Каратаев говорил спокойно, мирно, он явно издевался над полковником, но Автандил, ослепленный ощущением своей силы, не замечал тонкой иронии собеседника. Кавказцы, и все вообще азиаты, и евреи включительно, никогда не понимали русского юмора. Им по этой причине непонятен Чехов, и уж совсем чужими кажутся Г оголь и Салтыков-Щедрин. Юмор азиатов всегда замешан на отношении к женщине, на том, как ее обманывают, как над ней издеваются. И потому их юмористы скорее походят на пошляков и циников, чем на остроумных собеседников. Недаром же евреи свой юмор называют хохмами — от нашего русского слова хохотать, гоготать. А над подлинным юмором не хохочут, разве что грустно улыбнутся. Иногда и засмеются, но сквозь слезы или глубокую думу. Именно такая ирония слышалась в словах Каратаева. Многое в речах Автандила он находил верным, и эта-то правота чужого злобного человека навевала грустные думы.
А полковник, задетый словом «буза», услышав в нем скрытую угрозу новым оккупантам, вышел из-за стола, долго раскуривал трубку, а затем отставил в сторону руку, державшую ее,— это тоже шло от Сталина,— тихо, выпевая каждое слово, продолжал:
— Плохо, когда человек не имеет информации. Позволю себе немного статистики. Еще совсем недавно, при Хрущеве, Москва насчитывала четыре с половиной миллиона человек. Но и тогда русских было меньшинство: всего два миллиона. Еврей Андропов, а затем человек, который хуже еврея, Горбачев широко раскрыли двери столицы, и сюда хлынули евреи, а за ними и кавказцы. Сейчас в Москве восемь миллионов,— это только те, кто имеет прописку. Прибавьте сюда два миллиона человек, живущих как птицы — без бумаг и постоянной площади. Итого: русских остается два миллиона, а остальные евреи и наши. Одних только чеченцев в Москве двести тысяч! А грузин, армян, азербайджанцев, узбеков, татар, таджиков... Пять-шесть миллионов! Теперь и корейцы есть, и китайцы, и вьетнамцы. Вавилон! И все они организованы: свои землячества, религиозные конфессии, этнические лидеры... Племена и роды даже селятся рядом и скоро обнесут свои дома заборами. И дежурства установят, свои вооруженные отряды заведут. А если прибавить к этому, что, как показала чеченская война, на одного чеченца нужна рота русских... То и получится: не вам, русским, грозить нам своим кривым ружьишком!..
Автандил зарапортовался; он вылез из окопа и себя обнаружил, вывернул наизнанку свое истинное нутро, а Катя и Каратаев по-прежнему сохраняли спокойствие. Полковник хотя и больно задел их национальное чувство, но вида никакого они не подали. И даже бровью не повели, не переглянулись между собою. Катя лишь тихонько возразила:
— Раньше вы были интернационалистом. И меня призывали любить всех одинаково. А тут ишь как заговорили!..
Автандил ускорил шаг, раскуривал и без того дымящуюся как паровоз трубку, дышал неровно, тяжело.
— Я не против русских, я только хочу, чтобы вы поняли, что не Тель-Авив правит бал в столице России, а кавказская диаспора. И неизвестно еще, кому служат генералы Старрок и Муха. Бутырская тюрьма у Ибрагима, а Лубянка со своими подвалами у кого?.. Вы знаете? Вы забыли, что еще совсем недавно там сидел грузин Берия?.. Вы умные люди и должны выбрать себе хозяина. Умный слуга идет к тому хозяину, у кого и дом краше, и кто живет богаче. Я вам позволяю быть вместе и решить, с кем вы, любезные?..
Автандил взмахнул трубкой и вышел из гостиной. Катя пригласила Олега к себе наверх.
Придя в большую комнату Катиных апартаментов, пленники некоторое время молчали. Олег растянулся на диване, смотрел в потолок. Катя присела у него в ногах, тронула пальчиком мини-телефон. Вопросительно взглянула на Олега. Тот чуть заметно покачал головой: «Нет, звонить нельзя». И снова они молчали. Потом Олег набрал телефон генерала Мухи и прицепил аппарат к борту куртки поближе ко рту. И заговорил так, будто обращался к Катерине:
— Как вы думаете, где мы находимся?.. На даче Автандила?..
