— Так новые Пруды не принесли вам морального удовлетворения?
— Нет, — ответил он резко и ушел в себя, как бы замкнулся.
Снова он долго молчал, и Кейт подумала, что этот человек так многозначительно умеет молчать. Создавалось впечатление, что в этом молчании его мысли работают интенсивнее, ритмичнее, укладываются, как пирамида, в единое целое, результатом которого должно быть какое-то новое открытие чего-то в себе или в том, с кем в данный момент находится. Во время его молчания чувствовался удивительный контакт. Из ее знакомых только Фред Ирвинг умел длительное время не проронить ни слова. Но в молчании Фреда чувствовались какой-то хаос, беспомощность, бесполезность. Его молчание, озвученное словами, ограничилось бы лишь несколькими выражениями, повторяемыми без конца.
— А вы, — спросил Тынецкий, — не скучаете по Прудам?
— Не знаю, — ответила она неуверенно. — У меня большие способности приспосабливаться к любым изменившимся условиям.
— О, мне это знакомо. Но все же остается место для тоски или каких-нибудь мечтаний?..
— Не должно оставаться, — сказала она с уверенностью.
— Вы лишаете людей самого прекрасного в жизни.
— Не всех людей, только тех, которые определенным образом устроили свою жизнь, заключив ее в какие-то окончательные, конкретные формы.
— Мне не кажется это правдоподобным, — сказал он, сделав паузу.
— Что именно?
— Что жизнь знает какие-то окончательные формы, ибо окончательная форма — это смерть. Жизнь не знает окончательных форм, не может знать, потому что не была бы жизнью, непрерывным обменом, полным неожиданностей, зависящих от внешних и внутренних факторов. Жизнь имеет неограниченные возможности.
В его голосе слышалось возбуждение.
— Не всякую жизнь можно назвать жизнью, — с усмешкой ответила Кейт.
Он нахмурил брови.
— Вы, пожалуй, не верите этому… — заговорил он.
Кейт перебила его.
— Вот и мой дом. Мы еще сможем не раз коснуться этой темы, если стоит о таких вещах вообще говорить. До свидания.
Он наклонился, целуя ее руку.
— До свидания.
К разговору этому, однако, они не вернулись, хотя виделись почти каждый день. Кейт пришла к выводу, что и так ее замечание было слишком прозрачным, и Тынецкий мог догадаться, что она несчастна. Поэтому при всех последующих встречах у себя дома или в мастерской пани Иоланты она не пропускала малейшей возможности, чтобы создать благоприятное впечатление о своем браке, чтобы дать понять, что с Гого она совершенно счастлива.
Трудно было утверждать, насколько Тынецкий верил этому. Он, сохраняя приличествующую положению дистанцию, оставался доброжелательным, но не стремился говорить о личных делах. Часто навещая пани Иоланту начал бывать «Под лютней». Его отношение к Гого внешне ничем не отличалось от других его приятелей. Как только представлялась возможность, они много разговаривали, но в основном о загранице, которую Гого знал значительно лучше Тынецкого, поэтому мог этим порисоваться.
— Вполне приятный человек, — говорил Гого о Тынецком. — Кто бы мог подумать?
Что думал Тынецкий о Гого, знала, может, только одна пани Иоланта, но Кейт об этом не было известно.
Тем временем его пребывание в столице продлевалось. Проходили недели. Накануне Рождества Кейт получила письмо от тетушки Матильды, в котором она жаловалась на ухудшающееся здоровье и писала, что днями у нее был сердечный приступ, поэтому она вынуждена была вызвать на постоянное местожительство в имение доктора, который не скрывал беспокойства, советуя пригласить специалиста. А еще она сетовала на одиночество.
«Мой сын, — писала она, — не считает нужным поселиться в Прудах. Свои сыновние чувства проявляет одним письмом в две недели. Я получаю его пунктуально каждый второй четверг с вечерней почтой. Можно было бы их и не читать, потому что они похожи одно на другое как две капли воды и все такие холодные. Я не знаю, встречаетесь ли вы в Варшаве, ведь он там. Ты бы осчастливила свою старую тетушку, если хотя бы на несколько дней заглянула в имение».
В тот же день за чаем у Полясского Кейт сказала Тынецкому:
— Я получила письмо от тетушки Матильды. Она интересуется, встречаемся ли мы, и жалуется на больное сердце.
