По правде говоря, они не очень-то доверяли Мари дю Парке. Они восхищались ее супругом за твердость характера, смелость и выдающиеся качества руководителя, принесшие ему известность; легендарная приветливость и патриархальный метод управления способствовали укреплению и процветанию колонии. Но они не знали того, что его жена играла не менее важную роль во всех его начинаниях. Для них же Мари была такой, какой описывали ее Ля Пьеррьер, сам Гурселя и десяток других человек, которые говорили о ней, что она была доступной женщиной, поддающейся любовным соблазнам, потому что она была красива, что у нее было много поклонников и что она явно имела связь с иностранцем.
Поэтому они с подозрением отнеслись к тому, что тот отсутствовал на похоронах генерала, и были неприятно удивлены его внезапным появлением в салоне. Этим человеком являлся шевалье Реджинальд де Мобрей.
Да, это был тот самый иностранец, о котором всегда упоминали, вспоминая дни, когда Мартиника чуть было не оказалась в руках англичан, это был тот самый человек, сопровождавший Мари в тот день, когда один шпион пробрался на остров, чтобы собрать для врагов все необходимые сведения.
Вот почему они внимательно прислушивались к тому, что говорил Байярдель.
Босолей, Виньон и Сигали подошли к этой группе в тот самый момент, когда капитан удалялся. Он еще не успел подойти к двери, как Босолей, посоветовавшись взглядом со своим товарищем, заявил:
— Господин майор, мои друзья и я невольно слышали то, о чем вы только что говорили с нашими уважаемыми святыми отцами Бонненоном и Шевийяром.
Все разом поглядели на него.
— Нам бы хотелось быть уверенными в дальнейшем — и я полагаю, что выражаю мнение большинства колонистов — повторяю, уверенными в том, что ни один пират, ни один дикарь не приблизится отныне к берегам нашего острова без нашего на то позволения.
Отец Шевийяр, сидевший рядом с настоятелем, поднялся, чтобы ответить колонисту:
— Сын мой, — сказал он елейным голосом, — есть разные пираты и флибустьеры, есть и разные дикари.
Рядом раздался голос. Это говорил колонист Пленвиль дю Кабре:
— Что означает это различие? — спросил он. — С каких это пор, святой отец, когда жизнь нашей семьи в опасности и все наше добро может быть отнято, а плоды нашего упорного труда могут быть превращены в пепел по вине некоторых нечестивцев, с каких это пор делается различие между мошенником, который грабит, насилует и убивает, и разбойником, который убивает, насилует наших женщин и дочерей, забирая все наше имущество? Есть ли на земле хоть один убийца, которого не накажет небо? Вас послушать, так можно в это поверить!
— Сын мой, — ответил отец Шевийяр все тем же елейным голосом, — есть пираты, совершающие преступления, о которых вы говорите, но есть также и французские флибустьеры, которым мы обязаны — я повторяю это вслед за капитаном Байярделем — не только нашей свободой, но и жизнью наших жен и дочерей! И когда я говорю это, я имею в виду капитана Лефора.
На мгновение он остановился, услышав ропот, и вновь заговорил, но уже более резким тоном, отчеканивая каждое слово:
— Можно не любить Лефора, можно считать его морским разбойником! Как служитель Церкви, я даже думаю, что он совершил немало грехов, я бы даже сказал смертных грехов! Но не забывайте, господа, что именно этот человек с горсточкой своих людей вырвал нас из когтей карибских дикарей, как справедливо сказал капитан Байярдель, в тот самый момент, когда эскадра английских кораблей, якобы шедшая нам на помощь, сразу же исчезла после выстрелов его пушек.
Голос церковнослужителя был слышен во всем салоне, и он обращался уже не к группе людей, а ко всем присутствующим. Его голос звучал словно под высокими сводами церкви, ширился, и каждый почувствовал дрожь в груди. Никто не промолвил ни слова.
