Предложенный ею «пристойный план» был составлен так ловко, что она оставалась в выигрыше. Ей-то ведь тоже надо было как-то добраться после работы до Зябликов. И, судя по всему, она привыкла ездить сама на своей алой «Мазде», а не с шофером на безликом представительском авто.
За три года Матвей совсем отвык от таких женщин, как эта. Но она нисколько не раздражала его. Наоборот, ему хотелось смеяться, когда он слышал ее хрипловатый голос. Он вырос среди таких женщин – из маминых искусствоведш таких была половина, если не больше, – и теперь ему казалось, что он вернулся в детство. За все время после армии у него ни разу не возникло чувство, что он вернулся – не то что в детство, а вообще вернулся, хоть куда-нибудь, – и потому он прислушивался к голосу этой женщины с радостной жадностью.
– Ну так как? – нетерпеливо переспросила она. – Подходит мой вариант?
– Подходит. Я давно не был в Москве.
– В каком смысле? – удивилась она. – Не найдете Вспольный переулок?
– Найду, – засмеялся Матвей. – Это я так просто. Не обращайте внимания.
– Рассаживайтеь, сейчас начнем, – донеслось из трубки. – Это я не вам. А вас жду в двадцать два ноль-ноль. Вспольный, пятнадцать.
Матвей еще раз улыбнулся ее деловитости и отдал Никитке телефон.
Глава 3
– Поверишь, только сейчас в себя пришла. А то целый день такая депрессуха была, что хоть об стенку головой.
Рита поставила пустой бокал рядом с широкой вазой, в которой плавала свечка, и прищурилась. В ее желтых глазах плескалось абсолютное, как у кошки, удовольствие. Сразу же, как только они оказались за ресторанным столиком, она предложила перейти на «ты», и Матвей сделал это без затруднений. Заодно они наконец представились друг другу. Рита не придавала значения церемониям, так что некоторое запоздание этой процедуры ее не шокировало; Матвея тоже.
Ресторан, в который они приехали, назывался «Денди». Видно было, что хозяева внимательно ознакомились с историей дендизма и постарались не упустить в оформлении своего заведения ни одной приметы этого эстетского понятия. В небольших застекленных витринах были выставлены сигары, портсигары, лорнеты, трости со вделанными в них моноклями. За несколькими столиками сидели в небрежных позах манекены, на которые были надеты костюмы в тонкую красную или в двойную синюю полоску и франтовские жилетки. На стене красовался портрет знаменитого лондонского денди Джорджа Браммела. Венцом интерьера являлась большая, почти в натуральную величину, модель джеймс-бондовского автомобиля «Астон-Мартин», стоящая в центре зала.
– Так сильно испугалась? – удивился Матвей. – Ты что, за пятнадцать лет бизнеса бандитов никогда не видела?
– Ну, положим, таких, как сегодня, в самом деле никогда. Где я могла таких видеть? Я же не с киоска на рынке начинала, все с самого начала было сравнительно цивильно. Но дело даже не в них. То есть сразу-то я, конечно, просто испугалась. Как животное, нутром. Чуть матка в трусы не упала! – Она засмеялась своим прекрасным хриплым смехом. – А потом, когда интеллект включился... Умом-то всегда понимаешь, в каком дерьме мы все живем. Бедные, богатые, неважно – на всех хватает. Но когда персонально тебя в это дерьмо мордой ткнут... Работай, расти ребенка, домик строй – и что? Придет вор, прокурор, еще какой-нибудь урод завистливый и все у тебя отнимет. В лучшем случае отнимет, – уточнила она. – А в худшем заодно и тебя самого пригробит, чтоб не раздражал своим существованием.
– Против лома есть прием, – пожал плечами Матвей. – Еще больший лом. Это на крайний случай. А лучше заранее другие приемы поискать.
– Молодой ты еще, – усмехнулась Рита. – Хотя братец мой постарше тебя, а тоже приемы выискивал. Облагораживал одну шестую – или какую там теперь? – часть суши. Думал, бабло побеждает зло. И где он сейчас со своим благородством? Получил десятку, как карманник-рецидивист какой-нибудь, и ни великие планы не помогли, ни великие капиталы.
– За что получил? – с интересом спросил Матвей.