— Я знаю, что там не все благополучно. Сегодня я был у специалиста, профессора Неренса, и отправил его в Пруды, уполномочив вызвать из Берлина или Вены того из его коллег, кого сочтет нужным. Я сделал все, что могу.
— Вы сказали это таким тоном, точно я упрекнула вас в чем-то.
— Да нет, что вы. Но поскольку моя мать, я предполагаю, считает мое отсутствие в Прудах недостатком заботы, я хотел, чтобы вы знали, что это не так.
— Однако тетушке важна не столько забота, сколько ваше присутствие.
— Сейчас я не могу выехать из Варшавы.
— Может быть, вы напишете тетушке?
— Я пишу регулярно. Если будет что-нибудь угрожающее, меня уведомит профессор Неренс по телеграфу, и тогда, разумеется, я тотчас же поеду.
Спустя полчаса он сам вернулся к этой теме.
— Я почувствовал в нашем разговоре осуждение за недостаток нежности по отношению к матери.
— Ни в коем случае это нельзя назвать осуждением. Слишком неудачное слово, — возразила она.
— У вас ситуация вызывает беспокойство?
— Да, я питаю самые сердечные чувства к тетушке, и вполне естественно меня огорчают ее недомогания. Мне кажется, что я не обижаю вас, говоря об этом.
— О, нет, — горячо возразил он, — наоборот, мне очень приятно, что представилась возможность говорить с вами о делах, которые нас связывают, заниматься которыми мы оба имеем право.
— Это очень мило с вашей стороны, — ответила она и добавила: — Я думаю, что тетушка Матильда очень бы обрадовалась, если бы вы навестили ее хотя бы на несколько дней.
Кто-то подошел к ним, и разговор перешел на другую тему.
На следующий день утром Гого постучал в спальню Кейт.
— Сейчас звонил Тынецкий, чтобы попрощаться, уезжает на два дня в имение. Он был так любезен, что спросил, нет ли у нас каких-нибудь поручений. Я, разумеется, сказал, что, кроме самых душевных приветов, ничего. Ты знаешь, он мне все больше нравится, совсем неплохой парень. А ты заметила, что он ведет себя так, точно хочет подружиться с нами?
— Он ведет себя нормально.
— Во всяком случае, я уже не боюсь, что он окажется свиньей и заберет пенсию. Я признаюсь, что жил в постоянном страхе. Я не говорил тебе об этом, но от такого типа можно ждать самого худшего.
— От такого типа? — произнесла она подчеркнуто.
— Ну, от такого, каким он был во время роковых для нас событий в Прудах. Таким я помню его. Очень страшно зависеть от каприза подобного человека.
— Я не думаю, чтобы он принадлежал к людям, руководствующимся капризами, — заметила она спокойно.
— Как нет? Тогда почему же он сразу категорически отказался назначить мне какое-либо содержание, а потом вдруг стал щедрым? Каприз! Но это не имеет значения. Так или иначе, старайся быть с ним вежливой. Он тянется к нам и вообще комильфо, поэтому я не вижу причины отталкивать его, рискуя испортить ему настроение.
Гого потер руки и вышел.
Слова Гого поразили Кейт. Последнее время она действительно не утруждала себя тем, чтобы скрывать симпатию, которой она одаривала Тынецкого. Ее привлекала его индивидуальность, нравилась его сдержанность и то, что ни словом, ни движением, ни рассуждениями он не вызывал скуку. Тукалло со всем своим госконским совершенством и с рафинированной интеллигентностью через пару часов начинал утомлять. Полясский спустя некоторое время становился банальным. Даже Ирвинг мог быть надоедливым. С Тынецким можно было всегда общаться, будучи уверенной, что он не станет скучным или раздражительным. Все происходило у него внутри, а наружу выходило уже в готовых, умеренных и гармоничных формах.
Кейт не скрывала, что выделяет его среди остальных, и сейчас, после слов Гого, ею овладел страх, как Тынецкий это понимает: не придет ли ему в голову, что она хочет сблизиться с ним из корыстных целей, чтобы обеспечить себе и мужу деньги, которые он давал им из милости.
«В любом случае, — подумала она, — я должна вернуться к прежним официальным отношениям».
