У нас на двери психиатрический замок — нипочем не открыть!
— Это судьба, — отмахнулась Эвридика. — Значит, я побежала по снегу. Босиком, между прочим, — первый раз в жизни! Бежала и ругала себя, что дура, что все себе порчу… Ногам было очень холодно, и телу… Снег шел, ветер дул — в общем, воспаление легких, как минимум. Я куда-то постоянно сворачивала… за мной же гнались; потом оказалась в каком-то дворе… дворике. И вот тут все началось… Аид Александрович, милый, можно я возьму Вашу руку? Я… я боюсь сейчас.
— Чего Вы боитесь?
— Рассказывать боюсь. Но я не брежу — правда ведь?
— Вы не бредите. — Аид Александрович протянул ей руку: рука была прохладная, сухая и немножко дрожала.
— Сейчас… Нет, я лучше не буду держать, — она выпустила руку. — Ну вот. У вас, конечно, так бывало: мне многие говорили, что так бывает, когда кажется: это все уже не в первый раз. Вдруг, знаете, такое странное ощущение: было! И обстановка, и внутри… и вот, скажем, сервиз этот на столе стоял и нож еще упал… Почему так? Может, правда — было? И жила уже раньше? Короче говоря, на бегу я поняла: бежала я так, не однажды бежала — и из больницы бежала, и из… ну, не знаю, — из Тартара! — Она усмехнулась. — Всю жизнь бежала, убегала всю жизнь. И мне стало ясно: я из убегающих, из тех то есть, кто постоянно убегает. И тут… вспомнить жутко: время — кончилось. Нет больше времени. И все остановилось, и дыхание перехватило — казалось, не дышу больше, ни одного вдоха не сделаю теперь!.. и села на какую-то скамейку: скамейка в снегу — холодно, значит. Села и… и сижу. Не дышу и не живу — умерла. А в руках — скрипка. Только Вы должны понять: не кажется-что-скрипка, а скрипка! Настоящая — на ощупь скрипка. Дека гладкая, смычок — и все холодное, ледяное. Пальцы совсем заледенели: как играть? Но я играла! Поверьте мне, я не брежу, я действительно играла. Я «Чакону» Баха играла!
— М-м… — произнес Аид Александрович.
— Нет, не м-м, не м-м! Вы слушайте, еще долго рассказывать, еще далеко до конца. Снег падать перестал и висел в воздухе, а я играла — мертвая, бездыханная… Потом танцевать начала — и понимала, что так, как я танцую, больше уж не буду никогда танцевать… на зеленом лугу! — Эвридика перевела дыхание. Отхлебнула кофе из чашки Петра, поморщилась: «Сладко как!» — А близко был город — дома… розовые, желтые, серые. Барокко вперемешку с готикой: так в детских книжках рисуют, когда дома в кучу! И около города я танцую на солнце, люди хлопают, Петр с кружкой ходит. С кружкой! — Она чуть ли не гневно взглянула на Петра. Пулей вылетела в кухню, вернулась с кружкой. — Есть у вас деньги, мелочь?
Аид Александрович выгреб из кармана все, что было, протянул Эвридике.
— Так звенело! — Она принялась бросать монеты в кружку. — Петр, ну помнишь? Петр!
— Помню, Фредерика. — От звука монет Петр вздрагивал.
— Ага-а-а! — в голосе — прямо-таки ликование. — Попался! Тогда ты тоже перепутал имя, я еще хотела сказать тебе, но устала и ушла в возок — маленький возок… А, бабушка… — Русудана Александровна вернулась от соседей, присела к столу.
— Простите, — она взглянула на Аида Александровича. — Можно с вами?
— Добрый день. Конечно, о чем Вы…
— Бабушка, вот чай. Пей и слушай, я рассказываю… историю одну, как я из больницы убегала…
— Ой, тогда нет… извините, я не могу… я не могу слышать, — и бабушка отправилась к себе.
— У тебя там Марк Теренций, мы его заперли, не выпускай, — сказал Эвридикин папа ей вслед и обернулся к Эвридике: — Прости.
— Ну вот… я продолжаю. И там, в возке, я видела разные сцены — уже в беспорядке, мне трудно вспомнить сейчас. Я, например, видела Вас, Аид Александрович… И Серафиму Ивановну, только она была Вашей женой, — Вы же знаете, что раньше она была Вашей женой? Не знаете?
— Знаю, была, — твердо сказал Аид Александрович. — Но давно, в войну.
— Вот! И войну я видела — только не бой, а… в общем, вокруг войны, да… события вокруг войны — проводы, например, на войну: я еще в белом зале танцевала на паркете пестром… нет, на трехцветном — танцевала как плакала: навсегда танцевала, со всеми прощаясь навеки… Да, и… — Эвридика приподняла волосы у виска. Там была большая белая прядь. — Смотрите — так бывает, когда снится? Я много увидела, теперь я путаюсь все время, но… Аид Александрович, у Вас ведь есть такая серая хламида, есть?
— Есть, — сказал Аид Александрович, у которого не было никакой серой хламиды.
— Ну вот, Вы и были в серой хламиде в горах. И мирт в руках — знаете мирт? Есть у Вас мирт?
— Есть, — кивнул Аид Александрович, с трудом понимая, как это у него может быть мирт и почему он соглашается с Эвридикой. Но соглашался же, черт возьми!