– Какая разница, что в приговоре написали? – хмыкнула Рита. – У нас любого на улице останови, через полчаса найдется, за что сажать. Ну, ему оптимизацию налогов впаяли, незаконную приватизацию. Да ты и сам слышал, наверное. Процесс Лесновского.
– Это твой брат? – удивился Матвей. – Ничего себе!
Следствие по делу алюминиевого магната Лесновского длилось так долго и привлекло такое внимание всего мира, что не знали о нем, наверное, только грудные младенцы. Вернувшись из Таджикистана, Матвей неделю никуда не ходил, лежал на диване и тупо щелкал пультом от телевизора. В ту неделю он без труда разобрался в сути этого шумного процесса. Конечно, Лесновского судили не за недоплаченные налоги и не за огрехи приватизации алюминиевых заводов, а за то, что он вошел в клинч с властью.
Депутат Корочкин когда-то не уставал повторять:
– С нашим государством, Матюха, лучше за деньги дружить, чем бесплатно воевать. Все равно его не перевоюешь. Зря оно, что ли, восемьдесят лет особо борзых к ногтю прижимало? Набралось опыта. А мне жизнь один раз дана, и прожить ее желаю не на нарах, а чтоб сыто, пьяно и нос в табаке.
Корочкин без стеснения называл партию, в которой был не на последних ролях, партией быдла, в Думе выполнял любые указания высокого начальства и при этом ухитрялся числиться в оппозиции, то есть время от времени затевал драки на заседаниях. Если нужна была иллюстрация к тезису о том, что политика – это грязь, то можно было просто написать портрет Корочкина. Впрочем, все остальные политики, которых Матвей узнал за два года, когда краем глаза заглянул в коридоры власти, показались ему точно такими же иллюстрациями, только менее яркими.
– Непутевый у меня братец, – сказала Рита. – И вот ты скажи, откуда что взялось? Вроде нормальный мужик, с прививкой здорового цинизма. В комсомоле начинал, деньги сделал не в белых перчатках, как ты понимаешь. И здрасьте вам – то партия новой России, то какой-то еще фонд поддержки поэзии... Да зачем ее поддерживать! Чтоб людям жизни ломать?!
Она откинула упавшую на глаза темную, с мелированными дорожками, прядь; глаза сверкнули сердитыми сердоликовыми огоньками.
– За Никитку беспокоишься? – догадался Матвей.
– А кто бы не беспокоился? Был бы он хотя бы девчонкой – ладно, пусть стишками балуется. И то проблемы с замужеством возникли бы. А тут парень! Родила его, не подумав... Конечно, не подумав, – повторила она, видимо, заметив недоверие в глазах Матвея. – Думаешь, только школьницы дурами бывают? В сорок лет тоже идиотизм в наличии. Считала, при моих-то деньгах проблем не будет, не студентка же я одиночка, которой на полчаса ребенка оставить не с кем, фрукты купить не на что. А тут других проблем вагон... Что с ним делать, как воспитывать, понятия не имею. Надо было девчонку рожать, – усмехнулась она. – Жаль, денег не хватило.
– Как денег не хватило? – удивился Матвей. – Извини. – Он перехватил у Риты из руки бутылку и налил ей вина.
– Официант небось извиняться не прибежал, – зло сказала Рита. – Вот тоже – кабак весь на понтах, дизайнеру немерено отвалили за эти финтифлюшки. – Она кивнула на витрину с дендистскими моноклями. – Шеф-повар из Лондона. А обслуга лясы точит, как в советской столовке. Денег на девчонку не хватило очень просто, – объяснила она. – Никитка у меня пробирочный, от анонимного донора. Можно было любой пол сделать, только стоило слишком дорого. У нас десять лет назад ни специалистов таких не было, ни оборудования, надо было в Америку лететь. Лешка мне и сказал, нечего, мол, дурью маяться, кто зачнется, тот и хорош. Лешка – это братец мой, которого посадили. И вот что мне, скажи пожалуйста, с этим мальчиком теперь делать? Слабый, впечатлительный, перспективных интересов ноль. Только книжки читает, как будто на дворе совок и можно мужику в облаках витать! И ведь, главное, – улыбнулась Рита, – отца ему подбирала – сперму, в смысле, – чтоб никакой этой слюнявой гуманитарщины близко не было. Нормальный рабочий парень, тридцать лет, здоров как бык. Волосы, между прочим, в досье были указаны темные, как у меня. А Никитка белокурый, голубоглазый, еще вдобавок близорукий. Природа есть природа, – вздохнула она. – Черт знает что вытворяет, даже в пробирке. Уж что только ни делаю... Карате отдала заниматься, так он перед второй же тренировкой на пол лег и говорит: можешь меня отравить, я туда больше не пойду, они там все матом ругаются. Чтобы у меня – у меня! – такое чмо получилось! Лешка его хотел в свою школу забрать, но тут уж я категорически – нет. Пусть в нормальную ходит, нечего в теплице воспитываться.
