Мэллори изумленно таращился на крохотное животное.
— А я и не знал, что лошади умеют говорить, — заметил он наконец.
— Конечно, умеют.
— А я ни разу не слыхал.
— Наверное, им просто нечего было вам сказать.
— Наверное, — согласился Мэллори. — Кстати, ты-то сам лошадь, не так ли?
— Определенно.
— А это конюшня?
— Совершенно верно.
— У вас тут, случаем, не расквартированы единороги, а?
— Боюсь, нет, а что?
— Я тут следовал за одним по ездовой тропе и подумал, что он мог остановиться здесь, чтобы укрыться от непогоды.
— Я бы с удовольствием вам помог, — сказал конек, — но уже больше месяца ни один единорог у нас тут не останавливался. — Он помолчал. — Они большая редкость, знаете ли. Вряд ли во всем Манхэттене их нынче сыщется больше двух дюжин. А в каком он двигался направлении?
— Думаю, на север. Я не сумел нагнать его, чтобы убедиться в этом окончательно. — Открыв дверь, Мэллори высунул голову на улицу, обнаружил, что видимость по-прежнему нулевая, и решил подождать еще пару минут, прежде чем снова двинуться навстречу ветру и снегопаду. — Я еще ни разу не видел такого маленького коня.
— Я не всегда был так мал, — ответил тот.
— Да?
Конек горестно покивал головой.
— А что случилось? — полюбопытствовал Мэллори.
— По моему виду не скажешь, но я был беговой лошадью.
— Может, я и видел тебя на бегах. Я бывал в Белмонте и Акведуке три-четыре раза в неделю.
— Да я был не очень-то хорош. Когда я родился, на меня возлагали большие надежды, но я изрядную часть своей карьеры провел, бегая в местах вроде Тристлдауна, Латонии и Фингер-Лейкс.
— А как тебя зовут? — спросил Мэллори.
— Вас интересует имя, которое мне дал владелец, или настоящее?
— Пожалуй, настоящее.
— Эогиппус.
— Ни разу о тебе не слыхал.
— Я бегал не под этим именем. Это имя я избрал, когда понял свое истинное предназначение; — Фыркнув, Эогиппус продолжал:
— Как я сказал, я был не очень хорошим бегуном.
— Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, — холодно заметил детектив.
— Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.
— Например?
— Первым делом они выхолостили меня.
— И это придало тебе прыти? — с сомнением поинтересовался Мэллори.
— Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, — с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох. — Едва я оправился, меня вернули на ипподром.
— Может, им следовало испробовать шоры, — предположил Мэллори.
— Пробовали.
— Помогло?
— Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывал душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только. — Он помедлил. — Потом в ход пошли медикаменты.
— Запрещенные законом?
— Совершенно законные, — покачал головой Эогиппус. — Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль. — Он снова заржал. — Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!
— Просто медленным, — подсказал Мэллори. Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:
— Просто медленным.
— Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.
— Он был моим дядей, — сообщил Эогиппус.
— Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.
— Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле. — При этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение. — А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет — бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, — он выдержал трагическую паузу, — но у меня просто не было способностей.
— И что же случилось?
— Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло и он свалился.
— Твой тренер плохо затянул подпругу.
— Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше. — Он помолчал. — В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус — первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне — что-то от них.
— И давно это продолжается?
— Уже лет десять.
— Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.
— Так и есть, — подтвердил Эогиппус, — но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.
— А как тебя занесло в Центральный парк?
— Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, — пояснил Эогиппус. — Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.
— Только не говори, что ты возишь тележку!
— Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.
— О каком довольстве тут может быть речь?! — изрек вороной. — Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.
— Твои слова полны горечи, — заметил Мэллори.
— А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.
— Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, — указал детектив.
— Это потому, что очень немногие так же здоровы! — огрызнулся конь. — Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.
— Прискорбно слышать.
— Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.
— Я?! — удивился Мэллори.
— Я запомнил твое лицо на всю жизнь.
— Тогда прими мои извинения.
— Вот уж порадовал, — с упреком буркнул конь.
— На ипподроме я теряю контроль над собой, — смутился Мэллори.
— Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.
Лошади — никогда.
— Это не совсем так, — мягко вклинился в разговор Эогиппус. — Бывают исключения.
— Назови хоть одно, — с вызовом потребовал вороной.
— Мне вспоминается Бандитка. — Крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом. — Она была без ума от ипподрома.
— Он обернулся к Мэллори. — Вы хоть раз видели ее?
— Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.
— Лучшая кобылка всех времен без исключения, — непререкаемым тоном заявил Эогиппус. — Она была впереди с первого шага до последнего.
— И была мертва шесть часов спустя, — добавил вороной. — Последний шаг сломал ей ногу.