Катя поняла его маневр и подвинулась к нему на расстояние, удобное для разговора. Но Олег так приглушил свой телефон, что она не могла расслышать голос Мухи. А тот, обрадовавшись, кричал:
— Где вы находитесь? Мы ничего о вас не знаем. Были на даче Автандила, но там никого нет.
Олег, не дослушав его, заговорил:
— Я хотел спросить Автандила, да разве он скажет. Ну, хорошо: будем выяснять, а когда узнаем — я вам сообщу.
Последние слова сказал почти шепотом. И потом уже не понарошке обратился к Екатерине:
— Ну, что, красавица, попались в ловушку! Что делать будем?..
— Не знаю,— искренне призналась Катя. И оглядела окна: они были наглухо зарешечены стальной сеткой.— Кажется, здесь нас покрепче заперли, чем у Старрока. Уж на что хитрый народ евреи, а эти-то будут похитрее.
— Не то, чтобы хитрее, а коварнее. А как думаете, кто он по национальности, этот ваш полковник? Грузин, наверное?
— Думаю, чеченец. Или что-то среднее между волком и шакалом. Он для меня много хорошего сделал, а теперь вот видите, как все обернулось.
На лацкане куртки Олега заверезжал кузнечик-телефон. Олег подошел к окну и тут заглушил его, поставил в положение, когда сигнал не доходит. Был уверен, что Автандил наладил слежку и каждое слово, даже произнесенное шепотом, прослушивает. Подошел к Екатерине, показал взглядом на аппарат, висевший у нее на груди вместо брошки:
— Положите...— и показал на грудной кармашек. Катя поняла и бросила в карман свой «кузнечик», а поверх закрыла платочком.
В голове одна за другой стремительно проносились мысли об избавлении из плена, но ни одна не задерживалась. Больше всего пугало отсутствие людей в доме. Здесь они увидели одну юную грузинку или чеченку. И даже на дворе, и у плотно запертых ворот никого не было.
Вернулась к Олегу. Заговорила нарочито громко:
— Вы кроме юной очаровательной девочки видели кого-нибудь?
— Нет, не видел. Она жена этого старого козла.
— Жена?.. Невероятно! Но ей же нет и пятнадцати лет.
— Тринадцать... скоро будет.
— Но вы-то откуда знаете?
— А она там, внизу, мне носила конфеты, фрукты и всякие напитки. Если хотите, пойдемте ко мне, там у меня роскошные апартаменты. Я уже понял, что этот Алладин начал меня опутывать, как паутиной. И эта маленькая мушка — приманка, на которую я, как паук, должен броситься. Она даже ночью ко мне раза три заходила. И ставила мне на голову холодные примочки,— у меня, видишь ли, ночью сильно болела голова. Они мне влили какую-то скверную жидкость; я едва оклемался. Не хотел бы получить ее и во второй раз.
— Вам легче,— в раздумье проговорила Катя, пытаясь заглушить в себе приступ ревности, который подступился к горлу и затопил все ее существо.— Вам он будет устраивать сладкую жизнь, а меня ожидает пытка. Жаль, что я не имею иголочки, которой кольнул меня этот мерзкий старик. Я бы его живо усмирила.
— Чем же он тебе может угрожать?
Катя потянулась к Олегу, прошептала на ухо:
— Любовью.
Олег отстранился, будто ужаленный. И уже громко, никого не опасаясь, проговорил:
— Не отпущу вас от себя ни на шаг. А кто посягнет на вас — удушу.
И он показал крепко сжатые кулаки.
У Кати потеплело на душе. Улыбнувшись, сказала:
— Я тоже... не отпущу вас. Под страхом смерти.
— Будем считать, мы обо всем договорились. И еще хотелось бы думать, что мы таким хитрым образом объяснились в преданности друг другу.
Олег хотел сказать «в любви», но не посмел. Отважилась на это Екатерина:
— Может быть, в любви?
— Об этом и мечтать не могу.
— Как видите, я смелее вас.
Олег схватил ее, но... не поцеловал. Отпуская из своих могучих лап, тихо проговорил:
— Боюсь я вас. Вы же майор, все-таки. Вдруг как шутите.
— Нет, не шучу. И отныне буду всегда с вами рядом.
— А я беру на себя торжественное обязательство: слушать вас и во всем повиноваться. Если позволите, буду жить в ваших апартаментах и спать на коврике у ваших ног.
— Спите вот на этом диване.