— Кроме того, — снова заговорил отец Шевийяр, — я сказал, что есть разные дикари. Ведь наша религия учит прощать. Сегодня я видел собственными глазами с полсотни карибов на похоронах человека, который смог их понять и вести с ними переговоры по-человечески, уважая их достоинство, чтобы больше не повторялись кровавые побоища, свидетелями которых мы с вами были. Разве вы сочли дикарями тех, кто пришел бросить горсть земли на гроб человека, которого мы хоронили сегодня с должным почтением? Обдумывайте ваши слова, дети мои! Я предостерегаю вас от взаимной ненависти, от всякого рода клеветы и махинаций, которые могут иметь место на нашем острове после смерти его владыки, память которого мы чтим и всегда будем чтить. Не забывайте, что некоторые заинтересованы в том, чтобы посеять раздор в наших рядах! Мы объединимся вокруг человека, который станет преемником нашего генерала дю Парке, кто бы он ни был, ибо он будет назначен Высшим Советом, который назначен, в свою очередь, нашим усопшим, о котором мы все скорбим.
Решив, что он достаточно сказал, отец Шевийяр умолк и снова сел. Он, без сомнения, полагал, что все было окончено и что каждый вернется к начатому разговору.
Капитан Байярдель уже подходил к двери, когда вдруг услышал этот взволнованный голос, говорящий в защиту Лефора. Тогда он остановился, чтобы до конца дослушать речь. Теперь, как и Шевийяр, он полагал, что инцидент исчерпан.
Каково же было его удивление, когда он услышал слова колониста де Пленвилля:
— Прошу извинить меня, святой отец, но я не могу безоговорочно принять аргументы, выдвинутые вами. Есть дикари, которых мы можем принять в нашу среду, как например те, которые спустились сегодня с холмов, чтобы отдать последние почести нашему генералу. Но есть также между Басс-Пуэнтом и Кюль де Саком и англичане, решившие добраться до наших жилищ и перерезать наши семьи! Вы это знаете лучше, чем кто-либо другой! Что касается меня, то я твердо заявляю, что буду уничтожать их всех без разбору без малейшего угрызения совести!
Раздался одобрительный шепот, который он прервал еще более громким голосом:
— Что же до капитана Лефора, то мы все знаем, что он разбойник! В прошлом дезертир, которому генерал когда-то спас жизнь. А потом он стал убийцей, загубившим жизнь двадцати лучших колонистов нашего острова, заманив их в ловушку. Недовольный этим результатом, он вдобавок сделал все для того, чтобы многие из наших были приговорены к смертной казни, обвиненные им как участники заговора. Я знаю, что эти люди были в конце концов помилованы генералом, однако Лефор не имел к этому помилованию никакого отношения. А еще я хочу напомнить, что Лефор продался командору де Пуэнси, предварительно продав ему губернатора Ноэля Патокля де Туази. С этого самого дня он обзавелся кораблем, вооруженным самим де Пуэнси!
Конечно, капитан Байярдель не мог слушать дальше. Быстрый, как молния, он вытащил из ножен свою длинную рапиру и воскликнул громовым голосом:
— Пусть умрет наглец, посмевший произнести столь гнусную ложь!
Он резко оттолкнул капитана де Ля Гаренна и Лестибудуа де Ля Валле, которые тщетно пытались удержать его: рапира уже сверкала, словно молния, среди разноцветных мундиров.
Капитан Байярдель был не из тех, кто предает. Оказавшись перед колонистом Пленвиллем, он воскликнул тем же громовым голосом:
— Дайте оружие этому человеку! Пусть ему дадут оружие, тогда я смогу впихнуть назад в его глотку все те глупости, которые он изрек здесь в вашем присутствии!
Белый, как мел, Пленвилль отступил назад, ища выхода. Он знал, каким великолепным фехтовальщиком был капитан, и у него не было никакого желания сражаться с Байярделем.
— Шпагу! Шпагу этому презренному болтуну! — продолжал в исступлении кричать капитан, ища налившимися кровью глазами, у кого бы вытащить из-за пояса шпагу, чтобы бросить ее к ногам своего врага.
Ослепленный от гнева, не владея больше собой, он заметил шпагу майора Мерри Рулза. Одним прыжком он оказался рядом с майором и уже собирался схватить его рапиру, как вдруг с верхних ступеней лестницы раздался ровный, холодный и властный голос человека, хорошо владеющего собой. Даже если бы вдруг в этот момент заговорил сам покойный генерал, он бы не произвел такого впечатления.