— Верно, — уныло согласился Эогиппус. — В ту ночь я потерял целый дюйм. — Он тряхнул гривой. — Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранд и.
— Гранди? — оживился Мэллори. — Что вам о нем известно?
— Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, — объявил Эогиппус.
— А зачем ему понадобилось красть единорога? — продолжал Мэллори допрос.
— Кроме обычных резонов?
— Не знаю. А каковы обычные резоны?
— Ну, к примеру, хотя бы выкуп.
— Нет, — отрицательно повертел головой Мэллори, — он не предъявлял никаких требований.
— Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.
— А Гранди нужно состояние?
— Нет.
— А для чего еще годится единорог?
— Да почти ни для чего, — презрительно изрек вороной.
— При каких обстоятельствах он был похищен? — поинтересовался Эогиппус.
— Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепрехуном по имени Липучка Гиллеспи.
— Я слыхал о нем, — задумчиво проронил Эогиппус. — Он и сам по себе устрашающий субъект.
— А ты хотя бы примерно не знаешь, где я смогу его отыскать? — спросил детектив.
— Нет. Но мне не по нутру мысль, что хоть какое-нибудь животное подвергается дурному обращению. Если вы подождете до завтрашнего утра, когда снегопад прекратится, я с удовольствием составлю вам компанию.
— Я не могу ждать, — возразил Мэллори. — Фактически говоря, я и так тут задержался дольше, чем следует. Отведенный мне срок истекает.
— И какой же это срок? — заинтересовался Эогиппус.
— Гильдия Мюргенштюрма прикончит его, если я не найду Лютика к рассвету.
— Лютика?! — заржал пораженный Эогиппус. Это имя прокатилось вдоль конюшни эхом — все лошади повторяли его тоном величайшего благоговения.
— А он отличается чем-нибудь особенным? — справился Мэллори.
— Еще бы, раз Гранди его заграбастал! — ответил Эогиппус.
— Что-то я не понял.
— Раз в тысячелетие на свет рождается единорог с почти безупречным рубином во лбу, в точности под рогом, — поведал Эогиппус. — Это своеобразное родимое пятно.
— Из чего я заключаю, что у Лютика таковой имеется.
— Имеется, — подтвердил крохотный конек.
— И это так поднимает его в цене, что может заинтересовать даже Гранди?
— Деньги здесь ни при чем. Рубин открывает дверь между мирами, да и сам по себе является источником невероятного могущества. У Гранди уже есть два таких камня, потому-то он и Гранди. Кто знает, кем он станет, если заполучит еще и третий?
— Все только и твердят мне о том, что никакого волшебства не существует, — пожаловался Мэллори, — и тем не менее смахивает на то, что это единственная сила, правящая тут бал.
— Камни вовсе не волшебные, — не согласился Эогиппус. — Они обладают определенными свойствами, находящимися в полнейшем соответствии с законами, управляющими физической Вселенной, создавая проницаемую мембрану между вселенными и позволяя своему владельцу канализовать электромагнитные излучения мозга куда более эффективно, чем всякому другому.
— А что бы камни делали, будь они волшебными? — недоумевал Мэллори.
— То же самое.
— Тогда разница лишь в названии.
— Разница в научном содержании, — поправил его конек.
— Но результат-то один.
— По сути.
— Как по-твоему, что Гранди собирается делать с этим могуществом?
— От этого мира он уже получил все, что хотел. Я склонен предположить, что дальше он намеревается распространить свое влияние и на ваш мир. Простите меня за столь поспешные выводы, но ведь вы из того, другого Манхэттена, не так ли?
— Да.
— Вот я и думал, что вы бывали там не только для того, чтобы играть на бегах.
— Почему?
— Потому что вы тут только и разглагольствуете, что о волшебстве, как будто средства важнее, чем результат. На самом деле существенно только, что Гранди сделает с камнем Лютика, а не как он это сделает.
— Поддерживаю, — согласился Мэллори, направляясь к двери. — Я лучше пойду.
— Куда же вы пойдете? — спросил Эогиппус. — Даже если единорог, которого вы преследовали, и в самом деле Лютик, вы все равно не сможете отыскать его след в такую пургу.
— Знаю. Думаю, мне остался лишь один возможный способ действий — найти телефонную книгу.
— Зачем?
— Мне надо разыскать полковника Каррутерса, если он живет в Манхэттене.
— А какое отношение Каррутерс имеет к Лютику? — осведомился Эогиппус.
— Ни малейшего. Но поблизости он вроде бы единственный эксперт по единорогам — во всяком случае, единственный из тех, о ком я знаю. — Мэллори на миг задумался. — Если объявится Мюргенштюрм, скажите ему, пусть выяснит адрес Каррутерса и нагонит меня там.