Стояли у окна, смотрели вдаль и думали об одном: где они находятся и как им отсюда выбраться.
— Я сейчас думаю: у вас такой мощный ум, вы способны проникать в тайны таких сложных компьютерных систем и финансовых операций. Наверное, и сейчас вы нашли все решения.
— Не скрою: нашел! Быть все время с вами рядом. Обо всем остальном позаботятся наши хозяева. Кто бы они ни были, они будут о нас заботиться и охранять всеми силами.
— Недавно вас под охрану взяло самое могущественное ведомство. Чем это кончилось, мы с вами уже смогли убедиться.
— Плохой тот хозяин, у которого из-под носа увели его любимую собаку.
— Но вам разве безразлично, кто будет вашим хозяином?
— Не безразлично, конечно, однако не очень-то важно, кто будет мне стирать белье и подносить пищу. В этом смысле я сильно похож на пса и буду больше любить того хозяина, кто лучше кормит и тщательно вычесывает насекомых из моей шерсти.
Олег говорил громко, поворачивался в разные стороны, и Катя поняла, что он говорит на публику, то есть на Автандила. И еще она поняла, что он только начал изучать обстановку и нащупывать вариант побега из плена. К своему огорчению, сама же она никаких мыслей на этот счет не имела. Ей казалось, что ловушка, придуманная Автандилом, так коварна и совершенна, что выхода из нее нет. Надежда была на Олега. Он-то с его могучим изобретательным умом должен найти выход.
Вечером Автандил пригласил пленников к себе на третий этаж. Юная грузинка или чеченка привела их в кабинет хозяина. За письменным столом под портретом горца в белой папахе и с кинжалом сидел Автандил. Он был в теплом атласном халате, и на руках у него было много золотых украшений: часы, браслет, кольца и перстни с крупными бриллиантами. Катя не сразу его и узнала. Скажи ей, что ее полковник может так одеваться, она бы не поверила. Вот уж истинно говорят: восток есть восток. Мебель тут была музейная, из царских покоев, ковер огромный ручной работы, а кресло под Автандилом золоченое. И сколько тут было роскоши и богатства — уму непостижимо. Катя, кивнув на портрет кавказца, спросила:
— Кто это?
— Ты не знаешь — да? Суворова знаешь, Кутузова знаешь, а его не знаешь. А ваш писатель Лев Толстой хорошо его знал. И книгу о нем написал. Поняла теперь?..
— Хаджи Мурат! Как не понять.
— Хаджи Мурат — джигит, герой, он — дух Кавказа. Институт закончила, а не знаешь.
— Знаю, знаю. И тут у вас в кабинете — дух Кавказа. Мебель-то из Кремля перетащили, из палат Гранатовитой и Оружейной. Там я такую мебель видела. А кресла золотого и у царей наших не было. Такие кресла, говорят, у Брынцалова, да у Березовского. Да еще у братьев Абрамовичей.
— Язва ты, Катуш, но ничего — смейся над стариком Автандилом. Тебе такого кресла никогда не видать, потому что ты смысла жизни не понимаешь. Друзей выбирать не умеешь. Вот он...— кивнул на Олега,— умеет выбирать друзей. Он был в Америке и знает, что против силы умный человек не идет. Умный человек знает, с кем надо дружить и кому надо служить. А теперь скажите мне, что вы решили? Кому будете служить: мне или Старроку?..
Катя поспешно ответила:
— Я служить никому не буду — ни вам, ни Старроку.
— Помолчи, женщина! Пусть говорит мужчина. Он умный, и речь его будет другая.
И Олег заговорил. И речь его была легкой, неспешной и даже веселой:
— Я понимаю: свободы мне не видать. Готов сотрудничать с теми, кто обеспечит мне жизнь приятную и достойную.
— Вот видишь, Катуша! Это речь мужа. Он понимает, что свободы нет в природе. У нас президент — и тот не свободен. Хочешь жить, умей разглядеть, кто сильный и у кого деньги. А теперь, дорогой Олег Каратаев, говори свои условия.
— Как я понимаю,— продолжал Олег, будто и не слушал Автандила,— от меня будут ждать денег. Я эти деньги готов дать, но моя система имеет силу в том случае, если я буду жить в Москве или не далее, чем в ста километрах от Москвы.
— Пачему? — воскликнул Автандил.
— А потому что сигналы, которые я посылаю со своего компьютера, должны усиливаться специальными установками. Такие установки имеются в Москве.
