Они посмотрели друг на друга, и Гого не отметил во взгляде Ирвинга ничего опасного.
— Нет, спасибо тебе, Фред. Пройдет само.
Бойнарович начал рассказывать о своем путешествии в Гренландию и об интимной жизни эскимосов. Кучиминьский, родившийся в Сибири, отметил значительное сходство в обычаях эскимосов Гренландии и жителей сибирской тундры. Мушкат заметил, что все это идет из эпохи матриархата. Млотиньский придерживался иного мнения. Вновь разгорелась дискуссия. Все под влиянием выпитого были более возбуждены, и мнения звучали короче, громче и уходили от обсуждаемого предмета. Темы наслаивались одна на другую, множились и менялись. И когда Бойнарович все еще говорил об эскимосах, Мушкат рассуждал о новых течениях в антропологии, Дрозд высказывался об индийском генезисе, Чумский рассказывал о каком-то случае кровосмешения в Сувалках, Млотиньский — о восточной медицине, Кучиминьский философствовал о теории относительности Конфуция, которая является противоположностью догматизму всех других этик, Тукалло гремел парадоксами о морали животных, Стронковский доказывал, что в языке басков и литовском много общего.
В конце концов все говорили одновременно, пытаясь перекричать друг друга. Наблюдатель со стороны не сумел бы понять, каким чудом, несмотря на хаос вавилонского столпотворения, они слышат и понимают друг друга.
Разговор постепенно превратился в какой-то лай. Склонившись над столом, размахивая руками, они выбрасывали из себя водопады, каскады слов. Спустя какое-то время говорили: Мушкат о войне бояр, Стронковский о своем детстве, Бойнарович о гренландских эскимосах, Тукалло об астрологии, Кучиминьский об издательской фирме «Повалевский и сыновья», Млотиньский о Стасе Тумирувне из театра «Новости», Чумский об охоте на кабанов, Ирвинг о стихах Стронковского, Дрозд о кнедликах со сливами, Хохля о себе, Залуцкий о том, как не следует танцевать оберек[14]
. Желая показать какое-то движение, он встал, и тогда большинство в компании пришли в себя.
— Пойдемте в другой бар! — кинул клич Тукалло.
Послышался стук отодвигаемых стульев, и все дружно направились к выходу. Дольше всех за столом оставались самые запальчивые: Дрозд, который объяснял Мушкату, что музыка ближе к математике, чем даже к поэзии, и Мушкат, убеждавший Дрозда, что антисемитизм не имеет никаких биологических оснований.
Ночь была светлая и морозная. На небе висел месяц, и под ногами скрипел снег. Свежий колючий воздух заметно отрезвил всех. Некоторые стали прощаться, кто-то спорил при выборе следующего бара.
Гого решил идти домой. Он не был пьян. От нервного напряжения, в котором он находился, алкоголь не приносил ему облегчения. Впервые он не имел ни малейшего желания идти с ними, и если колебался, то лишь из опасения, что в его отсутствие Ирвинг скажет, где нашел портсигар.
Однако Ирвинг держался спокойно. По его поведению можно было сделать вывод, что он решил сохранить все втайне. Когда Гого начал прощаться, Ирвинг предложил подвезти его домой. Из этого следовало, что Ирвинг не намерен воспользоваться имеющейся информацией. Гого не мог понять, что склонило Фреда поступить именно так, зачем он вообще выкупил портсигар. Логичнее было бы в разговоре с Гого дать невзначай понять, что знает о его поступке и что дает ему какое-то время для возвращения чужой вещи. Гого слишком хорошо знал Фреда, чтобы подозревать его в каких бы то ни было планах морального шантажа.
Ирвинг остановился возле дома Гого и протянул ему руку.
— Спи спокойно! — сказал он на прощание по-английски.
Гого сильно сжал его руку.
— Спасибо тебе, большое спасибо, — он акцентировал это таким образом, что отнести благодарность можно было как к вопросу с портсигаром, так и к вежливому предложению подвезти.
— О, это такая мелочь, не о чем и говорить, — с легкостью ответил Ирвинг.