– А какая у твоего брата школа? – спросил Матвей. – По бизнесу?
– Если бы! Просто для одаренных детей. С пансионом для аналогичных сирот. Математический класс, литературный, музыке учатся, картинки рисуют... Глупости, в общем, миллиардерская блажь. Еще, паршивец, с меня честное слово взял, что я ее буду патронировать, чтоб, не дай бог, не захирела, пока он срок мотает. Оно мне надо, это светлое будущее всей страны? Мне своих золотых приисков в ЮАР более чем достаточно. Надежно, денежно, проверено. Но родственный долг не хрен собачий. Тем более Лешка мне подняться-то по бизнесу и помог, не скотина же я неблагодарная. Ладно, хватит про эти глупости! Ты хоть отдохнул сегодня или Никитка тебе все это время на мозги капал?
– Отдохнул, отдохнул, – сказал Матвей. – Дом у тебя в хорошем месте, располагает к отдыху.
Ритин дом правильнее было бы назвать поместьем: он занимал несколько гектаров лесной и луговой земли, примыкающей к театральным дачам поселка Зяблики. Правда, отдохнуть Матвею все-таки не удалось: Никитка в самом деле не отходил от него ни на шаг и замучил вопросами о рукопашном бое, стихах, таджикско-афганской границе, возможности дружбы между мальчиком и девочкой и прочих подобных вещах.
Рита подняла бокал и посмотрела на Матвея сквозь белое вино. Глаз ее показался за выпуклым стеклом слишком большим и каким-то печальным.
– Сколько тебе лет? – вдруг спросила она.
– Двадцать пять.
– А мне полтинник стукнул. Хоть плачь.
– Зачем же плакать? – улыбнулся Матвей. – Ты моложе выглядишь.
– Даже подтяжку пока не делала, – с горечью похвасталась она. – Можно так кожу на морду натянуть, что еще лет на десять помолодею. Ну и что толку?
Матвей почувствовал, что разговор наконец становится неловким. Он с самого начала догадывался, что этим кончится: в отличие от Никитки прекрасно знал, что дружбы между мальчиком и девочкой не бывает. А других отношений с Ритой – тех, против которых она явно не стала бы возражать, – Матвей не мог себе представить. Она нравилась ему своей резкостью, живостью, умом, нескрываемой силой характера, его не раздражала ее бесцеремонность и постоянное желание командовать, он испытывал к ней даже приязнь... Но в этой приязни не было ничего, похожего на чувственную тягу. Даже наоборот, он внутренне вздрагивал, представляя, что она может прижаться к нему всем своим ухоженным и все-таки дряблеющим телом. Вообще-то он об этом и не думал, но, когда Рита прямо сказала об огромной, непреодолимой разнице между ними, ему стало не по себе. Она была почти на десять лет старше мамы, и с этим в самом деле ничего нельзя было поделать.
– Да зачем тебе какой-то от внешности толк? – невнятно пробормотал он.
– Говорю же, природа насмешница, у нее свои резоны, – с той же горечью произнесла Рита. – Ну что бы ей стоило наоборот сделать – чтобы тебе пятьдесят, а мне двадцать пять? Никаких проблем бы не было! Я, помню, всегда песне этой удивлялась, которую Бернес пел. Слышал, может? «Голова стала белою, что с ней я поделаю?» – глуховато пропела она. – Подумаешь, горе, у мужика голова седая! Да бабы на вашу седину еще больше клюют. Интригует же это, будоражит воображение. А я каждые три дня к парикмахеру бегаю, чтобы, не дай бог, ни одной сединки не пропустить. Страшный возраст – пятьдесят лет...
– Но ведь не восемьдесят, – сказал Матвей.
Он уже совершенно справился с собою и говорил теперь с Ритой без неловкости.