В тот день она собиралась позировать последний раз пани Иоланте, которая хотела сделать еще какие-то исправления. При удобном случае Кейт решила выпытать ее мнение. Такая умная и наблюдательная женщина, как пани Иоланта, определенно заметила бы самые мельчайшие проявления внимания, оказываемого Кейт Тынецкому, и сумела бы оценить его к этому отношение. Кейт не сомневалась в этом по двум причинам. Во-первых, она знала, что пани Иоланта сама интересуется Тынецким, а во-вторых, пани Иоланта и ее окружает особым обожанием. В ее отношении к себе Кейт улавливала что-то неестественное, какое-то неловкое напряжение сердечности, заботы и услужливости.
— Ты влюблена в пани Кейт, — сказал ей однажды Тукалло.
— Я всегда любила Красоту, — ответила пани Иоланта и, взяв Кейт под руку, коснулась губами ее волос.
Раньше она целовала ее в губы, что Кейт не нравилось. Эти поцелуи казались Кейт странными и как бы неприличными. Однажды, когда поцелуй длился слишком долго, Кейт сказала:
— Вы знаете, я не люблю целоваться в губы.
— Вам это неприятно?
— Да.
— Вы брезгуете мной?
— Вовсе нет. Просто не люблю.
И чтобы сгладить неприятное впечатление после своих слов, сердечно расцеловала пани Иоланту в обе щеки.
С того дня встречались и прощались всегда только так. На этот раз, однако, Иоланта снова поцеловала Кейт в губы, не выпустив ее сразу из объятий, поинтересовалась:
— Вы сердитесь на меня?
— Нет, но не нужно так, — улыбнулась Кейт и быстро спросила, чтобы сменить тему:
— Вам сегодня достаточно только лица или нужно переодеваться?
— Да, нужно, моя дорогая. Я хочу скорректировать линию бедра, но не холодно ли здесь? Может быть, выпьете рюмочку подогретого красного вина? Сейчас я приготовлю.
— Нет, нет, спасибо.
Кейт стала раздеваться, а пани Иоланта, как всегда, помогала, осыпая при этом ее восторженными восклицаниями, а потом, усадив ее во вместительное кресло, драпировала на ней пурпурный шарф с кистями. На пани Иоланте не было ее традиционной одежды. Черный шелковый халат с разрезанными рукавами, открывающими полные смуглые и упругие руки, прикрывал ее фигуру. Взяв палитру, она подошла к мольберту.
— Вы знаете, что Тынецкий уехал к себе в деревню? — спросила Кейт. — Вам не мешает, что я говорю?
— Нет, говорите, дорогая. Так значит уехал?.. Это странно.
— Почему?
— Потому что мне казалось, что никакая сила не заставит его покинуть Варшаву. Вы виделись с ним?
— Да, мы говорили о его матери, которая опасно больна.
— Ах, так! Вот поэтому он и уехал.
— Думаю, что да.
Кейт получила доказательство, что именно после их разговора он и уехал. Все было, как всегда. Она убедила его, и, подумав, он принял решение прислушаться к совету. Это было мило с его стороны.
— Ваш кузен, пани Кейт, — заговорила из-за мольберта Иоланта, — первый небезопасный мужчина в вашей жизни.
— Это, наверное, шутка, — рассмеялась не вполне искренне Кейт. — Я не вижу никакой опасности.
— Чувствуете.
— Но мы знакомы давно.
— И давно знаете, что он влюблен в вас?
Кейт онемела. Что за возмутительная чепуха! Влюблен! Конечно она знала, что он всегда относился к ней с симпатией. И сейчас, и тогда, когда она была для него «ваша светлость». Но при чем здесь любовь?
— Он не объяснялся вам никогда? Правда? — продолжала Иоланта. — Это в его характере. А, может, был еще и шафером на вашей свадьбе? И это не противоречит его натуре. Но это ваше счастье или несчастье, что вы оба слепы.
Кейт пожала плечами.
— Но у вас действительно странные догадки: вы замечаете несуществующие вещи. Ни о каких подобных чувствах между нами не было и речи, просто не могло быть, кроме обыкновенной симпатии, которой…
— Которую, — подхватила Иоланта, — вы к нему питаете. А он вас любит.
— Абсурд, — с убежденностью сказала Кейт. — Такое предположение могло возникнуть только у вас, потому что вы везде ищете какие-то необыкновенные чувства, скрытые страсти, таинственные побуждения.
После минутного молчания Иоланта заметила:
— Кейт, я еще никогда не видела вас столь энергично протестующей. Не думала, что лишь само подозрение о глубоком чувстве пана Тынецкого вызовет у вас такую бурю.