— Что это за люди, желающие драться на шпагах в тот день, когда каждый должен предаться всей душой воспоминаниям и скорби? Кому пришло в голову сеять смуту в умах людей? Кто посмел забыть, что еще вчера генерал дю Парке правил здесь во имя счастья и процветания нашего острова, во имя справедливости? Кто посмел обвинить такого человека, как Ив Лефор, а также и других верных генералу дю Парке людей, которым он дарил свою дружбу?
Воцарилась мертвая тишина. Все головы разом повернулись в сторону говорящей. Это была Мари. Она продолжила:
— Капитан Байярдель, прошу вас удалиться. Я понимаю, что горестные минуты, которые мы только что пережили, могли разгорячить головы, однако я не потерплю, чтобы проявляли неуважение к памяти генерала дю Парке в тот самый день, когда его положили в землю.
Байярдель вложил свою рапиру в ножны. Широким жестом взмахнул он своей шляпой и пошел к выходу, громко стуча сапогами со шпорами.
Когда он вышел, Мари медленно стала спускаться по лестнице.
Гордым взглядом окинула она озадаченных присутствующих, онемевших от чарующей красоты, естественной красоты, подчеркнутой траурной одеждой и вуалью, легкой, как дымка. Под ней виднелось ее побледневшее лицо, и все же вуаль не могла скрыть странного блеска ее глаз.
Все были поражены тем, что черты ее лица больше не выражали горя, напротив, она была полна решимости и твердости.
Все смотрели на нее, не сводя глаз. Остановившись посреди лестницы, она обвела медленным взглядом каждого по очереди всех собравшихся в салоне мужчин. Вначале ее взгляд остановился на Мерри Рулзе, который не смог скрыть впечатления, произведенного на него появлением вдовы, затем на Мобрея, лицо которого сияло от восхищения.
Остудив свой гнев, Мари заявила строгим и серьезным тоном.
— Господа, мне хотелось бы подождать немного, пока в ваших сердцах воцарится мир, только тогда я смогу начать разговор об одном из самых важных вопросов, от решения которого зависит судьба нашего острова. Но только что виденное мной заставляет меня думать, что вместо того, чтобы вернуть желанный мир время только лишь горячит ваши умы. Этот инцидент явился лишним подтверждением того, какой невосполнимой потерей для Мартиники явилась смерть моего несчастного супруга генерала дю Парке. Я предвижу опасность того, что люди начнут ненавидеть друг друга и ссориться. Поэтому я прошу вас забыть о разногласиях, словно их никогда не было.
Она смолкла на минуту, чтобы оценить впечатление, произведенное ее словами, но, так как по-прежнему царило молчание, продолжила:
— Некоторые из вас беспокоятся о будущем. Они боятся дикарей и пиратов. Но я спрашиваю их, почему они так боятся, что, разве они хуже защищены, чем при жизни генерала? В случае нападения карибцев или флибустьеров я первая возьму в руки оружие. Я не забыла — и прошу вас не забывать об этом, — как я защищала этот замок от дикарей, сама стреляя из пушки и мушкета.
Она снова умолкла. В каком-то смысле она сейчас выдвинула косвенным образом свою кандидатуру на преемственность своему супругу, и каждый мог ясно понять ее планы.
Мари продолжила:
— Я намерена как можно быстрее собрать семейный совет, чтобы вынести решение о судьбе моих детей. Моему Жаку только одиннадцать лет. Но он является наследником своего отца, и если он пока еще не может управлять вместо него, то, по крайней мере, должен сохранить свою собственность.
Заметив, что многие кивают головами в знак одобрения, она быстро добавила:
— Прошу майора Мерри Рулза собрать завтра же здесь, в Горном замке, членов Высшего Совета, а также всех офицеров рот вспомогательной части, настоятелей обеих миссий, а также именитых граждан, которые всегда проявляли верность моему покойному супругу и известны своей лояльностью.
Она кончила говорить. Последовало долгое молчание, словно все ожидали чего-то еще, но она сделала вид, что уходит обратно, и тотчас же несколько человек во главе с майором, капитаном Ля Гаренном и отцом Шевийяром бросились к лестнице, чтобы удержать Мари.
Она остановила их, подняв руку:
— Мне надо отдохнуть и прежде всего помолиться, — сказала она ровным голосом. — Я очень огорчена тем, что пришлось вмешаться, чтобы укротить взрыв эмоций. В конце концов, может быть, будет лучше, если все разрешится как можно быстрее. До завтра, господа!