Гого позвонил в дверь и. глядя на удаляющиеся красные огоньки машины, почувствовал в глазах слезы.
— Фред действительно благородный человек… Друг, — шептал он.
Тем временем в «Негреско» компанию встретила неожиданность: первым, кого они там увидели, был Адам Полясский.
— Это ты так работаешь, — возмутился Хохля.
— Я работал до часа, — защищался Полясский, — ну и вынужден был выйти что-нибудь перекусить.
— Миндаль! — рассмеялся Стронковский, указывая на завернутые в салфетку жареные орешки, лежащие рядом с большим фужером коктейля.
К столику Полясского администрация придвинула еще два, чтобы разместиться смогли все. Вскоре с другого конца зала подошли Три Свинки. Без всяких церемоний они покинули свою компанию, чтобы подсесть к Дьяволам. Попрощавшийся Кучиминьский появился спустя четверть часа с пани Тиной Даберман, которую встретил где-то по дороге. Присутствие женщин повлияло на полную замену тем и тона разговора. Посыпались шутки и анекдоты.
— Весьма примечателен, — обратился Полясский к сидевшему рядом Тукалле, — тот факт, что достаточно нескольких, даже одной женщины среди десятка интеллектуалов, чтобы они стали похожими на большинство.
— Понятно, женщинам не нужен интеллект, им достаточно сознания, что они общаются с людьми, считающимися интеллектуалами. Это щекочет самолюбие. Подобная Тина потом допекает мужа, направляя на него пулемет и посылая очереди из наших фамилий, высказываний, афоризмов. Бедный мужик сворачивается, как уж, под таким натиском. Он чувствует всю свою приземленность, свою неполноценность по отношению к жене, которая шатается по вершинам Олимпа и Парнаса, в то время как
он, простой
фабрикант, обыкновенный станок для делания денег. Вот для чего мы нужны таким женщинам. Но есть и иные, которых Гомбрович называет «культурными тетками». Такие дамочки не имеют богатых мужей. Эти пронырливые бабенки сорока лет принимают нас за торговые ряды, куда приходят за продуктами, из которых позднее стряпают свои непропеченные мясные рулеты на вонючем масле. Поскольку мы все-таки от них убегаем, они довольствуются книгами. Нельзя же написать на книге: «Продавать «культурным теткам» запрещается».
А первые крошки умерли бы от скуки, если бы мы попытались потчевать их нашим интеллектом. Они хотят, чтобы мы были мужчинами, чтобы поражали их остроумием, дразнили сюрпризами и еще чем-то подобным. Вот мы и приспосабливаемся.
— Не всегда, — подумав, проворчал Полясский.
— Всегда.
— А пани Кейт?
Тукалло пожал плечами.
— Ах, это совершенно иное.
— Нет-нет, — настаивал Полясский, — я хочу, чтобы ты высказался на сей счет. У нее дома наши беседы сохраняют достойный уровень, и ты, пожалуй, не назовешь ее «культурной теткой». Так в какую категорию ты зачислишь ее?
Тукалло задумался.
— Ни к какой, — ответил он, потягивая вино маленькими глотками. — Ни к какой лишь потому, что она вообще не женщина.
— Абсурд, — скривился Полясский. — Вершина женственности.
— Ты глубоко ошибаешься. Внешность, благородство и образ жизни — это еще не все. Она не женщина в психическом смысле.
— Так кто же она?
— Существо.
— Это ничего не объясняет.
— Наоборот. Возьми ребенка, какого-нибудь мальчишку или девчонку. Иногда, действительно, пол обозначается в психике очень рано, но чаще случается, что его еще нет, не проявился: ни мужчина, ни женщина, значит, существо.
Полясский покачал головой.
— Я не согласен с тобой. Что касается пани Кейт, то при ее зрелости, полной зрелости…
— Ну, уж нет, это не зрелость, — прервал его Тукалло. — Зрелость основывается на решительности пола не только физической, но и духовной. Как только женщина станет зрелой, ее тотчас же перестанут интересовать проблемы, которые занимают нас. Она сразу получит готовенький комплект интересов «для женщин».