— Вы ошибаетесь, я вовсе не возмущена, но ваши рассуждения затронули меня своей необоснованностью. С таким же успехом я могла бы утверждать, например, что Дрозд влюблен в вас.
Иоланта рассмеялась.
— Ну, нет. Это уже фантастика. Я не могу соперничать с молодым Стрончковским. А впрочем, моя драгоценная, закроем эту тему, если уж вас это так раздражает. Вам не холодно?
— Нет, мне очень тепло, — с удовлетворением воспользовалась Кейт возможностью поменять тему. — Я заметила, что мне комфортнее при низкой температуре.
Иоланта кивнула головой, соглашаясь с ней.
— Это правда. Вы верите в то, что созданы для холода, но вы еще узнаете зной, жару… И тогда…
Не закончив фразу, она еще рисовала несколько минут молча.
И вдруг отложила кисти.
— Должна сделать минутный перерыв, начинаю портить. Нужно немного отдохнуть.
Она закурила и придвинула к креслу Кейт низенькую табуреточку. Опершись плечом о подлокотник кресла, она провела ладонью по обнаженной ноге Кейт и задержала руку на стопе.
— Но вы же замерзли, — сказала она с ноткой упрека в голосе. — Прошу вас, поставьте ногу на мои колени… Что за стопа… Я специализируюсь по женской стопе, писала их сотни. Видела, может, более красивые, классические, но таких никогда не встречала. Бедная, прелестная, замерзшая стопка…
Неожиданно она наклонилась и поцеловала стопу. Кейт подвинулась, чтобы высвободить ногу из ее горячих ладоней.
— Что вы делаете?! — воскликнула она возмущенно, придя в замешательство.
— Целую, золотце мое. Разве это не по-человечески? Наш инстинкт говорит целовать то, чем мы восторгаемся. Фрейд объясняет это облагороженным желанием съесть. Возможно. Я видела детей, целующих фрукты и цветы, пожилого человека, который целовал свой севрский фарфор… Кейт, я совсем не нравлюсь вам?
Опершись подбородком о колено Кейт, она смотрела ей прямо в глаза.
Кейт смущенно улыбнулась.
— Я думаю, что вы должны нравиться всем.
— А вам?
— Очень.
— Но иногда я не могу избавиться от мысли, что вызываю у вас чувство отвращения, брезгливости.
— Ну что вы! — запротестовала Кейт.
— Например, минуту назад, когда я коснулась губами вашей стопы, или когда целую вас в губы…
— Это совершенно иное. Если быть откровенной, то это мне кажется неестественным и поэтому неприятно.
— Неестественно? А что же может быть более естественным, чем влечение к красоте? Дорогая моя Кейт, признайтесь честно, вам иногда не хотелось поцеловать меня?.. Поцеловать так, как мужчину?
Кейт вся вспыхнула.
— Никогда, — ответила она решительно.
— Жаль, очень жаль, Кейт, — в голосе пани Иоланты слышались грустные нотки. — Вы не созданы для них, для мужчин. Они никогда не сумеют ни оценить, ни понять, ни почувствовать вас. Я знаю их и знаю очень хорошо. У меня тоже был муж. Люди не могли понять, почему я разошлась с ним. Когда я говорила, что узнала его, они широко открывали глаза. Люди не понимают, что для нас, для женщин, узнать мужчину, узнать до глубины равносильно стать равнодушным. А вы узнали Гого. Я никогда не верила, что вы любите его. Сколько же я их знала! У меня было много любовников, и после каждого не осталось ничего. Часто стыд перед самой собой, чаще разочарование, а в лучшем случае безразличие. И вот я встретила вас, пани Кейт. Боже мой, ведь вы должны были догадаться, почему я так долго работаю над этим портретом: я познавала вас. И чем больше мне становилось известно, тем отчетливее понимала, что только в вас я могу найти то, что столько лет так лихорадочно искала. О, Кейт, не думайте, что я не вижу ваших недостатков. Слишком внимательно я изучала вас, чтобы не открыть их. Вы тщеславны, и очень. Вам нравится, чтобы перед вами преклонялись, в том числе и я. Сколько раз я делала вид, что отдаляюсь от вас, что вы мне безразличны, и вы предпринимали все, чтобы вернуть обожание к себе. Не возражайте, пожалуйста.