— Но в Америке...
— В Америке я работал на военной базе. И там были такие установки.
Автандил задумался. Видимо, он планировал переместить Олега подальше от Москвы,— может быть, в Тбилиси, Баку, а может, и в Турцию или Испанию. А тут вдруг такое препятствие. И оно показалось совершенно реальным. Надо было на ходу менять планы.
Олег продолжал:
— Мне безразлично, чьи набивать карманы — Старрока или ваши; я при всех обстоятельствах не забуду и своих друзей, но я должен иметь гарантии безопасности, свободной жизни для себя и своих близких.
— Будет такая гарантия! — воскликнул Автандил.— При одном условии: ты признаешь одного хозяина. Не признаешь — будут резать. И никакая Муха не поможет. Муху тоже будут резать.
— А Старрока? — подала голос Катерина.
— Старрок?.. Пойдет в Бутырку...— к Ибрагиму.
— А уж с этим... извините, согласиться не могу. Еврей в России не подсуден.
— Как это — не подсуден?
— А так. Вы слышали, чтобы у нас где-нибудь судили еврея? Нет такого, и не может быть. У нас всюду — и в прокуратуре, и в судах непременно еврей найдется. Он-то уж поднимет шум, и такой, что у самого президента голова пойдет кругом. Потому у нас и самые страшные преступления не раскрываются. Куда ни сунется следователь — там или чеченский, а чаще всего еврейский след находит. Ну, и закрывает свою папку.
— Да, это именно так. Мы знаем с тобой, Катуша, что так оно и бывает. Ты наш канал не упомянула — милицейский. А и в милиции теперь старроки сидят. И все-таки, Ибрагим запер на ключ Гусинского. Телевизор дал в камеру, и рыбу с картошкой жарил, но ключ от камеры у себя в кармане держал. Скоро и Старрока туда сунут. Мы с тобой, Катуша, его место займем: я — начальник, ты мой заместитель.
— А Каратаева? Так и будем здесь в лесу держать, как графа Монте-Кристо?
— Каратаева?.. А это от него зависит, кому хочет служить: сынам Кавказа или гражданам Израиля? Пусть выбирает.
— Я уже выбрал! — сказал Олег.— На Кавказе девочки красивые есть — вот как эта, которая нам чай подает. Вино там есть, люди хотя и кинжал под полой носят, но если ты ему кацо, он тебя не тронет. Жалко, что нет на Кавказе мощных усилителей сигналов, жил бы я на вершине Казбека.
Потеплело сердце Автандила, сел он в угол дивана, закинул нога на ногу:
— Давайте говорить о деле. Но только Катушу попросим пойти к себе. Она женщина, зачем слушать мужской разговор?
— Мне майор Катя не мешает, наоборот, я хочу, чтобы она была в курсе всех моих дел. Она — мой командир и во всем советчица.
— О-о!.. У нас на Кавказе женщина знает свое место, но если у вас, русских, женщина имеет так много почета и может сидеть там, где сидят аксакалы — пусть так и будет. Что я должен вам говорить?
— Хочу знать: чего вы от меня хотите?
Автандил вытянул шею и страшно завращал темно-бурыми выпуклыми глазами. Ответил не сразу. И когда заговорил, то голос его звучал как-то хрипло и речь рвалась на части. Он волновался.
— А чего хочет Старрок? А чего хочет Муха?.. А?.. Вот этого же хотим и мы. Я говорю «мы», и это правда. Я один — что такое? Ничего. А если мы, то это уже мы! Мэр Москвы — большой начальник, и очень хорошо, но за его спиной стоит Церетели. А рядом с Церетели лепит из глины русских царей другой Церетели — его сын. А у жены сына есть брат Лабас Г огоберидзе. У Лабаса есть дядя — Г иви Г огоберидзе. Этот Г иви каждый день видит президента Грузии. Открывает ему дверь и даже может что-то сказать. А вы признайтесь: можете вы сказать что-нибудь своему президенту?.. Нет, не можете. Я тоже не могу. Ну, вот — теперь вы видите, как много надо денег. Я дам вам список этих важных персон, их будет десять. Может быть, двадцать.
— Ну, двадцать — многовато, а если десять, то ладно. Дайте их банковские счета. Может быть, мне удастся для них кое-что сделать. Но я могу работать только на своем компьютере, а он в Москве. Скоро вы нас отпустите из своего плена?