— А может, тебе придется признать, что существует еще одна категория женщин, которую ты не хочешь замечать.
— Каких женщин Север не хочет замечать? — спросила Тина Даберман, наклонившись через стол.
— Некрасивых и старых, мой ангел, — ответил Тукалло.
Одна из Трех Свинок, панна Тута Велерисская, сказала:
— А мне всегда хотелось узнать, каких женщин желает видеть Фред?
Лицо Ирвинга стало недовольным.
— Хорошо воспитанных, — тихо ответил он.
— Что за глупый вопрос, — воскликнул Хохля. — Он же влюблен в пани Кейт.
— Ба, влюблен! — злобно произнесла Тута. — Что из того, что влюблен? Он же не присягал на безбрачие.
Стронковский гневно посмотрел на нее.
— Отвяжись, Тута…
Однако девушка настойчиво продолжала:
— Почему я должна отвязаться? Мы сегодня утром задумались над тем, почему Фреда не видели ни с одной женщиной. Ну, хорошо, сейчас он пьян от любви, но до знакомства с ней! Так скажите, видел ли кто Фреда с какой-нибудь бабой?
— Действительно, — засмеялся Залуцкий, и это открытие отразилось на его лице изумлением.
— Мне кажется, что это мое личное дело, — ответил, покраснев, Ирвинг.
— А я вот любопытная. В прошлом году мне пришлось зайти к нему по делу…
— Ага… — пробормотал Тукалло.
— Никакого «ага»! Просто, могу рассказать вам точно, речь шла о протекции его отца для одной из моих школьных подруг, так что нет и намека на «ага». Прихожу, значит, я к нему, а его слуга смотрит на меня удивленно и даже, как мне показалось, возмущенно. Поскольку Фреда не было дома, но он должен был скоро вернуться, я решила подождать. Вы не представляете, как слуга был озабочен и вообще не знал, может ли впустить меня.
— Но все же впустил в кухню? — рассмеялся Хохля.
— Нет, в маленький зал. Глядя на его выражение лица, я спросила: «Что это вы смотрите на меня, как на что-то сверхъестественное? Разве у пана Ирвинга не бывают женщины?». А он мне в ответ с достоинством: «Нет, ваша милость, пан барон холост…» Я думала, что лопну от смеха.
Ирвинг сидел красный как бурак.
Тина воскликнула:
— А это забавно! Неужели он сторонник клана Дрозда?
— Нет, — пропищала вторая из Трех Свинок, — он же сходит с ума по жене Гого.
— Признайся, Фред, как ты решаешь эти проблемы? — настаивала Тина.
— Постарайся его соблазнить, — посоветовал Тукалло.
— Может, и стоит, — сказала Тина кокетливо.
— Не утруждай себя, — гневно усмехнулся Ирвинг.
— Нет шансов?
— Увы, ни малейших, — ответил он с поклоном.
Свинки громко рассмеялись.
— Любезностью не грешишь, — оскорбилась Тина.
— А чем он грешит? — прыснул от смеха Хохля.
— Он — девственник, — убежденно заявил Тукалло.
— Или полудевственник, — поправила Тина.
Ирвинг не скрывал плохого настроения и огрызался, как мог.
Хохля отправился в бар. Полясский танцевал с Тиной, Дрозд пересел за другой стол, где сидели какие-то его родственники. Как обычно в это время, компания начала расходиться. Али-Баба атаковал цветочницу, Кучиминьский флиртовал с незнакомкой за соседним столиком, Мушкат бесцельно бродил по всему ресторану, Тукалло гремел в унисон с оркестром. В притемненном освещении действительность расплывалась в нереальных формах.
Ирвинг демонстративно пригласил одну из танцовщиц за отдельный столик, потом долго с ней танцевал, заказал шампанское, а затем так же демонстративно покинул ресторан вместе с ней.
Когда они сели в машину, он сказал:
— Послушай, малышка, я сегодня устал и отвезу тебя домой, по крайней мере, хоть раз выспишься, а вот это тебе на чулки, — и он вложил ей в сумочку банкнот.