— А, что я говорила! И еще папа… Сцена с тобой, пап! Кисть начала облезать: волоски выпадали. Кисть лысела, а ты послал меня куда-то за новой, потому что хотел писать меня танцующей. Но почему у тебя сейчас такое лицо? Ведь это же точно было! Ты вспомни, в детстве, даже я помню: мы втроем — ты, мама и я — ходили в «Детский мир», я прошу краски, ты покупаешь, потом кисточку покупаешь и, пока мы идем к выходу, я кисточку уже сгрызла, а ты говоришь: «Наночка, было…» — и замолкаешь. А потом еще говоришь: «Кисть облысела», — и смотришь на маму, а мама смеется. И ты бежишь другую покупать, теперь вспомнил? А сейчас вспомни еще немножко раньше… нет, совсем раньше: ты художник и хочешь писать меня танцующей — ты ведь для этого и назвал меня Эвридикой тогда: мечтал, чтобы я стала балериной, — ну, помнишь?
— Помню, — сдался Александр Тенгизович под пристальным взглядом не Эвридики даже — Аида Александровича, вымогавшего у него это «помню».
— А теперь скажите — выдумала? Приснилось? И ведь все длилось одно мгновение — секунду одну… как я успела увидеть так много?.. Я не хотела рассказывать, я никому никогда, но я не могу больше, я устала, меня память давит! И вы все, кто там со мной были, здесь, я же понимаю, — не со мной. Пусть не против меня, но и не со мной. Посмотрите на себя: вы же не верите мне. Я кричу, я с ума схожу, чтобы напомнить вам: все это было, а вы играете со мной в… я не знаю во что! Наверное, в сострадание… — Эвридика невесело засмеялась. — Да, говорите вы, у меня есть мирт, у меня есть хламида! Да, говорите вы, я помню «Детский мир»! Да, я помню, как деньги о кружку звенели! Вы даже называете меня «Фредерика», как там, но не верите ни во что… А я и без вас знаю: не могло этого ничего быть. Но было. Я без скрипки домой приехала — пусть, пусть так. Только… если сейчас поехать в тот двор, мы найдем скрипку! Поймите меня, я постарела. Я теперь совсем старая, вот… — она опять подняла волосы над виском, — тут прядь седая, есть еще, папа?
— Господи, — тихо сказал Александр Тенгизович, — зачем нам все это… Есть, дочка, есть прядь.
— Папа! — Эвридика. покачала головой. — Ты же утром сам сказал, что со мной все в порядке. Петр, ну скажи им… Почему я говорю тебе «ты»? Ах, да, мы ведь давно знакомы, еще с зеленого луга… Все настороженно молчали.
— Ладно, не пугайтесь, — махнула вдруг рукой Эвридика. — Я видела все это во сне. Я заснула на скамейке. Иначе мы тут с вами с ума сойдем.
— А дома как ты оказалась? — спросил Петр: что-то надо было спросить.
— Просто, — скучным голосом сказала Эвридика. — Вышла из дворика, остановила машину… сказала шоферу, что меня ограбили, — он повез. Ну и… все. Папа сам расплачивался. А папе я только факт побега… только о факте побега рассказала. Он велел позвонить в больницу. — Она растерянно посмотрела на Аида Александровича. — Я правда совсем хорошо себя чувствую. — И Эвридика чихнула.
Аид нервно крутил чашку на блюдце: его распирало от желания говорить.
— Что скажете, Аид Александрович? — помог ему Петр.
— Что скажу? — Он послал в Эвридику свой взгляд-дротик. — Скажу, что фантазерка Вы… Это были грезы. Вы грезили. Но сейчас
Вы действительно совершенно здоровы. Только, пожалуй, слишком издерганы. Все.
— Все? — обомлел Петр, переглянувшись с Эвридикой и ее папой. — А нам казалось…
— Вам казалось. — исчерпал тему Аид Александрович. — Хотя, пожалуй, Вам, Эвридика, я мог бы дать совет… с Вашего позволения.
— Уехать на море? — не без иронии поинтересовалась та, дав понять, что Аид не оправдал ничьих ожиданий.
— Зачем же так… Другой совет. Постарайтесь забыть все это как можно скорее — иначе память… она будет мешать Вам жить. Нельзя сосредоточиваться на таких вещах. Это были остатки бреда. Остатки бреда, — строго повторил он, гипнотически глядя на Эвридику. И уже будничным голосом: — Кофейку у Вас не найдется еще?
— Иду варить, — сказала Эвридика.
— Можно мне с Вами? Я знаю сорок восемь рецептов. — Аид поднялся, не дожидаясь согласия, и отправился за Эвридикой. Петр попросил выпустить из заточения Марка Теренция Варрона — и Александр Тенгизович пошел за ним в комнату бабушки.
…Аид Александрович плотно закрыл за собой дверь в кухню. Эвридика обернулась на щелчок магнитного запора.
— Я специально закрыл. — Аид перешел на шепот. — Скажите мне, чей это телефон? — Он протянул Эвридике изрядно мятую уже бумажку.
Эвридика долго смотрела на цифры, потом сложила губы эдакой трубочкой: ту-ту-ту…
— Я не могу Вам сказать. — И, тряхнув головой, подошла к плите. — Диктуйте, пожалуйста, рецепт… номер девятнадцать.
— Я знаю только номер один. Эвридика, чей это телефон? — Он не допрашивал, он просил, он молил сказать — лучше б уж допрашивал: отказать проще! Но он просил.
— Аид Александрович, не мучьте меня… пожалуйста. Я не скажу.
— Так-с, хорошо. Тогда выслушайте меня. Выслушать — можете?
— Могу.
— Это страшная личность, я говорил с ним. И надо бы Вам… Вы простите, что я вмешиваюсь: наверное, Вы понимаете… я далеко не всегда, я никогда просто не вступаю с моими пациентами в какие бы то ни было отношения, кроме служебных, но Вам надо предпринять все меры для того, чтобы история, связывающая Вас…