С этими словами она гордо и величаво поднялась к себе.
Несколькими минутами позже визитеры ушли в форт Святого Петра.
Глава 5
В которой шевалье де Мобрей разворачивает свои батареи
Как только отец Бонненон и отец Шевийяр последними покинули Горный замок, Реджинальд бросился в комнату Мари.
Его лихорадило и, несмотря на желание казаться сдержанным, все его лицо светилось от радости.
Поэтому, когда он постучал в дверь и получил разрешение войти, он воскликнул с нескрываемым восторгом:
— О, Мари! Дорогая Мари, вы были просто неотразимы! Мне кажется, мало кто из женщин был бы способен проявить такое достоинство. Я внимательно наблюдал за вами: вы не сделали ни одного промаха, а ваша простота и твердость просто сразили всех.
— Благодарю за комплимент.
Его приход оторвал Мари от глубокого раздумья. Когда она сказала ему «войдите», он заметил, что она стояла на коленях на скамеечке для молитв. Как только он вошел, она поднялась и присела на банкетку из бархата гранатового цвета.
Он приблизился к ней, все еще находясь в состоянии экзальтации.
— Мне очень хотелось, Мари, выразить вам восхищение. Говорят, что в моей стране женщины очень холодны и в тяжелые моменты принимают гордый вид. Это, без сомнения, из-за нашего сурового климата: у нас много холодных озер и часто бывают туманы. Но я не верю, чтобы какая-нибудь великосветская дама Шотландии могла бы сравниться с вами.
Мари не смогла сдержать счастливой и нежной улыбки. В глубине души она гордилась его похвалой. У нее был вкус к власти и то, что сказал ей любезный шевалье, являлось доказательством тому, что она обладала необходимыми качествами, чтобы стать преемницей своего мужа до совершеннолетия маленького Жака.
— Что вы хотите этим сказать, Реджинальд? — спросила она.
Он сел рядом с ней и заглянул ей в глаза.
— Мари, я думаю, что ваше вмешательство сегодня вечером послужило вам больше, чем можно было надеяться. Вполне очевидно, что майор Мерри Рулз хотел выдвинуть свою кандидатуру на заседании Высшего Совета на пост генерал-лейтенанта Мартиники. Но вы одним ударом разрушили все его планы.
— Что это означает?
— Это означает, дорогая Мари, что завтра Совет не сможет вам ни в чем отказать! Впечатление, которое вы произвели на всех присутствующих, сыграет в вашу пользу, Мари: сегодня по городу пойдут слухи о том, что завтра вы займете место вашего покойного супруга.
— А я не так, как вы, уверена в положительном решении вопроса, Реджинальд, — ответила она спокойно. — Вы сами говорили о Мерри Рулзе и его планах. Если до этого момента мне и удалось провалить его планы, его жажда власти от этого не уменьшится. От такого честолюбивого человека, как майор, можно ожидать всего. Он ловок, гибок, не настаивает, когда чувствует, что над ним взяли верх. Однако при необходимости он без колебания прибегнет к клевете, чтобы только победить меня. Бог знает, на какие измышления он способен сейчас в кругу своих друзей!
— Не бойтесь, — с уверенностью сказал Мобрей. — Не так уж он опасен. Хотя, если хорошенько подумать, то сейчас он может найти у вас только одно слабое место. Во всяком случае, мы знаем это и сможем немедленно отразить все его нападки.
— Какое слабое место?
— Ну как же! Вы же слышали стычку колонистов Босолея и Пленвилля с майором и капитаном Байярделем.
— Конечно. И что же?
— Спор начался с некоторого несогласия относительно значения нескольких слов. Отец Шевийяр считал, что не надо смешивать карибских дикарей, пришедших на похороны генерала дю Парке, со злодеями, которые нападают на остров, и что не надо было называть флибустьеров с острова Сен-Кристоф пиратами. В общем эти рассуждения были бы не столь важны, если бы не вмешались колонисты, выразив в несколько повышенных тонах свои опасения. Они не чувствуют себя в безопасности, ибо эти две угрозы висят над ними постоянно. Их страшит, что в любой момент они могут быть разорены. Если им верить, то они боятся больше флибустьеров, чем дикарей.