Проводив девушку, он не вернулся домой, чувствуя себя трезвым, и вскоре нашел маленький ночной бар в еврейском квартале, будучи уверенным, что там он не встретит никого из тех друзей, с кем недавно простился. Однако ошибся. Около семи часов в бар всыпалась компания каких-то мужчин и женщин, а среди них — Хохля и Тукалло. К счастью, они не заметили Ирвинга.
Не лучше выглядели и остальные Дьяволы из ресторана «Под лютней», которые разбрелись по ночным барам и в «Мулен Руж». Дрозд дирижировал оркестром. Три Свинки танцевали с какими-то подозрительными типами, а Мушкат спал на диванчике. В «Нитуче» Залуцкий поил шампанским Тину и двух танцовщиц, в «Коломбо» Бойнарович танцевал соло трепака, а граф Рокиньский пил с официантами. В «Аргентине» Полясский сидел в обществе актеров, заканчивая ночь яичницей с ветчиной и водкой.
Стронковский простился с ними и вышел в поисках открытого магазина с цветами. Наконец нашел его на Маршалковской. Выбрав десять роз, он вложил свои стихи в конверт и адресовал Кейт, но, к сожалению, у него не нашлось, чем заплатить, потому что в кармане оставалось лишь несколько грошей. К счастью, продавец согласилась принять в качестве залога часы.
— Цветы отвезите вместе с письмом, а часы, прошу вас, доставьте вечером по этому адресу, и я вручу курьеру деньги за цветы.
На карточке он написал свой адрес и вышел. Однако девушка, отправляющая в то утро цветы, была занята своими проблемами, и в результате Кейт около десяти часов получила странную посылку: розы, стихи и часы в никелевом корпусе, а также квитанцию к оплате в десять злотых.
Подобное уже случалось не раз, и это не стало для нее сюрпризом. Она очень любила Стронковского, ценя его большой талант и искренне огорчаясь образом жизни этого молодого парня, испытывая к нему материнские чувства. Из приятелей мужа она чаще и охотнее виделась с Ирвингом и Стронковским. В то же время она понимала, что не только они, но и Тукалло, Полясский, Хохля сблизились с Гого лишь из-за нее. Им нравилось беседовать с ней, часами просиживая в гостиной.
Кучиминьский как-то сказал:
— Вы созданы для воскрешения литературного салона в лучших традициях.
Это льстило ей, и она проводила с ними приятные часы в своей жизни. Возможно, поэтому не особенно старалась повлиять на мужа, чтобы он не принимал участия в выпивках. Однако после вчерашнего инцидента она пришла к выводу, что Гого совершенно перестал с ней считаться, и уже не видела смысла в дальнейшей борьбе.
После завтрака она вышла из дому по своим делам, а вернувшись, застала Гого уже одетым. Он встретил ее весьма резко, чего раньше никогда не делал, вероятно, решив использовать по отношению к ней какую-то новую «тактику».
Указывая на часы Стронковского, лежавшие на ее туалетном столике, он сказал:
— Если ты позволяешь кому-то раздеваться в своей спальне, то могла бы позаботиться о том, чтобы этот кто то не оставлял после себя столь убедительных улик.
Она удивленно взглянула на него.
— Извини, но на подобные замечания я даже не считаю нужным отвечать.
— Это вовсе не замечание, это вопрос: откуда в твоей комнате мужские часы? — спросил вызывающе Гого.
— Ты повышаешь голос, что не делает тебе чести.
— Черт с ней с честью! — взорвался он. — Я спрашиваю, откуда у тебя часы?!
Она пришла в себя и спокойно ответила:
— Их принесли утром вместе с цветами. Вероятно, произошло недоразумение.
— Недоразумение! Хорошая отговорка! Может, ты еще скажешь, что не знаешь, от кого цветы?
— Почему же, знаю. Их прислал Стронковский.
— Этот сопляк слишком много себе позволяет. Что это за мода ни с того ни с сего присылать цветы замужней женщине, у которой забыл часы.
Кейт молчала.
Гого взял часы в руки и рассмеялся.
— Если считать его любовником, то слишком дешево. Какое свинство! Дешевка!