– Хуже. В восемьдесят, по крайней мере, все понятно: старуха и старуха. А в пятьдесят внутри-то еще молодая, еще страсти всякие кипят, а снаружи карга стареющая, только мужиков пугать. Ладно! – Она тряхнула головой. – Не на что плакаться. Пугать-то особо и некого, мужики кругом сплошь дерьмовые. Поверишь, кроме тебя, ни одного приличного не встречала. Ну, Лешка еще, но родственники не в счет. Все работала как лошадь, честолюбие свое тешила, а, помню, как спохватилась рожать, огляделась, так и обнаружила: родить и то не от кого, не говорю уж влюбиться. Может, конечно, сама виновата. Крутая слишком, поруководить люблю, они и пугаются. Но ты же не испугался!
Матвей промолчал. Ну, не испугался, он вообще мало чего боялся, и уж точно не женщин, какие бы они ни были. Но что толку от этого Рите?
– Все, про личную жизнь хватит, – решительно сказала она. – Да и вообще, засиделись мы. Мне завтра к восьми в офис, проблемку одну надо до начала рабочего дня разрулить. А ты где трудишься?
– Сейчас нигде.
– Хочешь, ко мне иди? – оживилась она. – У меня фирма солидная.
– Не хочу.
– Меня боишься? – Рита насмешливо прищурилась.
– Просто у меня уже есть... солидное предложение. Только не знаю, надо ли его принимать.
– И что тебя, интересно, останавливает?
– Да так... Смысла не вижу! – неожиданно для себя выпалил Матвей.
Он ни разу не называл эту причину вслух, да и наедине с собой, в молчании, стеснялся красивости этого объяснения. И совсем непонятно было, почему он вдруг высказал его женщине, которой совсем не знал и которая явно дала понять, что презирает подобные резоны.
– И ты туда же! – ахнула Рита. – Мама дорогая, совсем свихнулись мужики! Бабы вкалывают, а им не до хорошего – смысл жизни ищут! Да за смысл жизни можно или с голой задницей остаться, или вообще на нары загреметь! – возмущенно добавила она. – Скажешь, не права я?
– Права, – не стал спорить Матвей.
– Ну так что ж ты?..
– Пойдем, Рита, – сказал он. – Отвозить меня не надо, пешком пройдусь. Родители тут рядом живут, у них переночую.
Он и до встречи с Ритой не собирался ночевать сегодня дома. Из-за циркового девичника объяснение с Гоноратой откладывалось до завтра, и Матвею не хотелось, чтобы оно произошло, когда они проснутся в общей постели.
Оттепель кончилась – мороз окреп, асфальт сверкал в свете вечерних фонарей гладким свежим льдом.
– Как же ты по такой дороге поедешь? – Матвей взял Риту под руку, помогая спуститься по обледеневшим ступенькам ресторанного крылечка.
– Нормально поеду. Водительским талантом, в числе прочих дарований, Бог меня не обидел. Плюс курсы экстремального вождения. – Она повела плечом, высвобождая свой локоть из его руки. – Так что в опеке не нуждаюсь. Во всех отношениях. Жаль, Никитка на тебя запал, достанет теперь звонками. Может, телефон поменяешь?
– Не поменяю. Хочешь сказать, что ребенок не игрушка? Не волнуйся, я догадываюсь.
– Чертов ты парень! – Рита перестала хмуриться и наконец рассмеялась. – Мимоходом за душу берешь. – Она быстро коснулась его руки своей крепкой, даже на морозе горячей ладонью. – Спасибо... За спасение от верной смерти!
Сигнальные огни Ритиной машины уже исчезли за углом, а Матвею все еще казалось, что ее смех слышен в хрустальном морозном воздухе. Встреча с нею была из тех встреч, которые прекрасны своей бесполезностью и свободой. Хотя – почему бесполезностью? За весь день, проведенный с Никиткой, и за весь вечер с его мамой Матвей ни разу не услышал у себя в груди знакомого изматывающего метронома. Вернее, он просто не прислушивался к нему – забыл о его существовании.
Это случалось теперь так редко, что ему сразу стало весело. Как будто бы прямо из воздуха перелились в него и морозная бодрость, и захватывающее, как в детстве, предновогоднее обещание счастья.
Он свернул со Спиридоновки и, то и дело скользя по длинным ледяным дорожкам, зашагал по Тверскому бульвару к Пушкинской площади.